Накануне отъезда из Англии

Конечно, как я и предвидел, уложиться в Лондоне в пять дней я не смог.

Британское правительство оказалось очень предупредительным и, желая обставить мое возвращение домой возможно безопаснее и комфортабельнее, предложило нам с женой отправиться тем же маршрутом, который я только что проделал, но только не самолетом (моей жене врачи запретили летать), а морем и сушей. В середине сентября из Англии в Индию отправлялся большой и хорошо охраняемый конвой с 30 тыс. войск. На одном из судов этого конвоя нам готовы были предоставить удобную каюту до Египта, а дальше весь путь от Каира до Тегерана через Малую Азию мы могли совершить на машине при содействии и под ответственностью англичан. Я охотно принял сделанное предложение, и срок нашего отъезда из Лондона был таким образом фиксирован.

Началась его подготовка. Большая часть вещей была уложена женой еще до моего прибытия: она занялась этим, как только получила от меня сообщение о моем переводе на работу в Москву. Но все-таки кое-что пришлось и на мою долю. Главную трудность представляла библиотека. В ней было несколько тысяч книг, накопленных нами почти за два десятилетия пребывания за рубежом, и теперь их надо было рассортировать и упаковать для длинной дороги. В результате в нашей квартире оказалось 30 тяжелых ящиков, которые должны были сопровождать нас от Лондона до Москвы.

Подготовка к отъезду шла и в других, более важных, направлениях. Мы дружественно распрощались с советской колонией в Лондоне, со всеми теми товарищами из посольства и торгпредства, с которыми в течение многих лет приходилось вместе работать и в хорошую, и в плохую погоду. О них я навсегда сохранил добрую память. Мы любезно распростились и с теми многочисленными иностранцами, особенно англичанами, которые на протяжении многих лет проявляли симпатии к Советскому Союзу или поддерживали постоянные связи с советским посольством. Тут были и министры, и политики, и парламентарии, и дипломаты, и общественные деятели, и писатели, и люди искусства, и журналисты, и работники тред-юнионов. Так как делать всем прощальные визиты было просто невозможно, а собрать их всех на большой прием в посольство казалось неудобным в обстановке военного времени, то я разослал всем таким лицам несколько сотен прощальных писем, варьируя их содержание в зависимости от адресата. На свои письма я получил несколько сотен ответов, среди которых было немало проникнутых вполне искренними чувствами огорчения и печали.

Но были и личные прощальные визиты с людьми, более близкими и симпатичными нам. Из них я особенно запомнил наши визиты к Бернарду Шоу с супругой, к Веббу, который незадолго перед тем овдовел, и к Герберту Уэллсу. Все они были уже глубокими стариками, как-то одряхлевшими у нас на глазах, и мы мысленно не рассчитывали с ними больше встретиться. Так оно в дальнейшем и случилось.

Особенно трагично вышло с миссис Шоу. Мы были у супругов Шоу за два дня до нашего отъезда, намеченного на 14 сентября. Миссис Шоу была сильно больна. В ранней молодости ее сбросила лошадь, и она ушибла позвоночник. Потом все как будто бы прошло, но с годами старый недуг стал все чаще давать о себе знать. Никакое лечение не помогало. Теперь в возрасте 90 лет Шарлотта Шоу была полнейшим инвалидом: ее всю искривило, она не могла поднять голову и все время проводила в постели. По случаю нашего прощального визита Шарлотта встала, оделась и вышла в гостиную. Она желала нам всего лучшего и с глубоким удовлетворением вспоминала нашу с ними 11-летнюю дружбу. Мы в ответ тоже говорили ей хорошие слова, но на душе было грустно и тревожно. В голове невольно вертелось: "Не жилец она на этом свете". Развязка пришла раньше, чем мы могли ожидать. В самый день отъезда, за час до отхода нашего поезда, мы узнали, что Шарлотта умерла. Первый порыв был поехать к Бернарду Шоу и лично выразить наше глубокое сочувствие и соболезнование, но это было невозможно: в условиях военной обстановки об отсрочке отъезда даже на несколько часов нельзя было и думать. Тогда я взял лист бумаги и в теплом, дружеском письме выразил всю нашу горечь и потрясение по случаю постигшей его и нас потери.

При отъезде посла соблюдается определенная дипломатическая процедура. Она несколько варьирует в зависимости от его популярности, длительности пребывания в стране своего аккредитования, а больше всего в зависимости от характера отношений между страной аккредитования и родиной посла. В моем случае все формальные показатели были в пользу устройства пышного прощания: я проработал в Англии 11 лет, я был представителем ее могущественной военной союзницы и был хорошо известен на Британских островах. Однако советская дипломатия всегда стремилась возможно больше упростить и демократизировать дипломатический этикет, правила которого в основном создавались еще в феодальную эпоху. Я уже рассказывал, как с нарушением строгого "протокола", я по прибытии в Лондон стал первый делать визиты не только послам, но и посланникам^*. Теперь я тоже постарался договориться с Иденом о том, чтобы все "прощальные" формальности были сведены к абсолютно необходимому минимуму. В конечном счете все ограничилось тем, что король и королева подарили нам свои фотографии с собственноручной подписью и что Иден (Черчилля в тот момент не было в Англии) устроил мне с женой прощальный завтрак, на котором присутствовали члены правительства и некоторые другие нотабли с супругами. На этом завтраке Иден произнес речь, в которой исторически обосновывал необходимость англо-советского сотрудничества^**.

^* (И. М. Майский. Воспоминания Советского посла, т. II, стр. 122.)

^** (Там же, стр. 263.)

Накануне дня отъезда я пошел в Гайд-Парк. В мае 1917 г., когда после февральской революции я возвращался в Россию, мое последнее "прости" Англии было сказано в этом замечательном парке. Помню, тогда я прошел его из конца в конец, мысленно пробежал все годы моей эмиграции и затем сказал:

- Прости, прошлое! Теперь предо мной открываются новые, широкие дали.

Сейчас, 26 лет спустя, опять накануне отъезда в Россию, ставшую Союзом Советских Социалистических Республик, мне захотелось снова проститься с Англией в Гайд-Парке. Идя по его тенистым аллеям и открытым полянам, я думал:

- Как бесконечно изменился мир за эти четверть века! Как изменилась Россия! Как изменился я сам! Тогда я возвращался домой безвестным эмигрантом, но, хотя верил в великие свершения своей страны, точно не знал, где, как и в каких формах это совершится. Впереди был туман, правда, пронизанный розовыми бликами, но все-таки туман. Теперь я возвращаюсь домой в качестве опытного дипломата великой социалистической державы, который хорошо знает, что нужно его стране и который в вихре военной бури и послевоенной сумятицы будет участвовать в строительстве ее будущего. Жизнь иногда бывает более фантастична, чем сказка, и я рад, что мне приходится переживать такую фантазию.