Египет фараонов

Профессор Ливерпульского университета Эмери, с которым я познакомился на обеде у лорда Киллеарна, был ученый египтолог. Полгода он читал лекции в своем университете, а полгода занимался раскопками в Египте. Так шло в течение многих лет. Сейчас, по условиям военного времени, он носил погоны майора, но фактически продолжал свою обычную работу. Он предложил мне съездить на место своих раскопок - так называемую Уступчатую пирамиду, расположенную километрах в сорока к северу от Каира, и я охотно согласился.

И вот, ранним утром 6 июля, еще до начала жары, мы оказались в царстве далекого прошлого. По дороге Эмери мне рассказал, что каждая египетская пирамида представляет собой весьма сложный комплекс. В самой пирамиде обычно хоронили фараона, но около пирамиды хоронили членов семьи фараонова рода, в честь которых возводили пирамиды меньших размеров. Тут же хоронили и знатных людей из окружения фараона, но уже не в пирамидах, а в строениях типа тогдашних дворцов - больших одноэтажных каменных зданиях с плоской крышей. Наконец, поблизости от пирамид закладывались храмы и часовни в знак поклонения богам той отдаленной эпохи. Так вырастал целый город мертвых (я невольно вспомнил современный "город мертвых"), который только что видел), в котором согласно верованиям древних египтян, продолжали жить души усопших...

Когда мы с Эмери оказались перед Уступчатой пирамидой, я спросил:

- Скажите, профессор, известно ли что-нибудь о происхождении этого грандиозного сооружения?

- Известно, - отвечал Эмери, - и я охотно расскажу вам ее историю... Случилось это так... Фараон Джоссер, который жил примерно за три тысячи лет до нашей эры, царствовал очень долго и был чрезвычайно удачлив. Подобно всем другим египтянам, он стал строить себе могилу еще при жизни. В начале, когда успехи Джоссера были умеренны, он сделал себе могилу в стиле обычных могил знатных людей того времени: большое одноэтажное здание с плоской крышей и усыпальницей под ним на глубине около 70 метров... Я покажу вам потом эту могилу... Но далее дела фараона пошли лучше. Он решил, что такой могилы ему теперь мало, нужно что-то более внушительное. Тогда он подарил построенную могилу своей жене, а для себя стал строить новую могилу - величественнее и грандиознее - на том месте, где сейчас находится Уступчатая пирамида. Однако на первых порах и эта вторая могила носила форму обыкновенного одноэтажного египетского дома, лишь более крупных размеров, чем обычно. Затем дела фараона пошли еще лучше. Его перестала удовлетворять и вновь построенная могила. Хотелось чего-то более мощного и громадного. Но чего?.. После некоторого размышления, - вероятно, тут сыграли роль и советы придворных архитекторов, - Джоссер решил надстроить над первым этажом второй. По условиям архитектурного порядка второй этаж пришлось сделать несколько уже, чем первый. Получился первый уступ. Шли годы, успехи фараона все возрастали. В ознаменование новых побед он надстроил над вторым этажом третий, который, естественно, был уже, чем второй. Получился второй уступ. Кривая успехов фараона продолжала идти вверх. С каждым новым возрастанием своего могущества он надстраивал новый этаж на своей могиле. Так все выше росла могила, пока, наконец, над пустыней не подняла свою голову Уступчатая пирамида с пятью уступами, один уже другого, перед которой мы сейчас стоим.

Так вот какова была история этого замечательного сооружения седой древности!

- А теперь, - продолжал Эмери, - если желаете, мы можем спуститься в первоначальную могилу фараона Джоссера, которую он затем милостиво подарил своей жене... Я совсем недавно закончил ее раскопки, и там можно найти немало интересного.

Я последовал за профессором. Мы вошли в большой каменный дом и, миновав какой-то полутемный зал с потемневшими от времени статуями, вступили в узкий коридор, который шел по уклону вниз.

Эмери с большим фонарем в руках смело двинулся вперед, я следовал за ним, рабочий-египтянин с другим фонарем замыкал шествие. Коридор был не выше двух метров высоты, и, раскинув руки, я мог касаться его стен. На потолке через известные промежутки виднелись балки, подпиравшие своды.

Мы долго шли по коридору, спускаясь все ниже и ниже. Вдруг спуск нам преградила стена, которая, казалось, наглухо закрывала коридор.

- Как же мы дальше пройдем? - невольно вырвалось у меня.

- Не беспокойтесь, - откликнулся Эмери. - Это иллюзия. Никакой стены нет.

Действительно, подойдя вплотную к тому, что мне показалось стеной, я убедился, что это не стена, а лишь крутой поворот коридора. Теперь мы стали спускаться дальше, но уже в обратную сторону. То же самое повторилось еще несколько раз на нашем пути. Эмери пояснил:

- Древние египтяне очень любили делать спуски в могилы не прямыми, а извилистыми... Это вы видите и здесь.

- Скажите, профессор, - спросил я, - балки под потолком кажутся деревянными... Я не ошибаюсь?... Или это окаменевшее дерево?...

- Да, это дерево, - отвечал Эмери, - и притом не окаменевшее, а живое.

- Не может быть! - невольно вырвалось у меня, - ведь ему пять тысяч лет!

- Если не верите, пощупайте сами, - откликнулся Эмери.

Я последовал совету профессора и с удивлением должен был констатировать, что балки были деревянные и что дерево даже сохранило значительную долю своей упругости.

- Тут нет ничего таинственного, - видимо, наслаждаясь моим изумлением, заметил Эмери, - просто в Египте почва так суха, что дерево, положенное в землю, в течение тысячелетий остается деревом, не сгнивая и не превращаясь в камень.

Наконец, мы достигли цели. На глубине 70 м находилась четырехугольная комната метров десять длиной, которая когда-то была выложена ярко-голубыми изразцами дивной красоты. Была когда-то... Я говорю так, потому что в момент нашего посещения от этих изразцов остались лишь немногие экземпляры, сиротливо торчавшие на фоне однообразно-серых стен. Постамент, имевшийся в задней части комнаты, - на нем, видимо, стояла гробница - также был пуст. Я не стал спрашивать Эмери, но было совершенно ясно, что и саркофаг с мумией, и голубые изразцы находятся ныне в стенах Британского музея в Лондоне...

Потом Эмери показывал мне еще несколько могил, расположенных вокруг Уступчатой пирамиды, в том числе могилу одного важного сановника эпохи Джоссера, бывшего тогда, если выражаться современным языком, его министром финансов. Меня поразила здесь одна деталь. В обширном зале могилы на стенах были прекрасно исполненные барельефы, изображавшие сцены из жизни усопшего: вот тут он пирует, вот тут охотится, вот тут бичует неисправных плательщиков налогов, вот тут плывет по Нилу на лодке...

- Позвольте! - невольно воскликнул я. - Взгляните на изображенную здесь лодку - очертания корпуса, вырез ее паруса, структура руля... Положительно, я видел вчера на Ниле совершенно такие же лодки... Неужели за пять тысяч лет в этой области ничего не изменилось?..

- Да, - спокойно отвечал Эмери, - в области обычного египетского судостроения с тех пор ничего не изменилось... Устойчивость необыкновенная!

- Устойчивость! - возмущенно воскликнул я, - мертвая неподвижность! Вроде этих пирамид...

Затем Эмери показал мне богатейшую коллекцию старинной египетской посуды, извлеченной им из древних усыпальниц, и красивый храм величественного вида. Когда мы подходили к храму, я в невольном изумлении спросил:

- Но почему в этом храме дорические колонны?

Я с детства так привык связывать дорические колонны с античной Грецией, что не мог понять, как они оказались в строении, возведенном, по крайней мере, за двадцать веков до Перикла.

Эмери покровительственно улыбнулся и заметил:

- Родина дорических колонн - Египет. Греки просто взяли их у египтян.

На обратном пути в Каир Эмери говорил:

- Уступчатая пирамида послужила образцом для позднейших фараонов, но с одним несущественным изменением. Архитекторы следующих веков нашли, что уступы нарушают гармонию линий, а, кроме того, облегчают разрушительную работу стихийных сил природы: на них задерживается влага, от них легко отваливаются куски камня и т. д. Поэтому архитекторы следующих веков срезали уступы и таким образом создали ту классическую "пирамидальную" форму, которая воплощена в "младших" пирамидах Гиза, построенных лет на 500 позднее Уступчатой пирамиды. Вы видели их в самом Каире.

Я слушал моего ученого чичероне и невольно думал: "Да, это совсем, совсем особый мир, где все не так, как у нас, где масштабы времени измеряются тысячелетиями"...

...Вечером накануне отлета я был приглашен на обед к американскому послу в Египте Кэрку. Присутствовало человек пятьдесят - иностранные дипломаты, члены египетского правительства, местные политические и общественные деятели с женами. Обед был сервирован на плоской крыше особняка, занимаемого американским послом, и над головой гостей красиво сплетались ветви каких-то тропических растений. В остальном все было, как всегда на дипломатических приемах: изысканные кушанья, дорогие вина, безмолвная прислуга в белом одеянии, стук вилок и ножей о тарелки, смешанный гул от разговоров гостей за столом. Хозяин пообещал здесь же, на крыше, по окончании обеда показать последний кинобоевик из Голливуда.

Справа от меня сидела красивая египтянка средних лет, с оливковым цветом лица и шапкой черных, как вороново крыло, волос, - жена одного из министров Наххас-паши. В течение обеда мы перекидывались с ней вежливыми фразами светского характера. Вдруг моя соседка подняла голову и сказала:

- Посмотрите, как красиво!

Прямо перед нами, казалось, рукой подать, высился гигантский массив пирамиды Хеопса. Я видел ее вчера днем. Я подходил к самому ее подножию, я ощупал рукой ее желтый, изъеденный временем камень. Я вычитал в путеводителе, что высота пирамиды 146 метров и что строили ее 100 тыс. рабов в течение целых двадцати лет. Однако сейчас, в голубом сияньи лунного света, когда строгие линии мощного тела пирамиды четко вырисовывались на фоне потемневшего неба, это замечательное творение далекого прошлого производило особенно сильное впечатление. Мне казалось, что я присутствую при воплощении старинной, старинной легенды...

Я посмотрел на мою соседку и шутливо бросил:

- А что, слышат ли нас сейчас древние фараоны?

Моя соседка внезапно изменилась в лице и бросила на меня взгляд, полный суеверного страха. Потом она отвернулась и быстро заговорила с лордом Киллеарном, сидевшим рядом с ней по другую сторону...

В голове у меня опять пронеслось: "Что это: явь или сон?"

На рассвете 7 июля наш "Либерейтор" вновь поднялся в воздух. Я поздно вернулся накануне от американского посла, спал очень мало и потому большую часть шестичасового перелета от Каира до следующей остановки в Хабанийе дремал. Мы неслись над горами, равнинами и песками Малой Азии, мелькавшими глубоко внизу, точно на кинематографической ленте. Около полудня мы приземлились в Хабанийе. Это была одна из крупнейших военно-воздушных баз Англии на Ближнем Востоке, около которой вырос целый городок с базаром, кино, ремесленной слободой, редакцией газеты и другими признаками цивилизованной жизни.

Мне с моим спутником-офицером отвели помещение для "почетных гостей" - небольшой особняк из трех комнат с кухней и прикомандировали ко мне в качестве адъютанта молодого лейтенанта. Однако начальник аэродрома очень огорчил нас, сообщив, что нам придется задержаться в Хабанийе на один-два дня, так как в районе Кавказа, который мы должны пересечь на пути в Москву, сейчас погода нелетная.

Две ночи, которые мы провели в Хабанийе, оказались необыкновенно мучительными: жара и духота стояли почти такие же, как днем. Термометр показывал 40 градусов по Цельсию. В нашей квартире имелись души и вентиляторы. Я широко пользовался тем и другим, но это мало помогало. Едва я ложился на горячую постель, как простыня делалась мокрой от пота, я просыпался в состоянии тягостной истомы и не мог найти себе покоя. Так продолжалось до рассвета.

Чтобы как-нибудь скоротать время, я слетал на маленьком самолете, который на аэродроме звали "воздушным извозчиком", в Багдад, находившийся в 70 км от базы, выкупался в небольшом озере, расположенном в двух шагах от Хабанийи и бродил по берегу реки Тигр, протекавшей позади базы. Тигр... Библейская река, с именем которой у меня было связано столько детских воспоминаний. Теперь я сидел на старом почерневшем от времени камне, и у моих ног с легким шумом катились воды этой легендарной реки. Она была не очень широка - метров 200, не больше, - но - странное дело! - на поверхности воды неслось вниз по течению огромное количество больших черепах. Такого черепашьего засилия мне еще никогда не приходилось видеть.

Вдруг что-то далекое, мальчишеское проснулось во мне при этом зрелище, - должно быть, атавистический пережиток детства, - и я, соскочив с камня, стал мелкой галькой бомбардировать черепах. Потом меня точно дернуло: я вспомнил о своем ранге посла великой державы и сразу бросил свою забаву...

9 июля, рано утром, наш самолет двинулся в дальнейший путь. Погода в районе Кавказа улучшилась. Моторы работали хорошо, и внизу под нами быстро проплывали равнины Северного Ирана, кое-где изрезанные горами, могучий Кавказский хребет, Каспийское море, Астрахань, бурая заволжская степь, Волга и, наконец, Куйбышев. Наш "Либерейтор" приземлился здесь, мы вышли на зеленую поляну аэродрома, чтобы немножко размять ноги после утомительного 12-часового полета, выпили в буфете по кружке "своего" жигулевского пива и затем вновь поднялись в воздух.

Еще три часа полета над лесами, полями, городами Средней России, и вот вдали, на горизонте, в красноватых лучах вечернего солнца, засверкали золотые главы Москвы. Сделав несколько сложных воздушных маневров, наш "Либерейтор" резко пошел на посадку и снизился на Внуковском аэродроме. Слава небу - конец длинного путешествия!

Меня встречали представители НКИД - К. В. Новиков, Ф. Ф. Молочков и еще кое-кто из товарищей. Я поздравил командира самолета и всю команду с благополучным окончанием полета и тепло поблагодарил их за прекрасную работу в пути. Потом все мы, советские люди, сели в машины и поехали в город. Темнело. В небе загорались первые звезды, а в душе пело: Москва! Москва!..