Падение Франции

Прорыв немцев под Седаном навис, как грозная тень, над судьбой Франции. Теперь мы знаем, что Франции, как самостоятельной великой державе, оставалось жить не многим больше месяца. Тогда мы этого точно не знали, однако уже с середины мая огромная тревога за будущее Франции распространилась в политических кругах Англии. Многие не хотели говорить об этом открыто, но в душе боялись за завтрашний день своего главного союзника на континенте Европы. Тревога распространилась и за океаном. В высшей степени характерно, что уже 15 мая, т. е. на другой день после прорыва под Седаном, Рузвельт обратился к Муссолини с призывом воздержаться от дальнейшего расширения войны. Муссолини, конечно, остался глух к этому призыву, но совершенно ясно, что американский президент не сделал бы такого шага, если бы не опасался краха Франции в самом ближайшем будущем. Во время моей "анкеты", о которой я рассказывал выше, столь компетентные люди, как Ллойд-Джордж и супруги Вебб, считали весьма вероятным близкое падение Франции.

Подобные же суждения высказывали и другие мои знакомые среди парламентариев, политиков и журналистов. Естественно, что я с величайшим вниманием и не меньшей тревогой следил за всеми событиями, происходящими на фронте. А там дела принимали все более грозный оборот.

К середине мая вопрос о Бельгии и Голландии, по существу, был исчерпан. Голландская армия капитулировала, но королева Вильгельмина и ее правительство, эвакуировавшиеся в Англию, объявили, что будут продолжать войну с Германией, примкнув к франко-британской коалиции. Бельгийская армия формально капитулировала только 28 мая, но уже к середине мая стало ясно, что она разбита и что франко-британская помощь не в состоянии ее спасти. Вдобавок, как уже упоминалось выше, между бельгийским королем Леопольдом и его правительством, возглавлявшимся Пьерло, произошел раскол: король сдался на милость победителей, а правительство решило продолжать войну и обосновалось сначала во Франции, а позднее в Англии.

Теперь Гитлеру на континенте противостояла только Франция, которой ему удалось 14 мая под Седаном нанести опасный удар. Это вызвало во Франции реакцию как политического, так и военного характера. Правительство Рейно, пришедшее на смену правительству Даладье, после советско-финской войны, впало в лихорадку реорганизаций: 10 мая, сразу после нападения Германии на Голландию и Бельгию, премьер решил "укрепить" свое правительство за счет расширения его не влево (т. е. ближе к народу), а вправо (т. е. ближе к "200 семействам"). В состав правительства вошли представители фашистских элементов страны. 18 мая, вскоре после прорыва под Седаном, Рейно произвел новую реорганизацию своего правительства, введя в него в качестве вице-премьера зловещую фигуру маршала Петэна, который в дальнейшем сыграл самую предательскую роль при капитуляции Франции. 19 мая Вейган сменил Гамелена на посту главкома французскими вооруженными силами. Однако ко всем этим пересадкам с одного поста на другой было вполне приложимо крыловское "а вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь". Ибо и старые министры и генералы, и новые вербовались из одной и той же насквозь прогнившей среды "200 семей", которые считали: лучше Гитлер, чем Народный фронт.

Неудивительно, что такие "вожди" не могли ни вдохновить народные массы на борьбу, ни найти правильных путей к спасению страны в момент грозной опасности. Это очень быстро обнаружилось на практике.

Номинально численное соотношение германских и франко-британских войск, участвовавших в майских боях 1940 г. на западе, было почти одинаково. Черчилль в своих военных мемуарах сообщает^*, что немцы повели свое наступление, располагая 136 дивизиями (в том числе десятью бронетанковыми с тремя тысячами машин), и что им противостояло 135 французских, английских, бельгийских и голландских дивизий. Однако фактически немцы были значительно сильнее союзников по трем главным причинам.

^* (W. Churchill. The Second World War, vol. II, p. 27-28.)

Во-первых, германская армия превосходила своих противников в области вооружения и методов борьбы. Танки, броневики, мотоциклы, моторизованная пехота придавали ей огромную ударную силу и стремительную быстроту передвижения. Это дополнялось еще невиданной до того мощью авиации. Напротив, союзные армии и их командный состав, закостеневшие в традициях прошлого, чрезвычайно отставали от германской армии в области новейшей по тому времени техники. Достаточно сказать, что против десяти немецких бронетанковых дивизий у французов была только одна, а у англичан ни одной. По существу, союзники готовили свои армии между двумя мировыми войнами, имея пред глазами опыт первой и плохо представляя себе, как будет выглядеть вторая.

Вот почему даже столь умный человек, как Ллойд-Джордж, в приведенном выше разговоре со мной так сильно поражался, что в боях на стороне немцев видны только машины и почти не видно людей.

Во-вторых, германская армия в этой войне впервые в истории применила совершенно новые методы борьбы, естественно вытекавшие из ее высокой технической оснащенности. Основным средством прорыва фронта и сокрушения противника стало сочетание бронетанковых операций на земле с действиями пикирующих бомбардировщиков в воздухе. Это до сих пор еще никогда не применялось, армии союзников к этому были совершенно не подготовлены ни технически, ни психологически и потому обычно не выдерживали вражеского удара. В линии фронта сразу образовывалась брешь, в которую с бешеной энергией устремлялись танки и броневики, сметая все на пути и с невероятной быстротой выходя в тыл или на фланги союзных войск. Ни у французов, ни у англичан не было ни техники, ни навыка, ни разработанных методов для парирования подобного способа ведения войны, и потому их армии приходили в смятение, поддавались панике и начинали отступать.

В-третьих, наконец, германская армия управлялась единой волей и единым командованием и была полна наступательного духа, в то время как армии союзников были раздроблены между несколькими командованиями (англо-французским, бельгийским, голландским) и - что самое главное - разъедены тлетворным духом пораженчества, исходившим из кругов "200 семей". В своих военных мемуарах Черчилль делает попытку возложить на СССР и на коммунистов ответственность за разложение французской армии к весне 1940 г. Он пишет:

"Французская армия, подточенная советско-коммунистической пропагандой и уставшая от длинной, безрадостной зимы на фронте, сильно потеряла в своей боеспособности"^*.

^* (Ibid., p. 26.)

Какой яркий пример фальсификации истории! Ведь Черчиллю не может быть неизвестно, что после падения Франции именно из кругов, вдохновлявшихся "советско-коммунистической пропагандой", вышли тысячи наиболее героических бойцов "маки" против порабощения родины германскими нацистами. Нет, беспомощность французской армии в борьбе с врагом объяснялась совсем не "советско-коммунистической пропагандой", а фактической изменой отечеству со стороны "200 семей" и тесно связанных с ними французских генералов. Приведенное суждение Черчилля тем более странно, что главы его собственных мемуаров, посвященные падению Франции, дают яркую картину глубокого разложения ее политической и военной верхушки. Приведу только один пример из многих. Характеризуя столь крупную фигуру, как Вейган, на которого было возложено спасение Франции от разгрома, Черчилль говорит:

"В течение всей жизни он питал глубокую неприязнь к парламентскому режиму третьей республики. Будучи благочестивым католиком, он рассматривал катастрофу, которая обрушилась на страну, как божье наказание за ее пренебрежение к христианской вере"^*.

^* (Ibid, p. 176.)

Как мог подобный человек вести за собой армию на борьбу с врагом!

После всего сказанного надо ли удивляться, что в течение пяти дней после прорыва под Седаном немцам удалось пройти через всю Францию с востока на запад и 19 мая выйти к Абвилю, на берегу Атлантического океана. Таким образом, франко-британский фронт был разрезан на две части, северная часть Франции отделена от остальной части страны, и все союзные силы, находившиеся в северной части, оказались в канкане, прижатые к берегам Северного моря и Ла-Манша. Среди них был и Британский экспедиционный корпус под командой генерала Горта.

Эти события вызвали в Париже настоящую панику. Черчилль в своих мемуарах рассказывает, что 15 мая утром, т. е. на следующий день после прорыва, ему позвонил по телефону французский премьер Рейно и с отчаянием в голосе воскликнул: "Мы разбиты!" Черчилль безуспешно пытался его успокоить и доказывал, что всякий прорыв может быть ликвидирован. Ввиду этого 16 мая Черчилль вместе с генералами Диллом и Исмеем прилетел в Париж, чтобы укрепить волю французских лидеров к сопротивлению. Он нашел здесь картину смятения и беспомощности. Генерал Гамелен, который еще был главнокомандующим, не знал, что делать. А когда Черчилль спросил: "Где же ваши стратегические резервы?", Гамелен, пожав плечами, ответил: "У нас их нет"^*. Эти реакционные генералы оказывались никуда негодными даже как военные!

^* (W. Churchill. The Second World War, vol. II, p. 42.)

Тогда я не знал всех подробностей, о которых пишет Черчилль, но основное и существенное было ясно уже в мае 1940 г. Недаром именно в эти дни я предпринял свою "анкету" по вопросу о том, какова будет позиция Англии после выхода Франции из войны.

Отрезав северную часть Франции, немцы стали дробить застрявшие здесь союзнические силы, стремясь захватить в плен отдельные группы. Капитуляция бельгийской армии значительно упростила их задачу. Французские и английские части упорно сопротивлялись, но все-таки шаг за шагом вынуждены были отступать к берегу моря. Остро встал вопрос об эвакуации их из Франции на кораблях. Надо было сохранить в руках союзников несколько портов, где могла бы производиться посадка союзных войск на суда, надо было также в "молниеносном" порядке сосредоточить в этих портах достаточное количество судов. Это оказалось очень нелегко.

Первоначально предполагалось, что для эвакуации будут использованы три порта - Булонь, Кале и Дюнкерк, однако отстоять первые два союзникам не удалось: слишком силен был напор немцев. В конце концов остался лишь один Дюнкерк с небольшой прибрежной полосой. И вот на этом маленьком "пятачке" скопилось свыше 300 тыс. войск (главным образом английских), жаждавших уйти в Англию.

Обстановка была чрезвычайно тяжелая. Германская наземная армия, располагавшая большим количеством танков и броневиков, железным кольцом сжимала район Дюнкерка. Германская авиация без передышки бомбила его. Лавина огня и разрушения обрушилась на стоявшие здесь войска союзников и на суда, пришедшие сюда для их эвакуации. При этом очень скоро выяснилось, что если эвакуация не будет осуществлена в течение нескольких дней, то ее вообще не будет, и собранные здесь англо-французские силы неизбежно будут истреблены или захвачены немцами. Для столь быстрой эвакуации столь большого количества войск порт Дюнкерк был слишком мал. Необходимо было организовать посадку людей прямо с морского пляжа, но для этого требовалось огромное количество небольших мелкосидящих судов, способных подходить близко к берегу. Откуда их было взять?

И вот тут-то произошло нечто такое, что тогда во всем мире произвело сильнейшее впечатление. По всей Англии внезапно пронесся точно порыв бури. Каждый хотел сделать, что мог, для спасения "our boys" (наших парней) там, на дюнкеркском берегу. Владельцы яхт, катеров, шаланд, рыбачьих судов, буксиров, моторных шлюпок, даже парусных лодок бросились в адмиралтейство, предлагая свои услуги для вывоза английских солдат с французского берега. Это была трудная и рискованная операция: германская авиация и германская артиллерия делали все, чтобы сорвать эвакуацию. Но никто не считался с опасностью. Адмиралтейство сумело ввести в известные организационные рамки мощный национальный порыв. Около 400 мелких судов приняло участие в операции "Динамо" (таково было кодовое наименование эвакуации союзных войск из Дюнкерка), почти половина их погибла, тем не менее они принесли громадную пользу. Подходя вплотную к берегу, они брали людей с лодок или даже прямо из воды, спешили в Дувр или какой-либо другой английский порт, быстро разгружались и вновь шли к французскому берегу за новой партией эвакуирующихся. Многие суда под бомбами и снарядами проделывали свои рейсы туда и обратно десятки раз, большей частью под покровом темноты. А параллельно из дюнкеркского порта крупные пароходы и военные суда, под охраной английской авиации, вывозили уже целые части и соединения. То была подлинно героическая эвакуация, и англичане вполне заслуженно гордились ею. Она продолжалась десять дней - с 26 мая по 4 июня - и увенчалась несомненным успехом. Правда, все вооружение и запасы пришлось бросить во Франции, но зато было спасено и доставлено в Англию 338 тыс. человек, из которых 100 тыс. было снято мелкими судами прямо с морского берега. Среди спасенных было примерно 50 тыс. французов. Из 861 судна, принимавшего участие в операции "Динамо", 243 было потоплено.

Глубокий вздох облегчения пронесся по стране, когда вся эта операция была закончена. На каждом шагу можно было видеть, как обычно спокойные и хладнокровные англичане поздравляют друг друга и лица их при этом становятся как-то теплее.

От тех дней у меня сохранилось одно маленькое, но такое характерное воспоминание. Неподалеку от нашего посольства было небольшое, но уютное кафе, куда я любил заходить выпить чашку чая или бутылку знаменитого пива "Магиннес". Постепенно я довольно близко познакомился с его хозяином, который всегда стоял за стойкой. Это, как мне казалось, был типичный английский обыватель средней руки: социально он располагался где-то на грани между мелким и средним буржуа, политика его не интересовала, но на выборах он всегда голосовал (если вообще голосовал) за консерваторов. В газетах он читал лишь биржевые котировки и спортивные новости, а больше всего думал о своем кафе и своем обогащении.

Как-то во время дюнкеркских событий я зашел в знакомое кафе. Хозяина на обычном месте не оказалось. За стойкой распоряжалась его жена. Я из вежливости осведомился, почему не вижу хозяина. Жена, сразу подтянувшись и посерьезнев, многозначительно ответила:

- Он там. И при этом неопределенно махнула рукой в пространство.

- Где это там? - не поняв, спросил я.

- Ну, там, - с недоумением посмотрела на меня женщина и затем прибавила, - в Дюнкерке.

- В Дюнкерке? - в голосе моем звучало явное недоверие. - А что он там делает?

- Как что? - взорвалась хозяйка, - то же самое, что и все другие: спасает "our boys" от немцев.

И затем, неожиданно как-то смякнув, уже совсем другим тоном, продолжала:

- Я так волнуюсь, так боюсь... Ведь там страшно опасно... Может все случиться... У нас есть небольшой катер и, когда мой муж узнал, что нужны мелкие суда для вывоза "our boys", его нельзя было удержать... Хоть бы все кончилось благополучно!

Я был поражен. Меньше всего я ожидал, что такой человек, как хозяин этого кафе, принял добровольное участие в операции "Динамо". Но он пошел, и это было знаменательно. Помню, я подумал: "Такой народ трудно победить".

4 июня Черчилль сделал парламенту доклад о военной ситуации и об операции "Динамо". Изложив весьма откровенно то, что произошло за минувшие три недели, и рассказав подробно о Дюнкерке, премьер признал, что во Франции и Бельгии произошла "колоссальная военная катастрофа", последствия которой трудно предвидеть. Черчилль закончил свое выступление следующими словами:

"Мы пойдем до конца. Мы будем биться во Франции, мы будем биться на морях и океанах, мы будет биться с растущими уверенностью и силой в воздухе; мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило... И если бы - чего я ни на минуту не допускаю - этот остров или значительная часть его были покорены и умирали от голода, то наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, продолжила бы борьбу до тех пор, пока в положенное провидением время Новый Свет, со всей своей силой и мощью, не выступит ради спасения и освобождения Старого"^*.

^* (W. Churchill. The second World War, vol. II, p. 24.)

Я присутствовал на заседании палаты 4 июня и мог видеть настроение депутатов. В зале царила сурово-торжественная тишина. Все, без различия партий, испытывали двойственное чувство облегчения и удовлетворения. Облегчение от сознания, что "our boys" спасены. Удовлетворение от сознания, что, наконец-то, страна имеет правительство, которое хочет и может вести действительную борьбу против гитлеровской Германии. После Дюнкерка и рожденного им мощного подъема среди широчайших масс народа слова Черчилля о несгибаемой воле Англии к борьбе не звучали ни напыщенно, ни романтично.

Возвращаясь из парламента домой, я думал, что сцена в палате общин, которую я только что видел, ярко подтверждает мнения, столь недавно слышанные мной из уст Веббов и Ллойд-Джорджа. Мне становилось яснее, что даже после падения Франции, сомневаться в котором уже больше не приходилось, Англия не пойдет на мир с Германией, а будет продолжать войну.

В связи с Дюнкерком уже во время войны и еще больше после войны разгорелись большие споры по вопросу о том, как могли немцы допустить благополучную эвакуацию столь крупных союзных сил, находившихся как будто бы в капкане. При этом особенно подчеркивался тот факт, что в непосредственной близости к Дюнкерку находились многочисленные бронетанковые соединения германской армии, которые, однако, не были пущены в ход против англичан и французов. Используй немцы эти соединения, и Дюнкерк превратился бы для союзников в настоящую катастрофу.

"Сведущие" люди в военных мундирах или без оных создали даже несколько теорий для объяснения столь странного поведения немцев. Одни утверждали, будто бы Гитлер сознательно "выпустил" англичан из Дюнкерка, так как очень рассчитывал после падения Франции на быстрое заключение мира с Великобританией и опасался, что пленение немцами сотен тысяч английских солдат может затруднить столь желанное ему соглашение. Другие говорили, что в момент Дюнкерка бронетанковые части немцев, стоявшие поблизости от места эвакуации, были очень истощены: они прошли перед гем длинный путь и требовали ремонта, заправки, необходимой подготовки для второй части "битвы за Францию", которая должна была открыть перед ними Париж и дать возможность принудить Францию к капитуляции. В интересах скорейшего завершения французской кампании немцы не хотели отвлекать свои механизированные силы от этой главной задачи ради участия в сравнительно второстепенной операции по захвату Британского экспедиционного корпуса. Третьи заверяли, будто бы в работе германской военной машины как раз в дни Дюнкерка произошла какая-то случайная ошибка: кто-то неправильно понял слова Гитлера, кто-то кому-то неправильно передал приказ высших инстанций, а когда это заметили, было уже поздно - эвакуация англо-французов закончилась. Четвертые, наконец, полагали, что немцы, не имевшие тогда еще большого опыта в воздушной войне, переоценили значение авиации и решили, что она одна, без поддержки механизированных войск на земле, сумеет расстроить эвакуацию.

Должен сказать, что опубликованная в послевоенные годы литература (документы, воспоминания, исследования) не дает определенного и убедительного ответа на поставленный выше вопрос. Мне думается поэтому, что "чудо Дюнкерка" объясняется сочетанием самых разнообразных - политических, военных, психологических - обстоятельств при наличии одного случайного, но очень важного фактора: в течение всех критических дней море было совершенно спокойно. Это сделало возможным широкое использование для целей эвакуации большого количества судов малого размера и посадки сотни тысяч солдат прямо с берега или даже из воды.

5 июня 1940 г. началась вторая фаза "битвы за Францию". Захватив северную часть страны, немцы теперь повернули на юг с целью прежде всего занять Париж и, если это не приведет к капитуляции Франции, продолжить свое наступление в разных направлениях вплоть до оккупации (если окажется необходимым) всей территории страны. Однако надобности в этом не оказалось.

Правительство Рейно и армейская верхушка во главе с Вейганом меньше всего думали о серьезном сопротивлении, хотя Франция еще располагала крупными военными силами. Напротив, их мысли теперь были направлены на то, как бы поскорее прекратить огонь и заключить перемирие. Особенно зловещую роль в этом отношении играли Петэн и Вейган. Слухи об этом доходили до меня уже в то время. Чего я тогда не знал и что стало мне ясно уже много позднее, - это позиция Лаваля (Лаваль в то время не входил в правительство, но был очень влиятелен в его окружении). Лаваль не удовлетворялся выходом Франции из войны и заключением мира с Германией, - нет, он требовал перехода Франции на сторону Германии и поддержки завоевательной политики Гитлера.

Результаты таких настроений правящей верхушки понятны. Немцы без труда прорвали в нескольких местах французский фронт и стали быстро приближаться к Парижу. Во французской армии начались хаос, дезорганизация, массовое дезертирство. Население пришло в панику. Миллионы французов всех званий и состояний поднялись с мест и бросились на юг, спасаясь от немцев. Все дороги были запружены бесконечными толпами беженцев, делавшими какое-либо движение войск по ним совершенно невозможным. Все привычные формы жизни сразу распались. Общественные дисциплины и порядок исчезли. Великая страна, имевшая за плечами столь славную многовековую историю, оказалась в состоянии политического, военного и психологического паралича. Не стану более подробно останавливаться на страшных июньских днях 1940 г. во Франции, - все это хорошо описано в книге Г. М. Ратиани^*, а также в известном романе И. Г. Эренбурга "Падение Парижа".

^* ( Г. М. Ратиани. Конец Третьей республики. М., 1964.)

10 июня в кровавой игре тех дней появился новый фактор: Италия объявила войну Англии и Франции. Теперь, когда битва за Францию по существу уже была решена силой германского оружия, Муссолини, подобно шакалу, решил урвать для себя кусок лакомой добычи. 32 итальянские дивизии были брошены против Франции. Им противостояли всего лишь три французские дивизии и крепостные гарнизоны, в сумме составлявшие еще три дивизии. Итак, итало-фашисты превосходили французов более чем в пять раз. И тем не менее они оказались бессильными! Бессильными, несмотря даже на то, что в тыл французским войскам, сражавшимся против итальянцев, с севера выходили немцы. В альпийских проходах итальянцы безнадежно застряли, остановленные храбро сражавшимися французами, а попытка итальянцев взять на побережье Ниццу окончилась неудачей: они никак не могли продвинуться дальше окраин Ментоны. Этот замечательный эпизод лишний раз доказывает, что боевой дух французской армии не был сломлен германским нашествием и что имей она твердых и храбрых командиров, многое в ходе второй мировой войны сложилось бы иначе. Но как раз этого-то ей и не хватало.

Черчилль в своих мемуарах рассказывает, что 11 июня, т. е. через неделю после начала германского наступления в южном направлении, он вместе с Иденом, а также генералами Диллом и Немеем полетел во Францию для обсуждения с правительством Рейно создавшегося положения. В этом обсуждении с французской стороны участвовали, кроме самого премьера, Петэн, Вейган и незадолго перед тем назначенный помощником министра обороны генерал-майор де Голль. За исключением последнего, все остальные французские представители находились в состоянии большой депрессии и даже отчаяния.

Черчилль предложил защищать Париж во что бы то ни стало. Это могло бы сильно задержать и затруднить движение немцев вперед. Он даже имел наивность сослаться при этом на пример Мадрида, в ноябре 1936 г. приостановившего на окраинах города наступление Франко и державшего создавшуюся там линию фронта в течение последующих двух с половиной лет. Как плохо понимал даже такой человек, как Черчилль, движущие силы современной истории! Мадрид устоял, потому что его защищал революционный народ, имевший во главе революционных вождей - и прежде всего коммунистов, - веривших в свое будущее и вдохновлявшихся лозунгом: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях". Разве Рейно, Петэн и Вейган могли сделать что-либо подобное? Разве они верили в свое будущее? Разве могли они вдохновить широкие массы французского народа на борьбу во имя спасения Франции?

Правительство Рейно отвергло предложение Черчилля, и 14 июня немцы, не встречая сопротивления, заняли Париж.

На том же англо-французском совещании Черчилль предложил такой план: если Франции не под силу вести регулярную войну с Германией, пусть французское правительство эвакуируется в Северную Африку, где у него имеются большие колониальные владения; пусть оно до предела использует свой могущественный флот; пусть в самой Франции оно развернет широкую партизанскую войну (особенно в горных районах), для чего могут пригодиться еще сохранившиеся части французской армии; пусть в этой новой форме Франция продолжит борьбу против Гитлера. Только де Голль отнесся сочувственно к плану Черчилля, - все остальные по разным причинам признали его неосуществимым.

Вместо этого французские министры и генералы настойчиво требовали, чтобы Черчилль немедленно прислал им на помощь 25 эскадрилий самолетов, заготовленных в Англии для обороны от вторжения Германии. Такого вторжения тогда ждали сразу же после падения Франции. Черчилль на это не согласился, тем более что 25 эскадрилий все равно ничего не решали: Франция в то время находилась в таком состоянии, что спасти ее от поражения было уже немыслимо.

Капитуляции Франции предшествовала еще одна, последняя попытка британского правительства удержать Францию на путях борьбы против гитлеровской Германии. 16 июня оно предложило слияние двух государств - Франции и Англии - в единый франко-британский союз с общими органами в области обороны, внешней политики, финансов и экономики. Каждый гражданин Франции становился также гражданином Англии, и наоборот. На время войны должен был быть создан единый военный кабинет, которому подчинялись бы все вооруженные силы обеих стран. Опустошения, вызванные войной, покрывались бы за счет ресурсов обеих стран, которые рассматривались бы как единый источник.

Однако французское правительство категорически отвергло британское предложение, после чего Рейно вышел в отставку и главой правительства стал Петэн. Новый премьер немедленно приступил к действию, и 22 июня между Францией и Германией было подписано перемирие в Компьене. Здесь в 1918 г. было заключено перемирие между побежденной Германией и победившими США, Англией и Францией. Теперь Гитлер захотел взять реванш: он потребовал, чтобы именно в этом месте произошло подписание перемирия между побежденной Францией и победившей Германией. Условия перемирия были очень тяжелы: Германия оккупировала около двух третей всей Франции, включая Париж, остальная территория страны должна была формально находиться под властью правительства Петэна (что фактически означало слегка завуалированную власть Германии); французские вооруженные силы на суше и на море подлежали демобилизации, а все их вооружение переходило в руки немцев; Франция обязалась покрывать расходы по содержанию германских оккупационных войск и т. д. На целых четыре года над Францией воцарилась глухая ночь фашистской реакции, во мраке которой можно было слышать лишь звон цепей, да все учащающиеся выстрелы героических бойцов движения Сопротивления...

Прежде чем закончить этот раздел, я должен упомянуть об одном важном эпизоде, который разыгрался уже после капитуляции Франции. Пункт восьмой условий перемирия предусматривал, что французский военно-морской флот "должен быть сконцентрирован в портах, которые будут определены, и там должен быть демобилизован и разоружен под германским и итальянским контролем". Это значило, что французский флот, еще в полной боевой готовности, войдет в гавани, находящиеся в руках фашистских держав... Что тогда? Не захватят ли тогда его эти державы? Не используют ли они его для борьбы с Англией? Предотвращение чего-либо подобного имело для британского правительства решающее значение. Ибо французский флот в то время по своей мощи был четвертым флотом в мире (после английского, американского и японского) и представлял серьезную боевую силу. Присоединение французского флота к германскому и итальянскому изменило бы соотношение сил на море в очень неблагоприятную для Англии сторону и облегчило бы возможность вторжения немцев на Британские острова. Таким образом, дальнейшая судьба французского флота превращалась в вопрос жизни и смерти для Англии.

Черчилль прекрасно это сознавал и потому во время встреч, происходивших в июне с французскими министрами и генералами, когда вопрос о капитуляции Франции встал во весь рост, упорно настаивал на том, чтобы французский флот при любых условиях не был передан немцам. 15 июня французское правительство решило запросить у Гитлера условия перемирия и одновременно обратилось к британскому правительству с просьбой освободить его от обязательства не вступать в переговоры о перемирии или мире иначе, как по общему согласию, обязательства, содержавшегося в англо-французском договоре от 28 марта 1940 г. 16 июня британское правительство ответило, что оно не будет возражать против предполагаемого шага французского правительства, но при непременном условии, что французский флот немедленно будет отправлен в британские порты. Рейно и командующий флотом адмирал Дарлан уклонились от обещания выполнить это условие, но еще раз заверили британское правительство (как прежде заверяли уже не раз), что ни в коем случае не допустят перехода французского флота в руки немцев. В тот же день Рейно ушел в отставку и премьером стал Петэн. Дарлан был назначен морским министром. Будущая судьба французского флота повисла в воздухе.

Положение становилось еще более грозным ввиду того, что теперь французский флот оказывался целиком в распоряжении Дарлана.

Этот бравый адмирал представлял собой весьма зловещую фигуру. Потомственный моряк, предок которого погиб в 1805 г. в знаменитой битве при Трафальгаре, Дарлан был всегда настроен очень антибритански. Он никогда не мог простить англичанам, что 135 лет назад Нельсон разгромил франко-испанский флот и тем самым предотвратил вторжение Наполеона в Англию. Политически Дарлан был крайним реакционером, в душе которого лозунг "лучше Гитлер, чем Народный фронт" находил сочувственный отклик. И вот теперь от него в большой степени зависело, что станется с французским флотом.

В такой обстановке британское правительство решило действовать немедленно и круто. Операция была намечена на 3 июля.

В тот момент французский флот был рассредоточен: часть его находилась в Тулоне, другие части - в Оране, Дакаре и Александрии.

Утром 3 июля к Орану подошла британская эскадра под командой вице-адмирала Соммервелла в составе линкоров "Вэляйант" и "Резолюшен", крейсера "Худ", авианосца "Арк-Ройял", двух меньших крейсеров и 11 эсминцев. Соммервелл предъявил командующему французскими судами адмиралу Генсулу ультиматум, в котором французским судам предлагалось: а) присоединиться к британскому флоту и вместе с ним вести борьбу против Германии и Италии или б) с сокращенными командами отправиться под британским контролем в один из английских портов, откуда эти сокращенные команды будут репатриированы на родину, или, наконец, в) с сокращенными командами идти под британским контролем в один из французских портов в Америке, например, в Мартинику, где на время войны французские суда могут быть демилитаризованы. Если адмирал Генсул не найдет возможным принять какое-либо из вышеуказанных предложений, он должен в течение шести часов потопить французские суда. А если он откажется это сделать, адмирал Соммервелл вынужден будет применить силу.

В течение всего дня 3 июля шли переговоры между двумя адмиралами, но они не привели ни к какому соглашению. Тогда около 6 час. вечера Соммервелл открыл огонь по французским судам, на что они ответили также огнем. Бой продолжался не больше 10-15 минут. В результате линкор "Бретань" взлетел на воздух, другой линкор "Прованс" и крейсер "Дюнкерк" были сильно повреждены, а крейсер "Страсбург" ушел из Орана и добрался до Тулона. То же удалось сделать некоторым другим судам.

В Александрии дело не дошло до открытого столкновения, и находившийся там французский адмирал Годфруа согласился принять ряд мер, выводивших французские суда из строя.

В тот же день, 3 июля, англичане почти без сопротивления взяли под свой контроль французские суда, стоявшие на Британских островах в Плимуте и Портсмуте.

8 июля английский авианосец "Гермес" серьезно повредил и вывел из строя французский линкор "Ришелье", находившийся в Дакаре.

Спустя некоторое время в результате длительных переговоров были демобилизованы два легких французских крейсера и один авианосец, стоявшие в американских колониях Франции.

5 июля правительство Петэна, избравшее в качестве своей резиденции Виши (и получившее в дальнейшем наименование "правительство Виши"), порвало дипломатические отношения с Англией. А 11 июля французским президентом стал Петэн вместо ушедшего в отставку Лебрена.

4 июля, на следующий день после событий в Оране, Черчилль выступил в парламенте с сообщением о происшедшем. Я присутствовал на этом заседании. Премьер явно волновался. Депутаты слушали его, затаив дыхание. Когда Черчилль кончил, произошла сцена, которой, как говорили "старожилы" палаты, еще никогда не бывало: все члены парламента как-то сразу, повинуясь стихийному порыву, вскочили со своих мест и устроили настоящую овацию премьеру. Было видно, что у всех точно гора свалилась с плеч.

Для меня, как для посла СССР, события 3-4 июля тоже имели большое значение: они убедительно доказывали, что Англия действительно будет и дальше воевать.