Рапалльский договор

16 апреля 1922 г. в Рапалло, в том самом отеле "Палаццо империале", где жила советская делегация, Чичерин от имени Советского правительства и Ратенау от имени правительства Германии подписали договор, ставший "одним из крупнейших актов международной политики".

Оба его участника как равноправные стороны взаимно отказывались от всех претензий, государственных и частных. Между Советской Россией и Германией восстанавливались дипломатические отношения, и оба государства предоставляли друг другу режим наибольшего благоприятствования.

Весть о подписании советско-германского договора явилась неслыханной сенсацией. "Взрыв бомбы", "громовой удар", "мина, подложенная под конференцию" - вот характерные выражения журналистов, описывавших впечатление от происшедшего в Рапалло.

Георгий Васильевич справедливо назвал заключение Рапалльского договора "самым громким событием периода Генуэзской конференции".

Несмотря на всю неожиданность и сенсационность для западных держав, заключение договора явилось результатом длительных и трудных советско-германских переговоров, начало которым было положено еще в 1920 г.

Вопреки заинтересованности в договоре с Советской Россией руководящие круги Германии долгое время не осмеливались на самостоятельный от Антанты шаг и не шли на соглашение с Советским правительством. Незадолго до Генуэзской конференции Г. В. Чичерин в одном из писем подчеркивал: "Ратенау со своей репарационной политикой и ориентацией на Францию мешает экономическому сближению с нами Германии и желает подчинить ее интересам Франции для совместной эксплуатации России..."

Вопрос о советско-германском договоре Г. В. Чичерин и его заместитель М. М. Литвинов обсуждали с рейхсканцлером Виртом и министром иностранных дел Ратенау во время своего краткого пребывания в Берлине по пути в Геную в начале апреля 1922 г. Хотя там был почти полностью согласован текст советско-германского договора, немцы уклонились все же от подписания и отложили переговоры до Генуи, рассчитывая обеспечить себе более выгодные условия.

Уже первые дни работы Генуэзской конференции обманули надежды германских делегатов. Они увидели, что главной темой конференции стал "русский вопрос". Страны Антанты не хотели и слышать о смягчении Версальского договора в отношении Германии и не скрывали, что не пойдут на уменьшение репараций.

Неофициальные встречи руководителей конференции с представителями Советской России в резиденции Ллойд Джорджа на вилле Альбертис, куда немцы не были даже допущены, окончательно убедили их в том, что Германию держат в стороне от решения мировых проблем.

Советская делегация во главе с Г. В. Чичериным учла эти настроения немецких делегатов и умело их использовала.

Вступая в переговоры с представителями Германии, наши делегаты выполняли задачу, поставленную перед ними Лениным, - расколоть единый антисоветский фронт, "разъединить между собой объединенные в Генуе против нас буржуазные страны".

Опасаясь возможного соглашения Антанты с Советской Россией без Германии, немецкая делегация всерьез всполошилась. Когда ночью 15 апреля по поручению Г. В. Чичерина эксперт делегации А. В. Сабанин передал приглашение Вирту продолжить на следующий день переговоры о договоре, немцы немедленно устроили совещание, длившееся целую ночь и получившее в истории дипломатии название "пижамного совещания". На нем было решено принять советское предложение.

16 апреля Чичерин и Ратенау с участием экспертов с обеих сторон вели последнюю упорную дискуссию о тексте договора.

В 18.30 они подписали его.

Георгий Васильевич впоследствии рассказывал: "Ратенау побежал в Рапалло и поспешил подписать договор, потому что боялся, что Англия договорится с нами и перестанет нуждаться в Германии для операций против нас. Последние дни перед Рапалльским договором Ратенау непрерывно выспрашивал нас о наших переговорах с Ллойд Джорджем, и мы ему рассказывали... Тогда он побежал к нам в Рапалло, боясь пропустить время... Вирт совсем другое дело, здоровый и глубокий инстинкт подсказал ему громадную важность линии на нас. Когда мы втроем гуляли по парку Eden Hotel, случалось, что Ратенау убегал надеть другое пальто и захватить зонтик, и в эти несколько минут Вирт быстро шептал мне, чего он не мог говорить при англофиле Ратенау, что он будет вести линию на нас даже вопреки давлению Англии".

Громадное историческое значение Рапалльского договора все поняли с первого же дня.

Чичерин считал его образцом установления удовлетворительных отношений между двумя государствами с различными экономическими системами.

Рапалло было крупной победой советской дипломатии и большим успехом Г. В. Чичерина как дипломата. Комментируя это событие, корреспондент английской газеты "Манчестер гардиан" Кейнс особо отметил, что Ллойд Джорджу не следовало бы забывать следующее: "Чичерин является одним из самых блестящих дипломатов Европы". Советско-германское соглашение вызвало ярость правящих кругов империалистических держав. В ход были пущены самые различные средства воздействия на Германию, включая угрозы, чтобы заставить ее отказаться от договора.

20 апреля М. М. Литвинов сообщал в НКИД: подписание договора с Германией вызвало целую бурю. Французская делегация все эти дни укладывала свои вещи. Ллойд Джордж выражал еще большее возмущение, пугал немцев и требовал от них отказа от договора. Создалась атмосфера действительно напряженная.

Не по праву пришелся договор и американским монополистам. Как известно, США не были участниками конференции, однако зорко следили за ходом ее работы и были в курсе всего, что происходило в Генуе. Американский посол в Италии Чайлд присутствовал во дворце Сан-Джорджио в качестве наблюдателя. Узнав о заключении договора, который квалифицировал как "сильнейший удар по конференции", он развернул активную закулисную деятельность, добиваясь срыва конференции. "Я дал понять Шанцеру, - признавался Чайлд в своем дневнике, опубликованном в 1925 г., - что наказание в отношении Германии за подписание договора с Россией... столь же заслужено русскими и должно быть применено к ним".

Попытки империалистических кругов сорвать соглашение Советской России с Германией ни к чему не привели.

Впоследствии Г. В. Чичерин в заявлении представителям советской печати в связи с двухлетней годовщиной Рапалльского договора отмечал: "Рапалльский договор был концом первого послевоенного периода триумфа победителей. Без ведома последних и вопреки их воле явился на свет этот столь важный договор между побежденной Германией и международным изгоем - Советской Россией". Чичерин предсказывал, что принципу мирного сосуществования, который в Рапалльском договоре облекался в "официальную форму", суждено сыграть "крупнейшую роль".

Высокую оценку Рапалльскому договору дал В. И. Ленин. "Действительное равноправие двух систем собственности, - отмечал он, - хотя бы как временное состояние, пока весь мир не отошел от частной собственности и порождаемых ею экономического хаоса и войн к высшей системе собственности, - дано лишь в Рапалльском договоре..."¹

¹ (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 193.)

Последующий период работы конференции, после подписания Рапалльского договора, был насыщен упорной борьбой представителей Советской России и капиталистических стран.

Характеризуя эту борьбу, Ллойд Джордж в предисловии к книге английского историка Сэксона Миллса "Генуэзская конференция" писал: "Подобно великим драмам прошлого Генуя отобразила столкновение двух могучих сил, двух страстей, двух противоположных воззрений, я могу почти сказать, двух миров - старого и нового".

В Генуе советская делегация работала очень много и напряженно. Чичерин вел переговоры с крупнейшими государственными деятелями, прибывшими на конференцию, - премьер-министрами и министрами иностранных дел: Ллойд Джорджем, Барту, Факта, Виртом, Шанцером, Ратенау и др. Красин и Литвинов встречались с крупными дельцами, банкирами, представителями нефтяных трестов. Через В. В. Воровского, который был генеральным секретарем делегации, шли, как говорил Георгий Васильевич, "всевозможные переговоры... создание новых контактов".

Чичерин приезжал в Геную из Санта-Маргерита поездом рано утром, совершал маленькую прогулку на автомобиле за город и затем был занят до поздней ночи. В Генуе местом работы и встреч советской делегации с посетителями была гостиница "Отель-де-Жэн", где была, по словам Георгия Васильевича Чичерина, "непрерывная толчея". "Мне достаточно, - говорил он, - туда утром приехать, и я могу быть уверенным, что до вечера буду занят с посетителями - иностранными делегатами, журналистами и разными деятелями". Кроме того, Чичерин получал массу писем, которые нельзя было оставлять без ответа.

Из Женевы пришло письмо от Анри Барбюса: "Прошу извинить меня за то, что беспокою Вас в такое время, когда Вы так загружены работой... и когда Вам приходится преодолевать столько трудностей". Далее он сообщил, что "в Венгрии... тысячи рабочих томятся в застенках Хорти... Помимо тех заключенных, часть из которых должна быть скоро освобождена, благодаря вмешательству правительства Москвы, имеется еще два десятка рабочих революционеров, которых судебные органы Хорти приговорили к смерти..."

Чичерин выразил Барбюсу глубокую признательность за сообщенные им сведения: "Мы немедленно предприняли необходимые меры, - писал он, - и если даже они не будут успешными, верьте, что мы используем эти сведения с пользой для дела". Георгий Васильевич благодарил Барбюса за борьбу, которую вел в то время руководимый им журнал "Кларте", "во имя нашего общего дела и Советской России".

К Чичерину и другим членам делегации часто наведывались "посредники" - англичане Уайз и Кейнс, француз А. Тома, немец Гильфердинг и др. Они пытались склонить советскую делегацию на те или иные уступки.

В этой сложнейшей обстановке, когда империалисты то заигрывали, то шантажировали и предъявляли ультимативные требования, чтобы добиться своих целей, представители Страны Советов стойко и с большим искусством защищали интересы советского народа, завоевания Октябрьской революции. Советские делегаты неоднократно подчеркивали, что с юридической точки зрения РСФСР вовсе не обязана выплачивать долги царского правительства, возвращать имущество или возмещать убытки бывших собственников. Однако в интересах достижения соглашения советская делегация изъявляла готовность пойти на некоторые уступки при условии, что последуют равноценные уступки со стороны буржуазных государств.

20 апреля Г. В. Чичерин направил Ллойд Джорджу ответ на предложение стран Антанты от 15 апреля. Он сообщал, что Советское правительство было бы готово при условии аннулирования военных долгов и процентов по всем долгам России, а также оказания достаточной финансовой помощи и признания де-юре РСФСР "вернуть прежним собственникам пользование национализированным или изъятым имуществом или же там, где это оказалось бы невозможным, удовлетворить справедливые требования прежних собственников либо путем прямого соглашения с ними, либо в соответствии с соглашением, подробности которого будут обсуждены и приняты на настоящей конференции".

Большинство советской делегации расценило письмо Чичерина как нарушение директивы Политбюро ЦК РКП(б). 22 апреля Я. Э. Рудзутак сообщил об этом в Москву телеграммой.

24 апреля В. И. Ленин писал И. В. Сталину для членов Политбюро: "Телеграмма Рудзутака с протестом против письма, посланного Ллойд Джорджу, показывает, по-моему, что Чичерин либо уже сделал, либо вполне способен сделать несомненную ошибку и нарушить директиву ЦК. Ошибка именно в том, что Чичерин, ничего практического не достигая, может лишить нас единственного, вполне выгодного, принципиально важного и дающего в дальнейшем верный выигрыш объяснения разрыва: именно разрыва из-за несогласия восстановить частную собственность иностранных капиталистов"¹.

¹ (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 164.)

В тот же день Политбюро ЦК РКП (б) утвердило предложенный В. И. Лениным текст телеграммы Г. В. Чичерину, где говорилось: "Считаем опасение Рудзутака, выраженное в его телеграмме от 22 апреля, вполне правильным..."²

² (Там же, стр. 538.)

Однако после принятия этого постановления пришли письма и телеграммы, в которых Чичерин, говоря о своих переговорах с Ллойд Джорджем, подробно разъяснял, что в момент, когда возникла опасность их срыва, он считал возможным выдвинуть не связывающую советскую делегацию формулировку с тем, чтобы перенести продолжение переговоров в комиссию, выиграть время и получить указания ЦК РКП(б).

24 апреля он писал в Политбюро: "Ввиду протеста против моего письма Ллойд Джорджу (т. е. упомянутой телеграммы Рудзутака. - Авт.) считаю, что формула возвращения собственности в пользование, где это возможно, есть пересказ признания противников замены собственности концессиями; формула удовлетворения справедливых требований - есть пересказ данной Политбюро директивы выдвигать прямо не связывающие нас формулы о компенсации; при этом представляется возможность развернуть нашу точку зрения в комиссии. Если бы я его откинул, разрыв произошел бы тут же, без возможности развернуть аргументацию и без подготовки. Я обязан был в силу распоряжения Политбюро задержать разрыв, чтобы дать возможность принять последние решения, причем эта каучуковая формула нас ничем не связывает. Принятие постановления комиссии означает перенесение туда всего вопроса, и объективное значение формулы есть отсрочка решения и перенесение его в комиссию. Разорвать все на месте только из-за нежелания принять не связывающую нас каучуковую формулу было недопустимо".

Политбюро нашло разъяснения Чичерина убедительными и признало его действия правильными. 25 апреля Политбюро направило Чичерину в Геную директиву, где указывалось: в случае неизбежности разрыва делегация должна подчеркнуть, что он "вызван исключительно вопросом о восстановлении частной собственности".

В последующие дни делегация Великобритании отступила даже от договоренности принять письмо Чичерина, датированное 20 апреля, как основу для продолжения переговоров. 28 апреля глава советской делегации направил председателю конференции Факта письмо, в котором указал, что если западные державы отказываются от своего согласия считать пункты письма от 20 апреля в качестве основы для продолжения переговоров, то делегация РСФСР тоже не будет считать себя связанной им и вернется к своей первоначальной точке зрения, изложенной в советском меморандуме от 20 апреля.

Когда представители стран Антанты после долгих споров между собой вручили меморандум от 2 мая, где были изложены их возросшие по сравнению с прежними требования, советская делегация в обстоятельно аргументированном ответе (11 мая) твердо заявила: "...Разрешение русского вопроса не продвинется ни на шаг, пока собравшиеся в Генуе державы не проникнутся той идеей, что жертвы, которых они требуют от России, должны в свою очередь вызвать подобные же жертвы и с их стороны". В письме к Ллойд Джорджу от 20 апреля "российская делегация сделала важные уступки, поставив одновременно на очередь вопрос о предоставлении Российскому правительству кредитов и займов... Российская делегация просила подробно рассмотреть этот вопрос, но... комитет экспертов эту просьбу отклонил. Этот вопрос, имеющий для России большой интерес, не находит себе ответа и в меморандуме от 2 мая...

Россия и впредь готова в интересах достижения соглашения сделать иностранным державам серьезные уступки, однако, исключительно при том условии, что этим уступкам будут соответствовать равноценные уступки с другой стороны в пользу русского народа...

Россия явилась на конференцию со стремлением к примирению и еще надеется, что ее усилия в этом направлении увенчаются успехом".

Твердая позиция советской делегации вызвала обострение противоречий в лагере буржуазных держав, особенно между Англией и Францией.

Советский ответ на союзный меморандум от 2 мая нашел широкий отклик в иностранной печати. Многие буржуазные политические деятели и обозреватели отмечали большое дипломатическое искусство советских представителей. Министр иностранных дел Латвии, сообщая о ходе конференции в Генуе латвийскому посланнику в Финляндии, писал 1 мая 1922 г.: "...Чичерин, улыбаясь, загоняет клин между Англией и Францией все глубже и глубже. Ему легко улыбаться, так как его политика действительно имела до сих пор успех". Влиятельная итальянская газета "Стампа" писала в те дни: "Русский ответ должен рассматриваться не только как исторический документ величайшей важности, но и как образчик дипломатического стиля и образцового дипломатического поведения. Из него не трудно понять, что новая Россия имеет в своем распоряжении таких опытных политических и государственных деятелей, которым не составит особой чести сравнение их с знаменитыми коллегами старых западных государств. Россия имеет представителей не только вполне подготовленных к участию в международных совещаниях, но и таких, которых невозможно обмануть ни формой, ни существом дебатов".

Сам Чичерин, говоря о сложности борьбы на Генуэзской конференции, отмечал: "Российская делегация подвергалась всем утонченнейшим приемам зазывания и кокетничанья; как в известной притче сатана обещал Иисусу превращение камней в хлебы и господство над расстилавшимися перед его взором царствами, если Иисус поклонится сатане, точно так же самые соблазнительные перспективы открывались перед Советской Россией в награду за признание господства капитала. Можно сказать, что именно в Генуе с наибольшей яркостью выдвинулся основной вопрос русской политики: подчинение капиталу или самостоятельное развитие с его помощью, или, еще точнее, сделка, но не кабала. Новое рабоче-крестьянское государство... выступило в Генуе как самостоятельная крупная мировая сила".

Накаленная и нервозная атмосфера в Генуе была насыщена сенсационными слухами о распаде Антанты и даже о возможности англо-германо-русского союза.

19 мая состоялось последнее заседание Генуэзской конференции. На нем было принято постановление о созыве конференции в Гааге для продолжения работы, начатой в Генуе. Было решено создать комиссию, которая еще раз рассмотрит разногласия, существующие "между Советским Российским правительством и другими правительствами, а также вступит в контакт с Русской комиссией, имеющей такие же полномочия".

В заключительной речи Г. В. Чичерин вновь подчеркнул неизбежность мирного сосуществования государств с различным социальным строем. "Вопросы, обычно заключающиеся в словах "русская проблема", - заявил он, - могут быть успешно разрешены только при том условии, если все участники присоединятся к нашей точке зрения равноправия стран с двумя различными системами собственности... Мы горячо желаем, чтобы этот принцип был принят всеми в Гааге, ибо блестящее изложение противоположной теории, данное г. премьер-министром Великобритании... не сумеет обратить в его веру русский народ, точно так же как не удалось это сделать вторгавшимся белым армиям. Г-н премьер-министр Великобритании говорит мне, что, если мой сосед ссудил мне деньги, я обязан ему уплатить. Хорошо, я соглашаюсь в данном особом случае из желания примирения; но я должен прибавить, что, если этот сосед ворвался в мой дом, убил моих сыновей, уничтожил мою мебель и сжег мой дом, он должен, по крайней мере, начать с возвращения мне уничтоженного".

В мае 1922 г. III сессия ВЦИК заслушала отчет советской делегации на Генуэзской конференции, с которым выступил А. А. Иоффе. В принятом по этому отчету постановлении ВЦИК, а в его основу был положен написанный В. И. Лениным проект, говорится: "Делегация РСФСР и союзных с ней Советских Республик правильно выполнила свои задачи, отстаивая полную государственную независимость и самостоятельность РСФСР, борясь с попытками закабаления русских рабочих и крестьян, давая энергичный отпор стремлению иностранных капиталистов восстановить частную собственность в России".

Высокую оценку деятельности возглавляемой Г. В. Чичериным делегации дала и состоявшаяся в августе 1922 г. XII Всероссийская конференция РКП(б). Она выразила "удовлетворение позицией делегаций РСФСР в Генуе и Гааге".

Генуэзская конференция, по выражению Л. М. Карахана, была "продолжением бешеной работы", которую Чичерин вел в Москве. Поэтому он был крайне переутомлен и нуждался в полном покое. Друзья настоятельно советовали ему "радикально вылечиться и отдохнуть". Карахан убеждал его: "...при Вашем упорстве и сопротивляемости в вопросах, касающихся Вашего отдыха, после приезда в Москву, здесь в НКИД... едва ли скоро будет новая возможность отдохнуть и набраться сил".

Г. В. Чичерину был предоставлен длительный отпуск для лечения. Некоторое время он провел в Италии, затем в Тироле, а с июля находился в Берлине. Здесь он перенес две серьезные операции горла (в июле и в сентябре 1922 г.).

Однако Чичерин не представлял себе жизни без многочасовой работы. Книги, газеты, журналы - русские и иностранные - без них Георгий Васильевич не мог обходиться. Чичерин внимательно следил за событиями в Германии, старался глубже понять смысл растущих противоречий между империалистическими державами, много времени посвящал всестороннему изучению важнейших проблем мировой политики. "Лежа в постели после операции, - рассказывал Георгий Васильевич по возвращении в Москву, - я изучал за несколько лет документы по репарационному вопросу и близко ознакомился с этими яркими памятниками империалистического хищничества".

Наркоминдел подробно информировал его о положении в стране и о внешнеполитических событиях.

От Чичерина приходили обстоятельнейшие письма по вопросам политики, записи бесед с видными иностранными деятелями, различные предложения. В связи с поездкой в Москву Э. Эррио, лидера французских радикалов, Георгий Васильевич писал: "Для нас крайне важно, чтобы Эррио был удовлетворен своей поездкой. Необходимо, чтобы ему всячески содействовали... Это один из крупнейших политиков Франции".

В другом письме Георгий Васильевич сообщает о новых явлениях в экономической жизни Германии: "Немецкий капитал бежит за границу, превращается в голландский, американский, денационализируется. Иностранный капитал идет в Германию, чтобы использовать низкую марку; немецкие акционерные общества превращаются в иностранные; германская промышленность превращается в иностранную промышленность на германской территории, Германия превращается в агентуру мирового капитала, в его плацдарм".

В Берлине Г. В. Чичерин почти ежедневно встречается с видными дипломатами и журналистами, государственными и общественными деятелями, крупными промышленниками. Как-то он сказал, что там "перевидал всех, сколько-нибудь важных и влиятельных финансистов, торговцев и промышленников". Среди посетителей Чичерина в отеле "Эспланад", где он жил, были крупные ученые, писатели, архитекторы, художники, музыканты.

Будучи убежденным и последовательным проводником ленинской политики мира, Чичерин всегда и всюду разъяснял смысл этой политики, боролся против ее извращения буржуазными толкователями. "В многочисленных генуэзских и здешних выступлениях, интервью, разговорах, - сообщал он из Берлина, - я подчеркиваю то, что неоднократно было выражено в наших официальных выступлениях: мы ни в коем случае не намереваемся вести наступательной коммунистической войны, ибо каждый народ и рабочий класс каждого народа должен сам достигнуть нового режима, нельзя таковой навязывать извне".

В связи с предстоявшим пятилетием Великого Октября Г. В. Чичерин, по просьбе Л. М. Карахана, написал статьи "Пять лет красной дипломатии" и "За пять лет", в которых дает обзор основных вех советской внешней политики.

Его волновал и радовал рост популярности Советской России. "В бесчисленных встречах и беседах с политическими и экономическими деятелями различных национальностей в Берлине, - говорил Чичерин, - я лично мог убедиться, насколько Советская Россия уже стала самостоятельной мировой силой, с которой считаются и о помощи которой стараются и хлопочут".

Большой знаток международного рабочего движения и европейской социал-демократии Чичерин отмечает: "В области рабочего движения бросается в глаза чрезвычайное обострение между II и II¹/₂ Интернационалом, с одной стороны, и Коммунистическим Интернационалом - с другой. Умеренный социализм все более правеет, правое крыло рабочего движения становится все более ярко реакционным. Эти партии становятся все более правительственными".

Георгий Васильевич с глубоким сочувствием наблюдал бедственное положение народных масс в капиталистических странах. 23 августа 1922 г. он пишет в Москву: "...в общем я должен констатировать, что пребывание за границей (после России, где мы уходим в деловую жизнь как господствующий класс) имеет самое революционизирующее влияние. Опять я переживаю старые, потускневшие было в России впечатления, опять передо мной стан ликующих и страдающая масса и голодный брат, опять эксплуатация, гнет, рабство, все то, что десятками лет доминировало над всеми впечатлениями и всей жизнью, опять все это воочию передо мной. Со всей прежней силой негодование и ненависть в груди и проклятия на устах".

Лечение шло медленно. Затянувшееся пребывание вдали от Родины, оторванность от больших дел мучили и угнетали Чичерина. "Видеть, знать, действовать - без этого жизнь не жизнь, - говорил он. - Кругом клокочет мировой процесс - надо жить, работать, расширять наши акции, сдирать покрывала с секретов - если при этом торчать в раковине улитки, с ума сойти можно".

С нетерпением он ждал возвращения в Москву: "Глубоко радуюсь, что через несколько дней будут опять московские простые человеческие товарищеские отношения вместо здешней искусственности и чопорности".

Наконец в начале октября 1922 г. доктора разрешили приступить к работе, и Георгий Васильевич немедленно выехал в Москву.