Трудный эндшпиль

После неудачи Декабрьского восстания революция пошла на убыль. Но в отступлении своем - медленном, зигзагообразном - она являла грозное зрелище, и в начале 1906 года никто не решился бы с уверенностью утверждать, прокатился ли уже девятый вал или еще собирается с силами. В представлении Витте, до заключения им внешнего займа и возврата армии из Забайкалья "все находилось на острие..."^*.

^* (Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 217. )

Обратная переброска маньчжурской армии зависела не только от внутренних обстоятельств, но и от международной обстановки на Дальнем Востоке. Витте по-прежнему считал необходимым прочное урегулирование, а по возможности и сближение со вчерашним противником. Однако в правящих кругах преобладали опасения насчет вооружений Японии и второго англо-японского союза. Лишь в феврале - марте стали поступать сведения, говорившие о желании Токио установить с Россией добрососедские отношения. В конце марта посланник в Пекине Д. Д. Покотилов сообщил, что вывод японских войск из Маньчжурии, исключая арендованную территорию, в основном закончен. В обеих странах шла подготовка к переговорам по вопросам, вытекавшим из Портсмутского договора, которые должны были начаться в апреле - мае.

В январе в Пекине открылись переговоры с Китаем о положении России в Маньчжурии. В ходе подготовительных совещаний Витте доказывал важность поддерживать впредь по возможности дружественные и искренние отношения с этой страной. Царская дипломатия заняла в объяснениях с Пекином сравнительно умеренную позицию. Решено было не требовать от китайского правительства тех же привилегий в северной части края, которые Япония получала в южной. Бывший сотрудник Витте Покотилов отстаивал на переговорах точку зрения о традиционных особо близких отношениях России с Китаем, базирующихся на дружественных соглашениях прошлых лет^*.

^* (См. Игнатьев А. В. Указ. соч.- С. 67. )

Принятые меры позволили нормализовать обстановку на Дальнем Востоке и продолжить возвращение армии в европейские пределы. К апрелю боевой состав царских войск в Маньчжурии сократился вдвое: было выведено около 250 тыс. строевых солдат и офицеров. В целях ускорения переброски в Европу часть из них отправили морским путем.

Решение другой главной задачи - получить международный заем - зависит прежде всего от двух обстоятельств: благоприятного исхода Альхесирасской конференции и доверия заграницы к прочности правительственной власти в России. В первом случае Витте возлагал надежды на благоразумие Франции и Германии, а также на посреднические усилия русской дипломатии. Во втором он предполагал подкрепить престиж правительства помимо восстановления "порядка" созывом подобия парламента и принятием новой редакции "основных законов", что должно было придать самодержавию в какой-то мере "конституционность".

Конференция держав по марокканскому вопросу открылась 3 января 1906 г. Витте, как и Ламздорф, считал правильной тактикой для русской дипломатии содействовать примирению сторон, стремясь одновременно к сохранению дружественных отношений с обеими основными участницами спора. Россия не была, однако, вполне свободна в своей линии поведения, так как заранее обещала в трудных случаях поддерживать союзницу и главного кредитора.

Первые недели конференции протекали внешне спокойно. Дипломаты начали со второстепенных вопросов. Тревожным симптомом служила пока лишь медлительность их обсуждения. Витте уже 13 января обращал внимание Ламздорфа на то, сколь важно, чтобы конференция закончилась поскорее "успокоительно", иначе, если она затянется надолго, русские "финансы не выдержат"^*. В результате тот передал Кассини инструкции договориться с некоторыми из иностранных делегатов о более активном примирительном воздействии на ход переговоров.

^* (Ананьич Б. В. Указ. соч.- С. 170. )

В конце января - начале февраля вопреки усилиям русской дипломатии обстановка в Альхесирасе серьезно осложнилась. Французская и германская делегации не пришли к взаимно приемлемому решению вопроса об организации марокканской полиции. Возникла опасность срыва конференции, что было чревато обострением ситуации в Европе и, как следствие, отсрочкой на неопределенное время русского займа. Витте получил информацию о настрое французских правительственных и финансовых кругов от А. Г. Рафаловича, встречавшегося по его поручению с Рувье и Нецлиным. 27 января на заседании Совета министров он пишет Ламздорфу записку, выразительно передающую направление его мыслей и эмоциональное состояние: "Алжезирас, ради бога!"^*.

^* (Там же.- С. 172. )

Дело в том, что как раз в конце января Витте договаривался с Нецлиным о приезде того в Россию для уточнения условий займа, который мог бы быть затем реализован при первой благоприятной возможности. Предварительно Нецлин встретился с Рувье и получил санкцию на поездку, хотя лишь в качестве частного лица, а не уполномоченного банков. 28 января Витте телеграфировал Рафаловичу для Рувье, что Россия делала и делает все возможное для успеха марокканской конференции. Вместе с тем он просил объяснить французскому министру, что необходимо "сделать операцию в месячный самое позднее срок". Согласие Нецлина приехать Витте рассматривал как признак того, что у финансиста есть некоторая надежда на заключение сделки. Параллельно он просил Рафаловича разведать, как к этому относится А. Ротшильд. Получив ответ о бесполезности этой затеи, Витте просил Рафаловича съездить в Англию и узнать настроения лондонского Ротшильда^*. Ему явно хотелось подстраховать свои переговоры с Нецлиным.

^* (См. Русские финансы и европейская биржа.- С. 270, 271. )

Глава французского синдиката прибыл в Россию инкогнито в самом начале февраля. Здесь он имел нелегкие объяснения с Витте и министром финансов Шиповым. Хотя основы операции были уже намечены в октябре, с того времени многое изменилось, и обе стороны старались внести коррективы.

Самым сложным оказался вопрос о сроке совершения операции. Нецлин предложил, чтобы заем был осуществлен лишь после созыва Думы. Его контрагенты категорически возражали, опасаясь столь длительной проволочки и не желая ставить правительство в зависимость от "народных представителей". Нецлин, в свою очередь, отверг пожелание Витте, чтобы заем был заключен в месячный срок, ссылаясь на остроту марокканского вопроса. В конечном счете наметили "совершить заем немедленно, как только из работ в Алжезирасе будет ясно, что Мароккский вопрос улажен"^*. При этом позиция Нецлина должна была еще получить одобрение французского правительства.

^* (Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 230. )

Определяя номинальную сумму займа, Витте предложил заключить его в максимальных размерах, чтобы затем как можно дольше не прибегать к заграничному рынку и иметь возможность погасить краткосрочную задолженность Франции и Германии. Он назвал цифру 2750 млн. франков (843,75 млн. рублей), значительно превышавшую ту, что фигурировала в октябре или во время декабрьской миссии Коковцова. Нецлин согласился увеличить основную, бесспорную сумму займа до 2 млрд. франков. Операция должна была, по желанию русской стороны, сохранить международный и неблоковый характер, то есть включить наряду с Францией и Англией Германию и предположительно Австро-Венгрию, а также нейтральные Соединенные Штаты и Голландию. Нецлин не спорил, хотя относился к германскому участию без энтузиазма.

Не согласованными до конца остались вопросы о цене и продолжительности займа. Нецлин упорно добивался 6,25 % в то время как Витте и Шипов соглашались максимум на 6 %. Нецлин определял срок ссуды в 40, а его контрагенты в 50 лет^*. Эти и некоторые другие частности предстояло еще урегулировать.

^* (См. Романов Б. А. Указ. соч.- С. 625. )

Хотя встречи с главой французского синдиката несколько продвинули дело, они не ликвидировали опасений, источником которых по-прежнему служил Альхесирас. 5 февраля Витте писал Ламздорфу: "Мне теперь крайне и безусловно необходимо иметь постоянные сведения о ходе и шансах к благоприятному окончанию Мароккской конференции. Это ныне центральный вопрос нашего политического положения"^*. Министр иностранных дел в ответном письме охарактеризовал сложную ситуацию в Альхесирасе и обещал держать председателя правительства в курсе всех перипетий борьбы^**.

^* (Ананьич Б. В. Указ. соч.- С. 170. )

^** (См. ЦГИА.- Ф. 1622.- Оп. 1.- Д. 863.- Л. 1 - 3. )

Нецлин сразу по возвращении телеграфировал Витте, что мог бы начать переговоры с банками не иначе, как с разрешения правительства. Позиция же кабинета министров зависит от хода конференции, впечатление от которой пока мало благоприятно. Он намеревался возобновить разговор с Рувье в первый же удобный момент^*.

^* (См. Русские финансы и европейская биржа.- С. 271. )

Французская дипломатия видела способ выйти из тупика, в который зашла конференция, в личном обращении Николая II к кайзеру Вильгельму. По указанию Кэ д'Орсе Бомпар развил энергичную деятельность, апеллируя не только к Ламздорфу, но и к Витте, и даже к самому царю. На Дворцовой площади предпочли, однако, приберечь царское обращение на крайний случай, тем более что уверенности в его успехе не было. Вместо этого Ламздорф через посла в Берлине обратился к Бюлову, а Витте - к кайзеру.

Он вновь использовал с этой целью способ, предложенный самим Вильгельмом, и 7 февраля адресовал частное послание князю Эйленбургу. В письме председатель Совета министров прямо просил о помощи в важном и срочном деле - устройстве для России в ближайшие шесть недель займа для ликвидации финансовых последствий войны. Витте подчеркивал потребность правительства осуществить операцию до созыва в конце апреля Думы и реорганизованного Государственного совета. Между тем на пути к заключению займа встали трудности, возникшие в Альхесирасе. Витте считал переход конференции "на путь, позволяющий надеяться на благополучный исход", тем более необходимым, что он повелительно диктуется интересами "общей политики, усвоенной Германией и Россией" (намек на Бьёрке).

Далее он развивал излюбленную тему о важности континентального союза для будущего Европы, словно эта идея не была уже погребена, высказывался за установление хороших отношений между Германией и Францией и призывал Берлин проявить в Марокко "политическую щедрость". Под конец председатель Совета министров приберег такой аргумент, как контрреволюционная солидарность. Он писал, что анархисты и революционеры избрали Россию опытным полем для апробирования своей стратегии и тактики и, если они не потерпят полного краха, "вал революции перехлестнет наши границы"^*.

^* (GP.- Bd. 21/1.- S. 195 - 197. )

Письмо было отправлено с нарочным, которому поручалось дождаться ответа. Витте ознакомил с содержанием послания Бомпара и обещал информировать его о реакции Берлина^*.

^* (См. DDF.- Se'r. 2.- Т. IX.- Р. I.- Р. 325. )

В тот же день председатель Совета министров встретился с германским послом и говорил с ним о марокканской конференции. Он обратил внимание Шёна на финансовые трудности, которые создает для России продолжение напряженности. Витте сослался на примирительные настроения, продемонстрированные Вильгельмом II в Роминтене, на развитые там кайзером великие проекты и выразил удивление, что в Германии так мало ценят уступки Франции - уход Делькассе, согласие на конференцию и компромиссные предложения в Альхесирасе. Складывается впечатление, словно германская политика ставит целью унизить Францию. Шён защищал позицию своей страны, которая, по его словам, лишь отстаивала попранное другими международное право. Посол утверждал, будто Альхесирасская конференция ни в коей мере не связана с возможностью заключения русского займа, который блокирован еврейскими финансовыми кругами^*.

^* (См. GP.- Bd. 21/1.- S. 192; Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 236. )

Чтобы опровергнуть последний аргумент, Витте обратился к Рафаловичу с просьбой переговорить с Рувье и сообщить его мнение. Тот быстро выполнил поручение и передал ответ французского министра, о котором Витте не преминул доложить царю: "Берлин рассматривает положение дел в ложном свете, так как не только евреи, но все сколько-нибудь авторитетные люди считают сделку невозможной до тех пор, пока не расчистится политический горизонт и не будут приняты на конференции решения, намечающие гарантированный европейский мир"^*.

^* (Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 233 - 234. )

Шён, в свою очередь, получил указания от Бюлова, как ему следует парировать доводы Витте. Смысл их заключался в том, что Германия не может допустить монопольного положения Франции в Марокко. Если же русские интересы страдают от продолжения напряженности, то тем больше у России оснований воздействовать на союзницу и побудить ее занять менее непримиримую позицию.

Ответ из Берлина на обращение Витте к кайзеру еще не поступил, и 10 февраля он имел новое подробное объяснение с Шёном. Посол изложил германскую интерпретацию истории марокканского вопроса и позицию Берлина в соответствии с инструкцией Бюлова. Председатель Совета министров начал на этот раз не с займа, а с соображений большой политики, которая диктует необходимость объединения континентальных держав против угрозы со стороны Америки, Японии и Англии. Перед этой задачей все малые расхождения интересов Германии и Франции, к которым он относил и Марокко, должны отойти на второй план.

Витте не отрицал, что теоретически претензии Германии на равенство в Марокко правомерны. Он полагал, однако, что Франция больше, чем кто-либо, заинтересована в восстановлении порядка там и способна сделать это лучше других, причем германские экономические интересы не пострадают. Председатель Совета министров отмечал, что большинство держав готово уступить Франции роль гаранта порядка. Он давал Германии совет не упорствовать. Ее оппозиция не приведет к разрыву англо-французского согласия. Напротив, маленькой уступкой в Марокко Германия надолго привлечет Францию на свою сторону и ускорит осуществление великой идеи, объединившей двух императоров.

Лишь после этого Витте перешел к более всего занимавшему его вопросу о перспективах русского займа. Он утверждал, что, если конференция сорвется и операция отсрочится, царскому правительству не останется другого выхода, кроме установления принудительного денежного курса, и это больше повредит не французским держателям купонов, а германской торговле с Россией.

Председатель Совета министров закончил уверениями, что он неоднократно давал Франции примирительные советы: будь он послом в Париже, он бы в шесть месяцев добился, чтобы Франция кинулась в объятия Германии. Затем он произнес обычные комплименты в адрес кайзера^*. Но это были уже словесные ухищрения.

^* (См. GP.- Bd. 21/1.- S. 193, 198 - 201. )

Вряд ли сам Витте очень верил в успех своего красноречия. Во всяком случае, последние заявления Шёна, действовавшего явно по прямому указанию из Берлина, произвели на него неблагоприятное впечатление. 9 февраля председатель Совета министров представил Николаю II доклад о положении дел с займом. В нем он писал, что не может отделаться от "сомнений относительно образа действий германского правительства", противоречащего духу Бьёрке и Роминтена. "Несомненно,- продолжал он,- что с точки зрения эгоистической политики для Германии ныне представился такой случай надавить на Францию, который редко представлялся и, вероятно, долго не представится". Ей не приходится опасаться военного столкновения. "Но если даже не доводить дела до войны, то соблазнительно, с одной стороны, помешать одному соседу (России) быстро оправиться от войны, для чего прежде всего нужны деньги, а с другой стороны, показать Франции, что, мол, она должна искать поддержку не от ее союзницы России, а от сближения с немцами. Поэтому невольно рождается сомнение, не хитрит ли германская политика, выбрав объектом политических махинаций в сущности не имеющий для нее интереса Мароккский вопрос"^*. В докладе, таким образом, ставились под сомнение искренность и лояльность политики Берлина.

^* (ЦГИА.- Ф. 1622.- Оп. 1.- Д. 866.- Л. 1. )

Реакция Вильгельма и Бюлова на донесения Шёна, а также ответ кайзера через Эйленбурга показали, что Витте в своих подозрениях не был далек от истины. Ответное письмо из Берлина поступило 12 (или 13) февраля и было составлено фактически под диктовку Бюлова. В послании утверждалось, будто Германия не хочет срыва конференции, но в то же время не может допустить, чтобы кайзер попал в смешное или унизительное положение. Формулировался максимум уступок, которые Берлин готов был сделать в вопросе о контроле над полицией, и упоминалось о возможности предоставить Франции преимущество при распределении акций марокканского банка. В заключение Витте получал совет воздействовать на союзницу России через Рувье и президента К. Фальера, дабы охладить пыл французских делегатов и прессы^*.

^* (См. GP.- Bd. 21/1.- S. 197 - 198, 202 - 204. )

Витте доложил о полученном документе царю и ознакомил с ним Бомпара. Председатель Совета министров усматривал обнадеживающий признак лишь в согласии германской дипломатии объединить вопрос о полиции с вопросом о банке^*. Он решил прибегнуть к последним имевшимся в его распоряжении средствам воздействия на Берлин - через печать и заинтересованные финансовые круги.

^* (См. DDF.- Ser. 2.- Т. IX.- Р. 2.- Р. 458 - 459. )

17 февраля в вечернем выпуске близкой к правительству газеты "Русское государство" появилась статья об Альхесирасской конференции. В ней позиция Германии одверглась осуждению за неуступчивость и обструкцию усилий Франции и Испании установить порядок в Марокко. Утверждалось, будто линия французской дипломатии на конференции исполнена умеренности и что теперь очередь за Берлином выдвинуть примирительные предложения, дабы преодолеть трудности и внести вклад в успокоение Европы^*.

^* (См. Астафьев И. И. Русско-германские дипломатические отношения. 1905 - 1911 гг.- М., 1972.- С. 45. )

Почти одновременно Витте телеграфировал Э. Мендельсону, приглашая его срочно приехать в Петербург для согласования условий займа. 18 февраля тот ответил обещанием совершить поездку через неделю. До принятия решения немецкий банкир побывал в Министерстве иностранных дел. Этим, по-видимому, объясняется пожелание в его телеграмме о воздействии России на Францию в ходе альхесирасских переговоров, а также новая для Витте подробность о готовности Германии удовлетвориться в вопросе о полиции временной уступкой. В ответной телеграмме Витте уверял, что в отношении воздействия на французское правительство делается все доступное, но "конференция не может придти к удовлетворительному результату, если не будет уступок с обеих сторон". К этому он добавлял, что "для Франции Марокко объект уже давний", между тем как Германия не имеет в этой африканской стране более значительных интересов, чем остальные державы^*. Иначе говоря, он старался побудить Мендельсона поддержать примирительный курс.

^* (См. Русские финансы и европейская биржа.- С. 274. )

Ободренный согласием берлинского контрагента на приезд, Витте предпринял новую попытку расшевелить французских банкиров. В телеграмме Нецлину от 19 февраля он просил того сообщить о намерениях и перспективах. Председатель Совета министров напоминал, что в течение ближайших двух недель должен будет "принять то или другое решение". Он утверждал, будто его прогноз в отношении умиротворения России "сбывается и будет сбываться точно. Что касается Алжезираса,- продолжал Витте,- то я убежден, что война невозможна, и надеюсь, что дело устроится, но нужно быть уступчивыми обеим сторонам. Я сделаю все возможное, чтобы достигнуть удовлетворительных результатов"^*.

^* (Там же.- С. 274 - 275. )

Действительно, 18 - 20 февраля русская дипломатия, вероятно, не без согласования с Витте предприняла в Альхесирасе новые шаги в поддержку французской точки зрения как по вопросу о полиции, так и об организации банка. Эти действия вместе со статьей в газете "Русское государство" вызвали горькое разочарование в правительственных кругах Германии. Немецкие политики объясняли позицию

Петербурга зависимостью от французской биржи, а также личностным фактором - бесхребетностью царя, недоброжелательством Ламздорфа и оппортунизмом Витте. Отсюда следовал вывод, что на благодарность России за поддержку ее Германией во время войны и революции рассчитывать не приходится и поэтому Берлину следует переменить отношение к ней. У Вильгельма II родился замысел в отместку сорвать русский заем.

Витте раньше многих дипломатов уловил новые настроения в Берлине и сразу оценил всю их опасность. 21 февраля он сообщил Бомпару тревожную информацию, полученную от своего берлинского корреспондента (видимо, Мендельсона). Председатель Совета министров добавил, что русское правительство дошло в своем давлении на Германию до последней черты, переход за которую мог бы привести к результатам, обратным желаемым. По его мнению, наступил момент для Франции в свою очередь пойти на уступки. Три дня спустя он телеграфировал Рафаловичу для Рувье, что "уступки, сделанные немцами, дошли до предела", поэтому следует принять во внимание компромиссные австрийские предложения^*. В том же направлении стало влиять на союзницу русское Министерство иностранных дел.

^* (См. DDF.- Ser. 2.- Т. IX.- Р. 2.- Р. 496 - 497; Русские финансы и европейская биржа.- С. 276. )

Эти усилия не оказали, однако, ожидаемого воздействия. Французская дипломатия, ободренная достигнутыми успехами и поощряемая Англией, отклонила австрийские предложения. Снова возникла опасность срыва конференции. Русский МИД стремился предотвратить такой исход. Витте, со своей стороны, вновь обратился к Бомпару. Вечером 27 февраля он явился в посольство республики с телеграммой от Бюлова и убеждал пересмотреть последние указания французскому делегату на конференции, ставящие Париж в изолированное положение и делающие его виновником возможного срыва переговоров^*.

^* (См. DDF.- Ser. 2.- Т. IX.- Р. 2.- Р. 568 - 569. )

Раздражение Витте можно понять, если учесть, что в 20-х числах февраля ему как будто удалось продвинуть дело с иностранным займом. Он наконец "раскачал" Нецлина и Рувье, провел переговоры с Мендельсоном и уже ожидал, что французский и немецкий банкиры приступят к обсуждению условий их участия в сделке. "Во всех отношениях желательно кончить дело как можно скорее",- настаивал председатель Совета министров. И Нецлин соглашался, что "раз марокканская конференция приняла, наконец, желательный оборот, момент для операции становится благоприятным"^*.

^* (Русские финансы и европейская биржа.- С. 278. )

Падение кабинета Рувье, хотя и было вызвано внутренними причинами, создало для русского займа дополнительные трудности. "Мы потеряли в правительстве лучшего друга, который одобрил все без исключения мои предположения,- жаловался Нецлин Витте,- между тем, как теперь здесь надо начинать все с начала"^*.

^* (Там же.- С. 282. )

В первых числах марта министры нового французского кабинета и президент республики в принципе подтвердили свое благожелательное отношение к предполагаемой финансовой операции. Вместе с тем они продолжали считать необходимой предпосылкой займа благоприятный исход конференции, позиция Франции на которой не смягчилась.

Витте продолжал попытки примирительного воздействия на парижские политические круги, но с каждым днем все больше нервничал. 4 марта он инструктировал Рафаловича: "Дайте понять, что благодаря нашим советам немцы сделали уступки, на которые они никогда бы не пошли по собственной воле. Но все имеет свои пределы, и я боюсь, что если делегаты будут теперь делать затруднения, немцы будут рады взять назад свои обещания, и дело вернется к своему прежнему положению"^*.

^* (Там же.- С. 282 - 283. )

7 марта в телеграмме тому же Рафаловичу Витте допускал мысль, что отсылки "в вопросе о займе к мароккскому делу есть только предлог не делать операцию". Не хочет ли Франция, добившись с помощью русского влияния благоприятного исхода в Альхесирасе, уклониться затем от финансовых обещаний? Ссылки Парижа на необходимость благополучного завершения конференции продолжались, и 10 марта на заседании Совета министров Витте вновь пишет Ламздорфу записку: "Ради бога, Алжезирас!"^*.

^* (Цит. по Ананьич Б. В. Указ. соч.- С. 172. )

Министр иностранных дел ответил письмом, в котором успокаивал адресата и сообщал о принимаемых мерах^*. Всего за два дня до обращения к нему Витте он послал Кассини инструкции поддержать Францию по вопросу о полиции в Касабланке, о чем оповестил заинтересованные державы.

^* (См. ЦГИА.- Ф. 1622.- Оп. 1.- Д. 878.- Л. 1 - 2. )

Дальнейшее развитие событий приняло не вполне благоприятный оборот. Правда, русский демарш способствовал очередному успеху Франции. Но при этом случилось так, что он попал в печать, да еще в подредактированном французским журналистом виде. Инцидент вызвал болезненное впечатление в Берлине и протесты немецкой дипломатии.

Витте был тем более обеспокоен ущербом, нанесенным политике добрых отношений с Германией, что рассчитывал на ее участие в русском займе. Он запросил Ламздорфа о происшедшем и, получив разъяснения, настоял на официальном опровержении и опубликовании подлинного текста инструкций. Председатель Совета министров не скрывал огорчения неловкостью русской дипломатии и "странным легкомыслием" посла Нелидова в этом эпизоде^*.

^* (См. Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 237 - 239. )

В середине марта кошмар финансовых потрясений продолжал довлеть над Витте. Окончательное соглашение в Альхесирасе еще не состоялось. Между тем новый французский министр финансов Р. Пуанкаре категорически настаивал "на необходимости сначала закончить Алжезирасскую конференцию совершенно удовлетворительно". Он поднял также вопрос о правомочности царского правительства заключать заем без согласия Думы. Витте в ответ обещал представить юридические доказательства такого права в момент совершения сделки^*.

^* (См. Русские финансы и европейская биржа.- С. 285 - 288. )

Председателя Совета министров беспокоило также, не создадут ли новых предлогов для оттяжки пасхальные праздники и предстоявшие во Франции выборы. 15 марта он пишет не лишенное драматизма письмо Ламздорфу, где высказывает опасения, что "во Франции мы ничего не добьемся", а с Германией поссоримся. "Мы находимся на волоске от денежного (а следовательно, и общего) кризиса. Перебиваемся с недели на неделю, но всему есть предел. Об этом я кричу уже три месяца"^*.

^* (Ананьич Б. В. Указ. соч.- С. 172 - 173. )

Но как раз в это время марокканская конференция приняла наконец желательный оборот. Ламздорф ответил Витте, со ссылкой на Нелидова и Кассини, что дело в Альхесирасе, по-видимому, налаживается. На следующий день, 16 марта, подтверждение тому поступило из немецкого источника.

Теперь председателя Совета министров беспокоило, как бы не упустить благоприятного момента. 17-го он пишет письмо Ламздорфу, напоминая, что переговоры о займе уже дважды не были доведены до конца из-за международных обстоятельств и вспыхнувшего в России революционного движения. Сейчас наступило затишье, но нет никакой гарантии, что где-либо в Европе не возникнут новые осложнения. Витте просил Ламздорфа побудить Нелидова принять энергичные меры для немедленного осуществления финансовой операции^*. Одновременно он телеграфировал Рафаловичу, предписывая ему, со своей стороны, воздействовать на посла в Париже.

^* (См. АВПР.- Ф. Канцелярия.- 1906.- Д. 53.- Л. 614. )

В тот же день Нелидов возобновил настояния о займе перед президентом и французскими министрами. Он передал Пуанкаре памятную записку, в которой отмечал, что Россия в точности выполнила все условия, подчеркивал крайнюю срочность дела и просил уполномочить Нецлина начать действовать завтра же. Вопрос был поставлен на обсуждение Совета министров Франции и 18 марта получил положительное решение. Витте сразу информировали об этом как Ламздорф, так и Нецлин^*.

^* (Там же.- Л. 531. )

Заботы и тревоги председателя Совета министров, связанные с займом, на этом не кончились, а переместились в другую плоскость. Речь шла не только об уточнении еще не согласованных подробностей сделки, но и о представлении юридических доказательств правомочности царского правительства осуществить заем, минуя Думу (заключение об этом составил по его просьбе авторитетный правовед-международник Ф. Ф. Мартенс). Со всей остротой стала проблема германского участия и, следовательно, сохранения за операцией нейтрального, внеблокового характера, которому Витте придавал важное значение.

Уже 19 марта от Мендельсона поступила жалоба: Нецлин третирует германскую сторону и вопреки октябрьской договоренности начинает с соглашений с англичанами и американцами. Берлинский банкир ссылался на политическую сторону дела и предупреждал о вероятности осложнений, вплоть до отказа его страны от участия в займе. Витте поспешил вмешаться, стремясь выправить положение. Он телеграфировал в Париж: "Считаю необходимым повторить еще раз, что вы сделаете большую ошибку, если начнете говорить с англичанами и американцами прежде, чем с немцами. Это будет ошибка с точки зрения и финансовой, и политической". Председатель Совета министров продублировал обращение к Нецлину через Рафаловича, который дал главе французского синдиката совет "избегать раздражать Берлин, обидчивость которого известна"^*. В результате Нецлин пригласил представителя Мендельсона А. Фишеля приехать в Лондон для переговоров с ним и английским банкиром Дж. Ревельстоком.

^* (Русские финансы и европейская биржа.- С. 291 - 292. )

Витте стремился компенсировать недостаточную корректность Франции предельным вниманием со стороны России. Он сообщил Мендельсону, что Коковцов, направляющийся в Париж для оформления сделки, специально остановится в Берлине, чтобы предварительно переговорить с ним. Председатель Совета министров советовался также с Мендельсоном, должны ли русские банки объединиться для осуществления операции с немецкими или образовать отдельную группу^*. Параллельно по его инициативе МИД начал выяснять, возможно ли присоединение к займу венских банкиров - своего рода страховка на случай отказа Германии.

^* (Там же.- С. 292 - 293. )

21 марта принесло Витте новые огорчения. Мендельсон телеграфировал о возникших "чрезвычайных препятствиях" к участию его страны, в том числе о предстоящем выпуске внутреннего займа. Банкир полагал, что положение, быть может, удастся спасти, если правительство России гарантирует Германии долю в своих заграничных промышленных заказах, пропорциональную ее участию в операции. Витте ответил согласием дать такую гарантию в отношении будущих заказов^*.

^* (См. Русские финансы и европейская биржа,- С. 293 - 295. )

Вместе с тем он просил Ламздорфа приложить все усилия по дипломатической линии к обеспечению содействия германского правительства. "После Франции для нас в этом деле всего важнее Германия",- пояснял Витте свою настойчивость. Министр иностранных дел срочно снесся с Остен-Сакеном, который отвечал, что Вильгельм II считает себя лично оскорбленным историей с инструкциями Кассини и помочь может разве только просьба от самого царя. На такое обращение Ламздорф и Николай II не пошли, полагая, что посол драматизирует ситуацию и что по состоянию международного финансового рынка Германии вряд ли выгодно уклоняться от участия в займе^*.

^* (См. Астафьев И. И. Указ. соч.- С. 56 - 57. )

Витте не разделял их оптимизма. 22 марта председатель Совета министров предпринял последнюю попытку повлиять на Берлин своим личным авторитетом и доводами блоковой политики. "Я сделал все, чтобы избежать подобного, столь вредного для Германии и России, оборота дел,- телеграфировал он Мендельсону,- и теперь эта сама германская политика увлекается на этот путь, чреватый осложнениями. Заем, сделанный при помощи Франции, Англии и других стран без Германии, будет означать для всего света сближение России с политической группировкой, не отвечающей ни интересам России, ни Германии. Это удалит Россию и Германию еще более от осуществления мудрых принципов, провозглашенных в Бьёрке"^*.

^* (Русские финансы и европейская биржа.- С. 295. )

Предупреждение, однако, не подействовало, и на следующий день Мендельсон сообщил Витте о фактическом запрещении германским правительством выпуска "всякого иностранного займа". 24 марта это известие получило официальное подтверждение через посла Шёна^*. Удар, замышлявшийся Берлином как ответ на позицию России в Альхесирасе, был нанесен. Цель его не оставляла сомнений: внезапным отказом расстроить или, во всяком случае, затруднить русскую финансовую операцию.

^* (См. АВПР.- Ф. Канцелярия.- 1906.- Д. 59.- Л. 27. )

Никаких надежд на Германию у Витте больше не оставалось. В телеграмме Мендельсону он выразил сожаление и опасения по поводу неизбежной неприятной полемики в печати. "Необходимо принять меры, чтобы избежать недоразумений"^*. Еще с большей энергией он апеллировал к западным державам.

^* (Русские финансы и европейская биржа.- С. 296. )

В обращении к парижскому и лондонскому кабинетам председатель Совета министров квалифицировал "неприязненное действие" Германии как реакцию на твердую поддержку Россией Франции в Альхесирасе. Он усматривал в акте Берлина стремление поставить Россию в трудное положение и охладить ее отношения к Франции и Англии. "Необходимо ответом на такой недружелюбный шаг Германии ускорить заем и сделать его в возможно большем размере,- утверждал Витте.- Тогда германское правительство убедится, что принятая им мера, дабы вселить охлаждение, поведет к совершенно обратному результату, а именно, еще большему сближению с Францией и установлению добрых отношений с Англией, которые за последнее время, к нашему удовольствию, делают столь явные успехи"^*. Как видим, критическая ситуация побудила его к игре на блоковых интересах западных держав, что, впрочем, не говорило об отказе Витте от изначальной идеи политически нейтральной операции. Одновременно по его инициативе русская дипломатия предприняла усилия с целью побудить к участию в займе банкиров Австро-Венгрии, Италии и Голландии.

^* (Красный архив.- 1930.- Т. 4 - 5 (41 - 42).- С. 58. )

Как всегда в сложных ситуациях, Витте действовал сразу по нескольким каналам. В телеграмме Нецлину он развивал идею о том, что в возникших обстоятельствах "не только нет оснований уменьшать доли других стран, наоборот, было бы последовательно их увеличить. Также нет оснований откладывать операцию, следовало бы ее тем более ускорить"^*.

^* (Русские финансы и европейская биржа.- С. 298. )

На Рафаловича Витте возложил задачу воздействовать на французское общественное мнение и политические круги: "Как только отказ (Германии.- А. И.) будет объявлен официально, устройте, чтобы вся эта махинация была разъяснена во французских газетах в соответствующем тоне. Разъясняйте и внушайте кому следует, что теперь Франция и Англия в особенности должны нас поддержать всеми своими силами и сделать наш заем, как можно скорее"^*.

^* (Там же.- С. 296 - 297. )

Обращение Петербурга нашло отклик во Франции и Англии, где отдавали себе отчет в важности спасения займа с точки зрения будущей ориентации России.

Конец марта и начало апреля прошли в оживленных, временами напряженных финансовых переговорах. В Париж вновь выехал Коковцов. Витте по телеграфу каждодневно руководил его действиями, продолжал поддерживать контакт с Рафаловичем и непосредственно с Нецлиным. Ситуация оставалась сложной. Вслед за Германией отказалась от участия в займе Америка. Итальянские и австрийские банкиры колебались, и в конечном счете Рим последовал за Берлином. Французский синдикат, пользуясь обстановкой, сформулировал выгодные ему, но мало благоприятные для царского правительства условия: общая сумма - 2 млрд. франков, продолжительность - 40 лет, цена - 83 ¹/₃ % с отнесением гербового сбора на счет России, поступление выручки с рассрочкой за первый год 35 % и за второй год 65 %. Витте настаивал на сумме 2750 млн. франков, продолжительности в 50 лет, цене 83 ¹/₂ % и получении всей выручки в течение одного года. Относительно гербового бора он предписал Коковцову торговаться^*.

^* (Там же.- С. 299, 302. )

Одновременно Витте противодействовал попыткам отдельных членов кадетской партии расстроить заем до созыва Думы, побудив руководство этой партии официально отмежеваться от "подрыва русского кредита за рубежом". Французское правительство после предъявления Коковцовым заключения Мартенса признало законность операции^*. 4(17) апреля заем был наконец заключен. Номинальная сумма его составила 2250 млн. франков - на 0,5 млрд. меньше, чем добивался Витте. Правда, поступления до конца 1906 года дожны были составить 40 % выручки, что давало необходимый минимум средств для покрытия бюджетного дефицита 1905 - 1906 годов. Заем предоставлялся на 50 лет. Банкиры согласились платить русской казне 83 ¹/₂ %, но гербовый сбор относился на счет России. В связи с расширением французского участия правительство республики в последний момент, по словам Коковцова, взяло его "за горло категорическим требованием не обращаться два года к французскому кредиту". Витте в телеграмме посланцу царского правительства охарактеризовал это условие как "возмутительное". Тем не менее его пришлось принять^**. Размещение займа явилось не только финансовой, но и морально-политической поддержкой самодержавию в борьбе с революцией. Сам Витте считал эту операцию, в которую вложил столько энергии и изобретательности, "делом чрезвычайной важности". С экономической точки зрения она позволила сохранить финансовую систему, основанную на золотом обращении, что дало возможность народному хозяйству быстрее оправиться после войны и внутренних потрясений.

^* (Там же.- С. 303, 306, 312, 314 - 315. )

^** (Там же.- С. 309 - 310, 314. )

Не менее существенными представлялись ему политические последствия: "Заем этот дал императорскому правительству возможность пережить все перипетии 1906 - 1910 годов, дав правительству запас денег, которые вместе с войском, возвращенным из Забайкалья, восстановили порядок и самоуверенность в действиях власти"^*.

^* (Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 249 - 250. )

Председатель Совета министров, всегда склонный к саморекламе, не избежал ее и в данном случае. Он отмечает, что международный заем был наиболее крупным в истории России, но забывает добавить: едва ли не самым тяжелым с точки зрения коммерческих условий^*. Витте замалчивает также фактическую неудачу своего замысла придать операции внеблоковый характер. Она оказалась на ⁹/₁₀ франко-английской. Лишь участие Голландии и привлечение с помощью специальных льгот австрийских банкиров позволили в какой-то мере замаскировать ее под нейтральную. Русско-германские отношения серьезно ухудшились.

^* (См. отзывы русской печати: Русские ведомости.- 1906.- 5 апр.; Слово.- 1906.- 5 апр. и др. )

Все же значение займа для борьбы с революцией было настолько велико, что это признал даже неравнодушный к достижениям председателя Совета министров царь. Николай позднее писал Витте: "Благополучное заключение займа составляет лучшую страницу вашей деятельности. Это большой нравственный успех правительства и залог будущего спокойствия и мирного развития России"^*.

^* (ЦГИА.- Ф. 1622.- Оп. 1.- Д. 946.- Л. 1.)

Казалось бы, осуществление такой финансовой операции должно было укрепить позиции сановника. В действительности же спустя всего десять дней ему пришлось подать в отставку. Витте совершил роковой промах не во внешней, а во внутренней политике. Оценивая положение в стране в начале 1906 года, он полагал, что ожидать в будущем повторения выступлений в городах в столь резкой форме, как в минувшем декабре, не приходится. Гораздо больше тревожила Витте ситуация в деревне. Он опасался, что аграрные "беспорядки" не только не улеглись, но могут вспыхнуть предстоящей весной с новой силой. Для их предотвращения возглавляемый им Совет министров предполагал усилить сельскую полицию, уже созданную в 49 губерниях европейской части России, еще энергичнее применять войска, передвинутые из пограничных районов и вернувшиеся с Дальнего Востока, шире прибегать к мерам судебного воздействия и координировать усилия властей на местах. Этот план был представлен Витте царю О января 1906 г. и получил одобрение^*.

^* (См. Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.).- М.-Л., 1924.- С. 70 - 74. )

После подавления Декабрьского вооруженного восстания силы реакции пытались перейти в контрнаступление: свирепствовали карательные экспедиции, шли многочисленные аресты, активизировались черносотенно-монархические организации. Председатель Совета министров старался удержаться на волне и не отставать от других главных организаторов репрессий. Он демонстрировал "бдительность" и "твердость".

5 января он препроводил министру внутренних дел Дурново номер журнала "Молодая Россия" со статьей В. И. Ленина. В результате появилось распоряжение арестовать вождя большевиков за прямой призыв к вооруженному восстанию^*. В январе же Витте представил царю доклад о недостаточно решительных действиях карателей на Сибирской железной дороге: "Генерал Меллер-Закомельский доносит, что Чита сдалась без боя. Но неужели все дело этим и кончится? Позволяю себе всеподданнейше доложить, что, по моему мнению, необходимо немедленно судить военным судом всех виновных и прежде всего Губернатора ген. Холщевникова". 23 января он вновь обращается к Николаю II, на этот раз по поводу "мягкости" Линевича в отношении арестованного стачечного комитета на КВЖД: "Не соизволите ли повелеть судить на месте военным судом виновных?"^**.

^* (См. Высший подъем революции 1905 - 1907 гг.- С. 533. )

^** (Граф Витте в борьбе с революцией//Былое.- 1918.- № 3 (9).- С. 10. )

Вместе с тем временный спад революционного движения после декабрьских событий позволил Витте уделять больше внимания другой стороне своей программы - реформам. Преобразования должны были прежде всего охватить "первейший", по его мнению, крестьянский вопрос, а также основы государственного законодательства.

В уже упоминавшемся докладе Витте царю от 10 января были суммированы итоги рассмотрения аграрного вопроса в Совете министров. Помимо мер подавления там намечалась весьма умеренная положительная программа. Правительство намеревалось предложить Государственной думе регулирование условий аренды, расширение переселений, признание надельных земель собственностью их владельцев и установление порядка добровольного выхода крестьян из общины. Эти замыслы, целиком укладывавшиеся в рамки выгодного помещикам прусского пути развития капитализма в сельском хозяйстве, были одобрены Николаем II. Они предвосхищали будущее аграрное законодательство Столыпина.

Иная судьба ожидала проект комиссии управляющего Министерством земледелия и землеустройства Н. Н. Кутлера, предусматривавший возможность принудительного отчуждения за выкуп частновладельческих земель. Рассмотрение его в Совете министров вызвало, по свидетельству Витте, "полное и коренное разногласие". Многие сановники увидели в проекте покушение на принцип частной собственности. Сам председатель не поддержал Кутлера, исходя из опасений подрыва производительности сельского хозяйства. Царь категорически отверг предложение комиссии, указав, что "частная собственность должна остаться неприкосновенною"^*.

^* (Аграрный вопрос в Совете министров.- С. 75 - 80. )

Мнение "первого помощника" вполне отвечало настроениям полукрепостнического дворянства. Оправившись после пережитого в 1905 году страха, оно не проявляло больше склонности к компромиссам. Слух, будто в недрах правительства готовится закон о принудительном отчуждении земли, тревожил правящий класс. Председатель Совета министров, несмотря на заметное поправение, не внушал крепостническим зубрам достаточного доверия^*. Была инспирирована петиция царю якобы от киевских землевладельцев, а в действительности исходившая, по сведениям Витте, из кругов "черной сотни Государственного совета".

^* (Уже известная читателю А. В. Богданович записала в начале февраля: "Витте за последнее время тянет все правее и правее в убеждениях, которых у него нет, а потому выходит, что "правая" в недоумении - его туманных мнений не может понять, ему не верит" (Богданович А. В. Три последних самодержца.- С. 364). )

В петиции утверждалось, что правительство, олицетворяемое Витте, "не пользуется доверием страны" и что "вся Россия" ожидает замены этого всевластного сановника лицом более твердых государственных принципов и более опытным в выборе сотрудников. Председатель Совета министров решил парировать удар и сам препроводил этот документ царю с выразительными комментариями. Николай со свойственным ему лицемерием успокоил Витте заверениями в благосклонности, а свои эмоции выразил в завизированной Треповым надписи на докладе: "Осерчал граф"^*.

^* (Красный архив.- 1925.- Т. 4 - 5 (11 - 12).- С. 154 - 157. )

3 февраля председатель Совета министров вновь представил царю свои соображения по крестьянскому вопросу. Помещичья собственность на землю в них не затрагивалась. Акцент делался на мерах борьбы с аграрными волнениями. Вместе с тем Витте проектировал изменения в правовом положении крестьянства, которые наметил еще в январском докладе. В связи с реформой предполагалось развитие землеустроительных работ. Николай II одобрил его доклад^*.

^* (См. Второй период революции. 1906 - 1907 годы.- Ч. 1.- Кн. 1.- М., 1957.- С. 144 - 147. )

В конечном счете виттевские предложения послужили основой для двух правительственных актов: указа сенату от 4 марта о землеустроительных комиссиях и апрельского закона о борьбе с аграрными волнениями и стачками сельскохозяйственных рабочих. Последний не требует пояснений. Землеустроительные же комиссии учреждались в губерниях и уездах в целях содействия Крестьянскому банку в перепродаже помещичьей земли крестьянам, помощи правительству в организации переселения малоземельных, сдачи крестьянам в аренду казенных земель, устранения чересполосицы и улучшения условий землевладения и землепользования на надельной земле. Таковы были скромные границы "реформаторства" кабинета Витте в одном из острейших в то время вопросов.

Между тем Николай II под влиянием "камарильи", также в силу изменения ситуации стал меньше считаться с первым министром. 31 января в резолюции на одном из докладов Витте он выразил мнение, что роль председателя Совета министров должна ограничиваться объединением деятельности министров, но не касаться исполнительной работы ведомств. Царь явно хотел вернуть управление делами в прежнюю колею, когда практические вопросы решались между ним и главами министерств. Особенно задевало Николая, что он лишился прерогативы в подборе министров. Примерно 10 февраля царь направил Витте записку, в которой извещал о своем намерении назначить министром земледелия А. В. Кривошеина вместо ушедшего в отставку Кутлера, а министром торговли и промышленности - С. В. Рухлова. Председатель Совета министров усмотрел в этом недоверие к себе и желание царя нарушить условие, на котором он взялся в октябре возглавить правительство.

Прикинув, что до заключения займа и созыва Думы Николай еще нуждается в нем, Витте решил сопротивляться. Он созвал коллег по кабинету и заявил им о намерении подать в отставку. Министры принялись его отговаривать. Тогда Витте составил при них доклад царю, где отклонял кандидатуры Кривошеина и Рухлова, ссылаясь на единодушное мнение частного совещания членов правительства. Царь предпочел избежать конфликта и велел председателю Совета министров назвать других кандидатов. Витте предложил своих бывших сотрудников по Министерству финансов А. П. Никольского и М. М. Федорова, которые и были назначены Николаем II, хотя только в качестве управляющих ведомствами^*. Конфликт не мог не ухудшить и без того натянутых отношений сановника со злопамятным самодержцем.

^* (См. Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 210 - 214. )

В середине февраля состоялись секретные совещания в Царском Селе по выработке положений о Государственной думе и Государственном совете. Председательствовал сам Николай II. На этих совещаниях Витте выступил инициатором сохранения за царем права издавать указы, минуя "народное представительство". Он настойчиво рекомендовал поставить деятельность Думы под контроль Государственного совета, исключить из ее компетенции вопрос о займах, ограничить право Думы делать запросы правительству^*. 20 февраля новые положения о Государственной думе и Государственном совете были объявлены специальным манифестом.

^* (См. Царскосельские совещания//Былое.- 1917.- № 5 - 6 (27 - 28).- С. 293 - 294, 306, 312, 318. )

Существо изменений, предусмотренных этими положениями, состояло в ограничении законодательных прав Думы и расширении полномочий исполнительной власти. Государственный совет был превращен в верхнюю законодательную палату с правом вето на решения Думы. Разъяснялось, что Дума неправомочна изменять Основные государственные законы. В промежутках между сессиями Думы Совет министров получал возможность при "чрезвычайных обстоятельствах" представлять меры, требующие обсуждения в законодательном порядке, непосредственно на усмотрение царя (прототип будущей ст. 87 Основных государственных законов).

Немного позднее были опубликованы Правила о составлении и исполнении государственной росписи, сужавшие компетенцию Думы в отношении бюджета. По свидетельству Витте, "все главнейшие основания" этого акта подсказал он сам^*.

^* (См. Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 292. )

Ограничению прав Думы способствовала, наконец, выработка при министерстве Витте новой редакции Основных государственных законов. Они должны были не только придать самодержавию правовой характер и видимость конституционности, но и предотвратить возможность превращения созываемой Думы в учредительное собрание.

Первоначальный проект новой редакции Основных законов был подготовлен комиссией во главе с председателем Государственного совета Сольским. В конце февраля тот представил результаты трудов комиссии царю и переслал их председателю Совета министров. Ознакомившись с проектом, Витте направил Николаю II свои письменные соображения. Он высказывал мнение, что проект, "с одной стороны, содержит несколько статей таких, которые допустить опасно, а с другой - не содержит таких положений, которые при новом порядке вещей являются безусловно необходимыми", выступал за обсуждение его в Совете министров и Государственном совете и настаивал на завершении дела до выборов законодательных учреждений^*. Царь согласился с необходимостью обсудить проект в Совете министров.

^* (См. Красный архив.- 1925.- Т. 4 - 5 (11 - 12).- С. 115 - 116. )

Эта работа была проделана в спешном порядке между 10 и 19 марта, когда Витте представил Николаю II доклад об изменениях, предложенных кабинетом^*. По инициативе председателя Совет министров прежде всего переформулировал статьи, относившиеся к управлению внешними сношениями и вооруженными силами. Эти области признавались исключительной прерогативой императора и могли составить предмет обсуждения Думы и Государственного совета лишь с финансовой точки зрения. Витте, завороженный успехами вековой экспансии царизма, опасался "некомпетентного" вмешательства "неуравновешенной" Думы в международную политику, которое "имело бы последствием понижение мирового влияния России"^**.

^* (См. ЦГИА.- Ф. 1622.- Оп. 1.- Д. 278.- Л. 1; Д. 279.- Л. 1 - 9. )

^** (Витте С. Ю. Указ. соч.- Т. 3.- С. 298. )

Дополнения и исправления Совета министров преследовали цель подробнее определить в законах и другие "области, в которых верховная власть осуществляется единолично", причем в некоторых вопросах прерогативы императора трактовались даже шире, чем при Александре II. Фиксировалось право монарха издавать указы, касавшиеся устройства государственного управления, а также преследовавшие цель ограждения безопасности и "порядка". Витте, правда, внес оговорку, что такие указы должны издаваться "в пределах закона". Устанавливалось, что Основные законы будут подлежать пересмотру только по инициативе царя. Совет министров и его члены признавались ответственными за направление своей деятельности опять-таки лишь перед царем.

Витте очень высоко ценил вклад возглавлявшегося им кабинета и свои личные заслуги в редактировании Основных законов. В действительности на этой и последующих стадиях он добивался принятия едва ли не наиболее консервативного варианта положений о государственном строе России. Председатель Совета министров явно эволюционировал вправо от своей позиции в октябре 1905 года. Он отстаивал сохранение незыблемости основ самодержавия и способствовал далеко идущему ограничению полномочий Думы. "Конституционность" нового строя, отличие его от режима султанской Турции он видел в том, что "верховная власть подчиняется закону и им регулируется"^*, то есть в осуществлении своей давней идеи "правового самодержавия".

^* (Царскосельские совещания.//Былое.- 1917.- № 4 (26).- С. 206. )

После пасхальных праздников Николай II созвал для рассмотрения Основных законов специальное совещание. В нем участвовали все министры и управляющие ведомствами, члены Государственного совета по приглашению царя и трое великих князей. Председательствовал сам император. Заседания проходили в Царском Селе 7,9,11 и 12 апреля - уже после заключения иностранного займа, но до открытия Думы, намечавшегося на конец месяца. Хотя Витте только что добился успеха с займом, в тот момент выявился его серьезный просчет во внутренней политике: преобладание в Думе получили "крайние элементы" (кадеты, трудовики, автономисты и социал-демократы). Ставка правительства на "крестьянский цезаризм" оказалась битой.

Крайне правые и сам царь винили в случившемся председателя Совета министров, который-де провел слишком "широкий" закон о выборах в Думу и предписал властям не вмешиваться в выборную кампанию. Положение Витте оказалось поколебленным.

Он чувствовал это и на царскосельских совещаниях старался следовать в общем русле консервативно-охранительной политики, демонстрируя исключительную заботу об ограждении верховных прав императора. Рассчитать до конца ему все же не удалось. Возможно, сдали нервы. На последнем заседании Витте допустил непростительную оплошность, вступив в полемику по болезненному для владельцев латифундий вопросу о возможности принудительного отчуждения земли.

Против подобной меры категорически выступил член Государственного совета К. И. Пален. В защиту "священного права" частной собственности на землю ратовал великий князь Николай Николаевич. Давний соперник Витте Горемыкин высказал мнение, что допускать обсуждение этого предмета в Думе ни в коем случае нельзя.

Если же она не подчинится требованию правительства, то следует Думу разогнать. Позиция Горемыкина пришлась по душе большинству присутствующих и самому царю.

Витте же, не будучи сам сторонником принудительного отчуждения, полагал тем не менее, что нельзя воспрепятствовать Думе обсуждать эту меру как часть крестьянского вопроса. Если она примет нежелательное решение, то его не пропустит верхняя палата - Государственный совет, который для подобных целей и создан. Запретить же Думе касаться вопроса о частной собственности на землю - значит заранее восстановить ее ротив правительства. Позиция Горемыкина, считал Витте, _едет к неизбежному разгону Думы с перспективой общей революции^*.

^* (Там же.- С. 234 - 236. )

Крайне правые превратно истолковали его взгляд как выступление в пользу принудительного отчуждения земли. Николай II был разгневан и говорил в узком кругу, что видеть Витте не может и не хочет, чтобы тот оставался премьером^*. Царь совещался с Дурново и Горемыкиным, как ему отделаться от неугодного сановника.

^* (См. Богданович А. В. Указ. соч.- С. 378 - 380. )

В сложившейся ситуации председателю Совета министров ничего не оставалось, как, не дожидаясь увольнения, самому подать в отставку. Он сделал это на второй день после окончания царскосельских совещаний. Витте информировал о своем шаге Совет министров. На сей раз никто его не отговаривал...

В письме к царю Витте указывал, что в правительстве и влиятельных сферах нет единства по таким вопросам, как крестьянский, еврейский, вероисповедальный. Он выражал несогласие с направлением "крайних консерваторов", к которому в последнее время примкнул Дурново. Витте указывал также на два возможных направления в политике правительства по отношению к созываемой вскоре Думе: пытаться достичь соглашения с ней и твердо и решительно противодействовать, вплоть до применения крайних мер^*. В этих пассажах содержался намек на реальность продолжения сотрудничества, если царь поддержит его линию. Но Николай II был настроен твердо.

^* (См. ЦГИА.- Ф. 1622.- Оп. 1.- Д. 944.- Л. 1 - 3. )

Витте отправил прошение 14 апреля, а уже на следующий день получил ответ царя с согласием на отставку. Николай благодарил сановника за преданность и усердие, хвалил за успех с займом, но тут же ставил ему в упрек неудачу с Думой. Царь не соглашался с пессимистическими взглядами Витте на ближайшее будущее, давая понять, что не видит причин отступать от возобладавшей в правящих кругах тенденции^*.

^* (Там же.- Д. 946.- Л. 1. )

По здравом размышлении экс-премьер предпочел не ссориться с венценосцем, от которого во многом зависело его будущее. В ближайший удобный для царя день он поехал благодарить того за исполнение своей просьбы. Николай II и Александра Федоровна приняли Витте внешне любезно, тем более что его добровольный уход вызвал у обоих чувство большого облегчения. Николай даже поинтересовался его мнением, кого можно было бы назначить новым председателем Совета министров. Впрочем, этот жест был чистой фикцией, ибо, когда Витте назвал двух своих бывших коллег по кабинету, царь признался, что уже остановил выбор на Горемыкине.

Другой милостивый жест Николая состоял в обещании предоставить экс-премьеру первый открывшийся пост посла за границей. Речь шла о вакансии в европейской стране. Сановник выразил радость по поводу такой перспективы. Действительно, пост императорского представителя в одной из великих держав Европы был не только почетен, но и материально выгоден. Он предоставил бы также поле для приложения недюжинной энергии и способностей Витте. В его нынешнем положении о таком назначении можно было только мечтать.

Забегая вперед, отметим, что Николай не исполнил своего обещания. Видимо, идея назначить Витте послом родилась у царя, когда он обдумывал способ перемещения того с поста председателя Совета министров. Теперь, довольный поворотом дела, Николай мог высказать ее, желая представить себя с хорошей стороны и не задумываясь о последствиях. Когда же позднее дело дошло до возможности получить назначение, выяснилось, что кастовая дипломатическая среда отнюдь не склонна уступить тепленькое местечко чужаку. И царь не счел нужным настаивать на своем.

Симптоматичной для дальнейших отношений Николая с Витте явилась заключительная часть их прощальной беседы. Царь спросил сановника, где хранятся документы, которые тот получал как председатель Совета министров. Узнав, что некоторые из них, большей частью его собственные царские записки, остались в личном архиве Витте, Николай настойчиво просил вернуть их. Витте обещал в точности исполнить приказание. По возвращении он занялся просмотром бумаг и снятием копий с важнейших из них.

Когда на третий день к нему приехал министр двора Фредерикс напомнить о царских документах, Витте в основном уже завершил эту работу, что позволило ему без особых сожалений отослать их подлинники автору. Теперь он обладал ценным материалом для более чем вероятной полемики с критиками его деятельности на посту премьера.

Последнее, что беспокоило Витте,- это задержка с опубликованием Основных государственных законов. Преодолев неприязнь, экс-министр позвонил дворцовому коменданту Трепову и попросил его настоять перед царем на утверждении этих законов в остающиеся до созыва Думы дни. В противном случае Витте предрекал "большие бедствия". Эта забота была едва ли не излишней. Николай II и его ближайшие помощники сами понимали, что надо торопиться: Горемыкин спешно заканчивал окончательное редактирование. Но она лишний раз напоминала царю о верноподданническом усердии отставного сановника.

22 апреля последовал высочайший рескрипт на имя Витте. В нем отмечались заслуги бывшего председателя Совета министров в борьбе с "крамольниками", подготовке к открытию законодательных учреждений и заключении внешнего займа. Царь объявлял также о награждении сановника орденом Святого Александра Невского с бриллиантами и надписью "За труды и Отечество"^*. Черносотенные круги, радовавшиеся падению временщика, были неприятно удивлены милостивой формой увольнения. Генеральша Богданович записала 24 апреля: "Поражены все, что царь отпустил Витте и дал ему такой теплый рескрипт"^**.

^* (Там же.- Д. 242.- Л. 1. )

^** (Богданович А. В. Указ. соч.- С. 380. )

Настоящей теплоты ни с той, ни с другой стороны, конечно, не было. Оба политика делали хорошую мину при плохой игре. Чувство разочарования, с которым Витте покидал высокий пост, он выразил в словах: "Я никому не угодил - ни правым, ни левым, ни друзьям, ни врагам, ни тем менее тем, кем был выдвинут к власти и к активной деятельности". Он успокаивал себя, что сделал все, что мог, и сошел со сцены как "верноподданный", не допустив Думу коснуться вопроса об Основных законах и присвоить права учредительного собрания^*.

^* (Глинский Б. Указ. соч.- С. 894, 897. )