10. Дипломатический Верден

Мы имели шанс добиться мирового лидерства.. Мы потеряли этот шанс.

(В. Вильсон, 19 ноября 1919 г.)

15 февраля пушки Бреста отсалютовали американскому президенту. Позади были шесть недель жестокой дипломатической битвы. Наступила пора подведения итогов. Правда, в Париже еще велись бои и Хауз сообщал ему не очень ободряющие новости, но все же промежуточный финиш был достигнут. Какими были итоги? Прежде всего Вильсон не ожидал встретить на конференции скрупулезное обсуждение деталей. Вильсон не предполагал, что союзники так быстро откажутся от угодливости военных лет. Он ошибался, считая, что в Европе установится зыбкое квазиравновесие, и не думал, что Клемансо, Ллойд Джордж и Орландо бесстрашно ринутся против него, защищая интересы национальных отрядов буржуазии. Ведь ясно же было, что все они стоят на краю вулкана, именуемого социальной революцией. Президент недооценил мощи центробежных сил.

Вильсон принял особые меры предосторожности, чтобы парижские партнеры не знали, что он даже в отдалении следит за ходом дел в Париже. Из тайных сообщений Хауза он знал, что у трех его главных партнеров дела шли неважно. По пути на встречу с Хаузом в Клемансо стреляли, и пуля, угодившая под лопатку, уложила "тигра" в госпиталь. Внутренние проблемы отвлекли Ллойд Джорджа от мировых дел, и он застрял в Лондоне. В Риме премьер-министр Орландо не встретил понимания достигнутого им с Вильсоном компромисса в вопросе о спорных территориях на Адриатическом побережье. Ни у одного из лидеров избранной четверки не было видимых позитивных результатов.

Вильсон очень надеялся, что в его отсутствие полковник Хауз не даст угаснуть американской инициативе. Он верил, что оставляет дело в надежных руках. "Вам предстоит тяжелая работа, Хауз",- сказал президент, при прощании обнимая с несвойственной ему фамильярностью советника за плечи. Именно ему, а не Лансингу поручил Вильсон фактическое руководство американской делегацией, хотя формально руководителем значился госсекретарь. Главный наказ Вильсона Хаузу - не обсуждать вопросов о территориальных изменениях и репарациях, то есть как раз того, к обсуждению чего рвалась европейская дипломатия. Единомышленники - Вильсон и Хауз - очертили четыре пункта предлагаемого ими решения германской проблемы: 1) сокращение наземных и морских сил Германии; 2) изменение германских границ и лишение Германии колоний; 3) определение суммы выплачиваемых Германией репараций и срока их выплаты; 4) соглашение об экономическом положении Германии. Вильсон, поступая согласно установившейся между ними традиции, не оставил Хаузу письменных инструкций, надеясь на имеющееся взаимопонимание. Пожалуй, это был последний случай такого доверия.

Вильсон помрачнел, когда Хауз пообещал ему "решить все за четыре недели". Видя реакцию шефа, полковник стал смягчать свою мысль: он имел в виду предварительное согласие. Президент взял с него слово не поступаться принципиальными положениями. Особенно ни в коем случае не соглашаться с намерением Франции образовать Рейнскую республику из западных земель Германии. Это нарушило бы равновесие в Европе в пользу Франции, а Вильсон видел возможной реализацию своих планов только в условиях примерного равновесия противостоящих в Европе сил.

Но более, чем какая-либо другая, над заговорщицки действующими дипломатами в Париже нависла проблема, как бороться с революционным подъемом в Европе. Проблема России затмила к моменту выработки устава Лиги наций все прочие. Англичане, которых 14 февраля сверхэнергично представлял Уинстон Черчилль, и японцы требовали немедленной крупномасштабной интервенции. Клемансо настаивал на участии американских контингентов в планируемой ими центральноевропейской армии, действующей против России.

Собственно, Вильсон уже связал себя с политикой интервенции еще в 1918 году, когда американские войска высадились в Мурманске, Архангельске и Владивостоке. Сейчас вставал вопрос о резком увеличении масштабов интервенции. Спецификой позиции Вильсона было его желание, чтобы американские войска в данном случае не подчинялись союзникам, насколько бы войска этих союзников не превосходили американские. На севере европейской части России президент Вильсон вывел американские войска из-под общего с англичанами командования, а на Дальнем Востоке американцы не сумели договориться с японцами. То, что империалистические противоречия не позволили интервентам создать единый фронт, облегчило Советской России разрыв удушающего кольца интервенции.

В некоторых отношениях администрация Вильсона в своей ненависти к Советской власти забежала дальше своих партнеров-конкурентов. Так, президент Вильсон санкционировал в сентябре 1918 года публикацию мнимой переписки между генеральным штабом Германии и Совнаркомом. Идея, разделяемая Вильсоном, была ясна: германские деньги вызвали революционный взрыв в Петрограде. Нужно сказать, что работа была сделана настолько грубо, что британский Форин оффис публично усомнился в аутентичности опубликованных "документов", а Лансинг утверждал, что только незнакомство с этими материалами не позволило ему прекратить их публикацию.

Представляли ли Вильсон и его окружение, что публикация этих фальшивок ставит под вопрос саму возможность контактов Америки с Советской Россией? Более чем. Вильсон в частной беседе согласился с Хаузом, что публикация данных документов явится фактическим объявлением войны Советскому правительству. Такова была ненависть вождей мирового капитализма к новому социальному строю. В Москве это воспринимали не иначе. Нота наркома иностранных дел Г. В. Чичерина от 24 октября 1918 г., адресованная президенту США, прямо называла лидеров стран-интервентов "империалистическими разбойниками", что абсолютно соответствовало истине.

Все первые годы существования Советской власти в России Вильсон ожидал краха большевистского правительства и изменения режима в Москве. На совещаниях в Париже в январе 1919 года президент Вильсон стал призывать к совместной, скоординированной интервенции в России. Вильсон выдвигал "русский вопрос" на первый план обсуждения мирной конференции. Этот вопрос подвергся многодневным обсуждениям, поскольку, по мнению Ллойд Джорджа, было "невозможно решить вопрос о мире в Европе, не решив русского вопроса".

Как же хотели его решить американские дипломаты? По мнению Хауза, наилучшим решением был бы распад России на несколько частей. Россия "слишком велика и однородна (!) для безопасности мира". Предполагались отделение Сибири и раскол европейской части России на три части. Лишь тогда, полагал Хауз, угроза миру со стороны России не будет превышать угрозы миру со стороны Британской империи. Очевидец Д. Пул свидетельствует: "Высшие военные руководители имели определенные планы раздела России и откровенно говорили мне об этом в Париже в июле 1919 года". Лишь мощь Красной Армии, ее убедительные победы и растущая солидарность с Советской Россией трудящихся масс западных стран предотвратили силовое решение парижских судей мира.

В США первые шаги по созданию Лиги наций первоначально вызвали одобрение правящего класса. Популярным стало обращение к библейским сравнениям. "Нью-Йорк трибюн" писала 25 февраля 1919 г., что устав Лиги наций содержит идеи "почти столь же возвышенные, как и идеи Нового завета". На Среднем Западе ту же самую тему развивала "Сент-Луис глоуб-демократ": "Итак, устав рожден, и ни одно решение в истории, за исключением одного, не имело большего значения для человечества". Многое говорилось в те дни о "Pax Americana", принадлежащем Америке веке. И Вильсон решил начать борьбу за этот век с первого же шага на американской земле.

Политические советники рекомендовали высадиться не в Нью-Йорке, а в Бостоне, где сторонники Лиги наций имели надежный оплот. И здесь предзнаменования не порадовали суеверных. У входа в гавань течение тянуло судно с такой силой, что сложилось впечатление о возможности катастрофы. Обеспокоенный Вильсон тщательно спрятал текст устава, готовясь к худшему. Внезапно пошел густой снег, и это заставило бросить якорь. Лишь на следующий день, 24 февраля 1919 г., губернатор Массачусетса (и будущий президент США) К. Кулидж поднялся на борт "Джорджа Вашингтона". В городе отмечали прибытие Вильсона как национальный праздник. Школы были закрыты, а жители Бостона высыпали на улицы по маршруту следования президентского кортежа. Кулидж охарактеризовал прием как "еще более примечательный, чем оказываемый прежде генералу Дж. Вашингтону, более единодушный, чем любой продемонстрированный со времен Авраама Линкольна". Неизбежными были сравнения устава Лиги наций с Декларацией независимости и Великой хартией вольностей. Прием обнадеживал, но Вильсон не заблуждался: Бостон был оплотом демократов, а следовало готовиться к битве с республиканцами. Перед огромной толпой президент осудил "узкие, эгоистичные, провинциальные цели" и предупредил: "Во мне течет кровь воителя, и позволить ей пульсировать - это восторг... Мы не ограничиваем наши концепции и цели Америкой, и мы освободим человечество. Если мы не сделаем этого, вся слава Америки увянет и вся ее мощь рассеется. Думайте об этой партии, думайте о том мраке, в который может погрузиться мир... И всякий, кто подозревает, что Америка разочарует мир, не знает Америки. Я приглашаю вас присоединиться к чувствам нации". Националистический мотив был пущен в ход со всей силой. Американцев приглашали перестроить мир по-американски.

На волне общенационального ажиотажа противники-республиканцы не рискнули подвергнуть сомнению идею Лиги до выступления президента перед конгрессом. Вечером 26 февраля президент устроил в Белом доме банкет для тридцати четырех членов конгресса. Яркие огни впервые осветили президентский дворец после двухлетнего военного затишья. После обеда конгрессмены расположились в креслах, расставленных в форме подковы, в открытой части которой их ждал Вильсон. Из его кармана на пол выпал каштан - талисман, хранимый им с давних лет на счастье. Талисман упал - еще один дурной признак.

Президент изложил слушателям итоги заседаний в Париже, а затем в течение двух часов отвечал на вопросы, главный смысл которых сводился к тому, сможет ли Америка утвердиться в качестве лидера, не ловушка ли эта Лига наций. Не все конгрессмены были удовлетворены словесными гарантиями президента. (Политические противники критически отметили и скудную выпивку, и качество сигар, и манеры хозяйки.)

Главный противник идеи вильсоновского вторжения во внешний мир выступил спустя два дня. Сенатор Лодж постарался суммировать контраргументы против устава. Он, разумеется, начал с цитирования предостережения президента Вашингтона об опасности для США вмешиваться в европейские дела, о том, что достаточно "доктрины Монро", обеспечивающей Соединенным Штатам преобладание в "обеих Америках". Кульминации речь Лоджа достигла тогда, когда он приступил к критическому рассмотрению статьи X устава, которой Вильсон придавал особое значение. Эта статья предусматривала, по существу, полицейские функции США в мире, легализовывала военное вмешательство США в военные конфликты вдали от американских берегов. Сенатор Лодж прямо назвал это обязательство США перед Лигой наций "очень опасным обещанием". С максимальной отдачей "поработал" Лодж над аргументацией опасности создания некоего наднационального правительства, которое может лишить США свободы маневра на мировой арене и, хуже того, вовлечь в конфликты, где интересы США никак не затронуты. Что же делать с предлагаемым уставом? Значительно исправить: "Я не думаю, что интеллект его создателей и их положение в мире столь преобладающи, что мы не можем предложить дополнений к уставу этой Лиги".

Вокруг Лоджа как выразителя более умеренного курса американской дипломатии стала формироваться антивильсоновская оппозиция. Сенаторы Хичкок, Маккамбер, Брандиджи, Нокс и др. выставили ряд существенных возражений. Говорилось, в частности, о том, что создание Лиги наций будет означать потерю позиций США в Китае. Американцы-ирландцы говорили, что Лига наций - это выдача Ирландии Англии и т. п. К началу марта оппозиционеры подсчитали свои силы. Для ратификации предложения о вступлении США в Лигу наций требовалось одобрение двух третей членов сената. Стало ясно, что в оппозиции Вильсону находится более трети сената, а это лишало членство в Лиге наций реальности. К концу дня 3 марта 1919 г. в доме сенатора Нокса были подсчитаны голоса тех, кто выступает против Лиги наций,- 37 человек (из тогдашних 96 сенаторов).

Лодж умело выполнил свою миссию. В ноль часов две минуты 4 марта 1919 г. он, нарушая процедуру, с места начал высказывать аргументы против резолюции об одобрении Лиги. Подобного рода оппозиция не фиксировалась. Но в эмоционально наэлектризованной обстановке случилось то, на что Лодж рассчитывал: один из демократов, вместо того чтобы замолчать устный протест Лоджа, с места начал возражать. Отвечая возражениям демократа-сенатора Свенсона, Лодж потребовал зафиксировать голоса несогласных в "Конгрэшнл рекорд", и пораженный Вильсон, а вслед за ним и весь мир узнали, что устав Лиги наций отклонен в сенате США.

У противников вильсоновского вовлечения в европейские и мировые дела был еще один эффективный рычаг. Конгресс имел право сократить фонды на зарубежное вмешательство во всех его видах - от помощи до интервенции. Красноречив такой пример. Один из членов американской делегации на Парижской мирной конференции Г. Уайт обратился к сенатору Лоджу с просьбой об увеличении американской помощи Германии. Уайт объяснял сенатору, что немцы готовы заплатить любые деньги за американское продовольствие. Лодж ответил, что в США существует значительная оппозиция "передаче продовольствия или денег немцам". Принятый палатой представителей билль о помощи был "подправлен" сенаторами во главе с Лоджем, которые исключили из сферы американской помощи Германию, Австрию, Болгарию и Турцию.

Возможно, фаталистическое начало в Вильсоне позволяло предчувствовать роковые осложнения. На завтраке в Белом доме в день решающей речи Лоджа в сенате конгрессмены-демократы услышали от президента упреки в том, что они не приложили всех сил в пользу Лиги наций, что их дезорганизованность дала шанс республиканцам-оппозиционерам. Вильсон уже перешел на патетические ноты: "Верьте мне, джентльмены, цивилизованный мир не может позволить, чтобы мы потерпели поражение... Все это принимает очертания трагедии". Сдержанность изменила президенту, когда он заметил, что "резервирует для частной жизни право выразиться непарламентским образом о своих противниках". Присутствующие - его сторонники-демократы - видели смятение своего лидера. Только что он выдержал битву с Ллойд Джорджем и Клемансо, а теперь терял почву под ногами на собственной территории.

После полудня рокового дня 4 марта президент Вильсон отправился поездом в Нью-Йорк. Все в нем кипело, когда он покидал столицу. В Филадельфии он сделал остановку, чтобы посмотреть на новорожденного внука. Младенец не закрывал рта, но никто не мог уговорить его открыть глаза. "Судя по внешности, это будет сенатор Соединенных Штатов",- сказал президент. Угрюмым и непримиримым прибыл Вильсон в "Метрополитен-опера", где его ожидала пятитысячная аудитория. Максимум, что ему позволили выдержка и дипломатическое искусство,- это взять под руку республиканского экс-президента Тафта. Последний принадлежал к той фракции республиканской партии, которая считала, что США уже созрели для выхода за пределы Западного полушария. Примерно в этом духе Тафт открыл митинг. Президент в своем выступлении тактично выразил признательность тем людям, которые вначале "были скептичны в отношении возможности формирования Лиги наций, но теперь признали, что, если мы сможем ее сформировать, она станет бесценным инструментом, посредством которого можно будет обеспечить жизнедействие каждого пункта мирного договора". Все остальное свидетельствовало о том, что президент встал на "тропу войны",- возможно, это не было лучшим видом тактики: обсуждая аргументы оппозиции, он лишь увеличивал их весомость. Он вел себя агрессивно и недипломатично. Его сторонники продолжали оставаться сторонниками, но колеблющиеся не переходили в его лагерь после подобных наступлений. Был виден и предел его физических возможностей.

На следующий день Вильсон отбыл на пароходе в Европу. Многим было ясно, что он может не выдержать испытания - это был человек с подорванным здоровьем. Несколько дней Вильсон пролежал в постели в своей каюте. Вопрос о Лиге наций стал идефикс президента. Среди бушующего моря он пишет полковнику Хаузу: "Население Соединенных Штатов несомненно выступает в пользу Лиги наций.., но существуют многочисленные силы, настроенные против этой идеи, и вы должны постоянно об этом помнить".

Несколько дней отдыха укрепили Вильсона. Впереди были решающие сражения на дипломатическом поприще. Хватит ли сил? Гордящийся цельностью своего характера Вильсон, подписав поправку к конституции о запрете алкогольных напитков с едким замечанием, что она несет ему "лишения", налил себе шотландского виски.

Океанский переход был коротким. Еще в Париже президент поклялся противиться любым изменениям в уставе Лиги наций. Менее жесткий Хауз процитировал Э. Берка: "Управление - это искусство компромисса". Президент тогда засмеялся, но погрозил пальцем. "Позвольте мне единожды,- сказал он,- не согласиться с вами и Берком, если вы верно его процитировали. Я пришел к заключению, что в жизни не добьешься ничего стоящего, если не будешь отчаянно за него бороться". Именно в таком настроении президент провел февраль и часть марта в США. В таком же настроении он возвращался в Париж. Итак, бороться на двух фронтах - против желающих принизить роль США в Европе и против изоляционистов в США.

Тринадцатого числа Вильсон увидел на горизонте Брест, где его ждал полковник Хауз. Советник и друг горел желанием поделиться информацией, ведь эти дни принесли столько нового. Хауз постарался в отсутствие президента установить контакт с главными действующими лицами дипломатической драмы. Его деятельность получила самые разноречивые оценки различных лиц. Представляют интерес суждения его коллег. Двое членов американской делегации - генерал Блисс и Уайт - полагали, что Хауз находится под чрезмерным влиянием Клемансо. Насколько видится это сейчас, Хауз постарался приложить максимум усилий в стиле американских дипломатов - мастеров компромисса. Он развил лихорадочную активность, шаг за шагом сближая взгляды сторон. Возможно, что с определенной точки зрения он достиг впечатляющих результатов. Но, с другой стороны, учитывая стремление Вильсона не вступать в типичную европейскую "торговлю", Хауз в некоторой степени скомпрометировал американскую позицию.

Трудно судить Хауза: оставленный Вильсоном базовый документ - "14 пунктов" - не позволял давать достаточно четкие ответы на вопросы англичан, французов и итальянцев по конкретным проблемам мирного урегулирования. Наиболее значительная из идей, переданных Хаузу Вильсоном,- фактический приказ противостоять "докладу Фоша" (требовавшего ужесточения обращения с Германией, предъявления ей суровых экономических и территориальных условий). Вильсон и Хауз хотели "открыть" Германию для американской продовольственной и иной помощи, с тем чтобы увеличить свое воздействие на всю европейскую ситуацию (и, в частности, чтобы поддержать германскую буржуазию в этот сложный для нее час социального подъема трудящихся масс).

Хаузу в отсутствие президента пришлось противостоять желанию Клемансо создать демилитаризованную Рейнскую республику. В сложных переговорах Хауз сумел выстоять "на Рейне", но согласился с французским вариантом решения саарской проблемы. Было решено передать Данциг Польше, а Люксембург - Бельгии. В сложном клубке территориальных и прочих противоречий Хаузу было нетрудно сделать шаги, которые не понравились Вильсону. По прибытии "Джорджа Вашингтона" в Брест президент сам принялся за дело. Присутствующие (в частности, бывший посол Жюссеран) нашли его бледным и сосредоточенным. Церемониальный осмотр войск не интересовал Вильсона. Он спешил удалиться с Хаузом в вагон поезда, направлявшегося в Париж. В те недолгие часы, когда специальный состав мчал американского президента в столицу Франции, Вильсон и Хауз обсудили состояние дел на двух полях битвы - на мирной конференции и в сенате.

Хауз увидел "нового" Вильсона, ожесточенного и полного мрачной решимости. Именно в эти дни Вильсон признался жене, что дипломатическая игра во многом разочаровывает. Складывалось впечатление, что реальна необходимость пересмотреть частично уже согласованный устав Лиги наций, находящийся под ударами критики и на конференции, и в США. По крайней мере французы требовали более жестких гарантий от восстановления германской мощи, чем обещание прийти на помощь в сложную минуту. Им было видно, что, уклоняясь от более жесткого подхода к Германии, Вильсон стремился к созданию некоего франко-германского равновесия. Абсолютное доминирование Франции в Западной Европе его не устраивало. Понятно, что Клемансо и ведшему переговоры с американцами А. Тардье не импонировали настроение и позиции американцев.

Поезд с американским президентом прибыл к вокзалу Инвалидов 14 марта 1919 г. Разительный контраст не мог ускользнуть от Вильсона: три месяца назад его встречали не так. Тогда он был "спасителем Франции". Теперь же враждебные голоса утверждали, что союзники не могут наказать Германию только из-за упорного стремления Вильсона утвердить в Европе свой порядок.

Мнение западноевропейцев о Вильсоне теперь часто звучало убийственно. "Нельзя понять характер и политику президента Вильсона, если мы не уделим внимания той черте фанатического мистицизма, которая искажает в нем академическую способность к рациональному мышлению. Его детское суеверие в вопросе о счастливом тринадцатом числе (чертовой дюжине) является симптомом мистицизма, который временами носил почти патологический характер... Ему казалось, что мириады глаз смотрят на него как на пророка, пришедшего с Запада, как на человека, избранного богом, чтобы возвестить миру новые заповеди и новый строй... Утверждение, что президент Вильсон был тщеславен, упрям, был сектантом и замкнутым человеком, недостаточно. Он был также человеком, которого преследовали навязчивые идеи, одержимым".

Ощущая перемену психологического климата, президент Вильсон искал утешения в упорной работе.

Наступила новая фаза в вильсоновской дипломатии. Атакуемый политическими соперниками дома, потеряв долю уверенности в полной реализации своих планов в Европе, оттолкнув (вольно или невольно) прежде лояльных сотрудников, президент Вильсон решил частично пожертвовать догмой, рискнуть частью своего тщательно созданного ореола и начать реальные переговоры с двумя сильнейшими: с крупнейшей морской и колониальной державой - Англией и обладательницей величайшей сухопутной армии - Францией. В сверхклуб избранных периодически допускался итальянский премьер Орландо, а иногда, когда требовалось, приглашались специалисты.

Эта работа велась уже не в роскошном дворце Мюрата, а в более скромном особняке на площади Америки. Время не терпело промедления. Вильсона уже ожидал Ллойд Джордж, а после обеда к ним присоединился Клемансо. "Тройка" провела трехчасовое заседание в обстановке полной секретности в приемной супруги полковника Хауза.

Основная дипломатическая работа была проделана между 24 марта и 7 мая 1919 г.: территориальные вопросы, финансовые, экономические, колониальные. Как работала всемогущая "тройка"? Каждое утро и во второй половине дня все трое (иногда четверо) встречались обычно в нижнем этаже отеля "Бишофсгейм". В саду расхаживал американский бой с эмблемой конференции - белыми весами, вытканными на синей перевязи. Иногда встречи происходили во французском военном министерстве, в темном и неуютном кабинете Клемансо. Каждый по привычке занимал облюбованное место. Обычно эти встречи имели характер бесед. По свидетельству Никольсона, "Вильсон, Клемансо и Ллойд Джордж - три поразительно контрастные фигуры, полные противоположности, какие только можно было встретить или представить себе". Президент Вильсон спорил, как профессор университета, критикующий диссертацию, развивая свои мысли многословно, но ясно, в дидактической манере философа. Периодически собеседники вставали со своих кресел. В обставленном громоздкой мебелью кабинете на полу, на ковре, лежит географическая карта. Склонившиеся над ней Вильсон, Ллойд Джордж и Клемансо (как три ведьмы в "Макбете", пишет Г. Никольсон) подтащили свои кресла к ковру и нагнулись низко-низко над картой. Ллойд Джордж обычно весел, Вильсон молчалив, Клемансо мрачен.

Когда Никольсон в следующий раз входит в кабинет Вильсона, он видит американского президента растянувшимся на коврике перед камином, Клемансо на четвереньках позади него. Они внимательно рассматривают карту Малой Азии. Речь идет о передаче мандата на Константинополь и Армению Соединенным Штатам. Молодой дипломат-идеалист ужасается тому, что "Малую Азию делят, как сладкий пирог... Их решения аморальны и непрактичны". Подходит черед Югославии. Президент Вильсон, расстелив карту на ковре в алькове комнаты, склоняется над ней на коленях. "Мы все становимся вокруг него. Похоже, будто мы занялись детской игрой "Каравай мой, каравай". Вильсон объясняет, что было принято на полу по поводу югославской границы. Он излагает дело с исключительной ясностью; к нему возвращается его профессорская манера". Под конец Орландо, стоя на коленях, в патетических выражениях пробует спасти для Италии тоннель Розенбаха. Он говорит, что "неудобно", если тоннель будет начинаться в одной стране, а кончаться в другой. Президент, все еще стоя на коленях: "Мои решения основываются только на желаниях народа. Нельзя сомневаться в его искренности. Хотя в глубине души он должен, однако, помнить, что мы давно уже сползли с этих высот".

Ллойд Джордж и Клемансо давно ждали этого перехода к делу. Именно так зубры империалистической дипломатии хотели решить мировые проблемы: за спинами народов, совмещая взаимные интересы. Особый колорит встрече придавал Клемансо. Недавно раненный, сидящий в коляске, мрачный французский премьер отнюдь не служил иллюстрацией французской галантности. С точки зрения Клемансо, Вильсону лучше было бы оставаться дома. Он нашел (или ему так казалось) общий язык с полковником Хаузом - "хорошим,- по его словам,- американцем, почти столь же хорошим, как француз". И англичане считали полковника Хауза лучшим из дипломатов, которых дала миру до сего времени Америка. Президент Вильсон не был столь мягким джентльменом.

Не придавал обычного блеска встрече встревоженный Ллойд Джордж. Только что на дополнительных выборах его коалиция потеряла два места. Пресса подталкивала его к тому, чему он и сам особенно не сопротивлялся,- сблокироваться с французами. Торговые круги требовали скорейшего заключения мира. Особенно беспокоили Ллойд Джорджа донесения разведки из Германии: недостаток продовольствия и анархия могут "большевизировать" страну.

У британского премьера были и собственные счеты с президентом. Он боялся, что США встанут на путь ускоренного военно-морского строительства и обесценят британскую мощь на морях. Ллойд Джордж был солидарен с Клемансо в том, что с Германии нужно взыскать крупные репарации. Что будет с уставом, с Лигой наций - это покажет будущее. Сейчас же нужно было решать актуальные проблемы сегодняшнего дня. Итак, тактикой Клемансо и Ллойд Джорджа стало "опускать" обсуждение устава всемирной организации и брать быка за рога, обращаясь к конкретным проблемам.

Теперь, когда лидеры трех крупнейших империалистических стран - США, Англии и Франции - решали дела втроем и втайне, никто, даже официальные члены делегаций, не знал, что творится за кулисами, в доме номер одиннадцать на площади Америки. Никогда прежде не было у президента секретов от Хауза, на этом этапе даже верный техасец потерял контакт с творимой тайной.

Несомненно, Вильсон был в сложном положении. Потери демократов на осенних выборах сделали его едва ли не слабейшим (политически) членом "верховной тройки". Ллойд Джордж и Клемансо знали об оппозиции республиканцев в конгрессе, заставлявшей Вильсона отойти от прежней роли своего рода "пророка" и лавировать. Президент хотел укрепить тыл, чтобы снова обрести уверенность в Европе.

И здесь Вильсон не оставил надежды преодолеть оппозицию его глобальным планам в США. 18 марта 1919 г. он пригласил полковника Хауза и англичанина лорда Р. Сесила обсудить за обедом все возможные варианты пересмотра главного документа Лиги, пункт за пунктом.

Чего добивались сомневающиеся в ценности участия США в Лиге наций сенаторы? Главным образом следующего: недопущения иностранного вмешательства во внутриполитическую жизнь (американцы еще боялись вторжения Европы в их жизнь); сохранения во всем объеме "доктрины Монро"; права выхода из Лиги наций; уточнения прав владельца мандата на выделенную ему Лигой наций территорию. Как видим, это был тот же империализм, но более осторожный, приверженный господству в Западном полушарии ("доктрина Монро") и опасающийся перенапряжения в попытке глобализировать эту доктрину. Вильсон был готов пойти на некоторые уступки "консервативно" мыслящим сенаторам, но не желал отступать в главном: США стали мировой державой, поле деятельности американской дипломатии распространяется на весь мир, провинциализм XIX века нужно похоронить.

На заседании Комиссии по Лиге наций 22 марта 1919 г. начались решающие обсуждения. Силой объективных обстоятельств США и Франция оказались на противоположных полюсах. Как уже отмечалось, США видели в Лиге наций инструмент перевода своего экономического могущества в политическую силу на глобальном уровне. Франция хотела использовать крах Германии, чтобы утвердиться крупнейшей военной величиной Европы. Французский представитель Буржуа потребовал создания международного генерального штаба и международной инспекции по вооружениям. Ясно, что французский генеральный штаб, опираясь на победоносную многочисленную армию, рассчитывал доминировать в обеих специализированных военных организациях. Вильсону, разумеется, претило такое возвышение французов в Европе, которому США, при всей их экономической мощи, в реальности мало что могли противопоставить.

В Вильсоне начала закипать кровь. Он видел в действиях французов предпосылку к разделу Германии и обеспечению французской гегемонии на Европейском континенте. Французы уже энергичнейшим образом создавали союзную польскую армию для участия в войне против Советской России, французские военные специалисты направлялись в прежние части Австро-Венгрии и на Балканы. В условиях, когда Советская Россия была в огне гражданской войны и Германия ждала решения своей участи, Париж был близок к реализации своих самых амбициозных планов.

Президент начал запоздалую кампанию по завоеванию общественного мнения Франции. В ближайшее же воскресенье он посетил разрушенные немцами города, а затем в присутствии Клемансо и Ллойд Джорджа постарался наладить мир с генералиссимусом Фошем. И все же он не пошел так далеко, как того хотели французы. Вильсон хотел совсем иной Лиги наций, он не желал делать ее простым прикрытием для активизировавшейся в Европе Франции.

Вильсон оказался как бы между двух огней. Если США решили "твердой ногой" вступить в Лигу, они благодаря своей экономической мощи могли рассчитывать на группу если не сателлитов, то следующих за ними стран - но это только в том случае, если эти страны не боялись неожиданного выхода США из Лиги. Поэтому президент Вильсон, с одной стороны, гарантировал им постоянное американское покровительство, с другой - под давлением сената все же вынужден был обещать конгрессу внести в устав право выхода из Лиги при условии предварительного (за два года) уведомления. Эта поправка пошатнула престиж и влияние США в Европе и мире в целом, не удовлетворив при этом изоляционистов в конгрессе. Отступление Вильсона было почти трагически воспринято французами. Перспектива ясно выраженной возможности ухода США оставляла Францию один на один с более населенной и развитой индустриально Германией. Новые союзники среди малых стран тоже "содрогнулись", в этом нет сомнения.

К концу марта 1919 года парижская эпопея Вильсона достигла своего апогея. Весь мир видел, как за закрытыми дверями три "гранда" современного империализма расписались в своем бессилии договориться. Среди буржуазии стран-победительниц, желавших дележа плодов победы, непрактичный проект американского идеалиста - Лига наций - стал козлом отпущения в их недовольстве затяжкой решения насущных европейских вопросов. Что толку в Лиге с ее никого не удовлетворяющим уставом, когда на востоке Европы побеждает величайшая социальная революция и когда пример новой России каждую минуту может вызвать мощный революционный подъем в поверженных центральноевропейских странах.

Конфликт американской и французской точек зрения перестал быть секретом для кого бы то ни было. Разумеется, у Вильсона всегда был в запасе свой выход: сесть на пароход и оставить весь этот кошмар позади. Но такой капитуляции Вильсону не простит ни история, ни прежде всего правящий класс его страны. К чему были жертвы военного времени? Как он распорядился уникальным историческим шансом? Возможно, французы были бы и не против отплытия несговорчивых янки, хотя они явно хотели иметь их в запасе как членов контрольного механизма, предотвращающего новый бросок Германии в Европе. Да и только ли в Германии было дело? Когда обиженный Вильсон надуто молчал в своем кресле, с европейского Востока поступали потрясающие известия. 24 марта 1919 г. было сформировано Советское правительство Венгрии. Германия бурлила, приближаясь к порогу мощного революционного переворота. Творцы мира в Париже должны были рассматривать свои действия уже в новом историческом измерении. Новый мир грозил сокрушить старый эксплуататорский со всей его дипломатической машиной. Было о чем задуматься столпам империализма в марте 1919 года.

Весной 1919 года многие архиважные вопросы Парижской конференции стали быстро блекнуть на фоне могучего действа русской революции и создания великого государства. Вождь новой России В. И. Ленин послал через У. Буллита президенту Вильсону предложения о нормализации отношений. Буллит прибыл в Париж 25 марта 1919 г. и немедленно устремился к полковнику Хаузу. Тот, понимая важность происходящего, сразу же позвонил президенту. Однако Вильсон, ссылаясь на головную боль, отказался принять Буллита.

Головная боль президента явилась не только следствием его негативного отношения к новой социальной системе, которую он помогал душить десантами в Мурманске, Архангельске и Владивостоке. Слухи о миссии Буллита уже достигли американских средств массовой информации и еще более стимулировали антисоветскую паранойю в США. Подкомитет сенатской комиссии по юридическим делам начал буквально "охоту за ведьмами". 2 апреля 1919 г. секретарь президента Тьюмалти писал своему боссу: "Предполагаемое признание Ленина вызвало здесь оцепенение". Помощник государственного секретаря Полк отозвался на доклад Буллита (который будет через пятнадцать лет первым послом США в СССР) следующим образом: "Я не думаю, что можно действовать, основываясь на докладе, составленном Буллитом и Стеффенсом после трехдневного пребывания в России".

Антикоммунизм Вильсона был глубок настолько, что он отказался видеть в обращении В. И. Ленина предложение нормализовать отношения между двумя великими державами. Он видел в нем трюк, призванный создать дипломатическое прикрытие подрывной деятельности. Действия лидера крупнейшей империалистической страны трудно определить иначе, как иррациональные. Встретившись наконец с Буллитом, Вильсон оценил письмо В. И. Ленина как "оскорбительное", хотя Буллит дал высокую оценку вождю русской революции. И, напротив, президента радовали временные успехи адмирала Колчака в Сибири, он полностью поддержал тех, кто видел лишь один способ обращения с большевиками - их устранение.

Итак, с 24 марта 1919 г. начинается вторая фаза Парижской мирной конференции. Ее характеризует уход "большой тройки" "в подполье". В жесткой дипломатической схватке решалась судьба Германии. Несомненно, Клемансо и Пуанкаре хотели воспользоваться разгромом Германии и распадом Австро-Венгрии для создания такой ситуации, когда военная мощь Германии была бы парализована союзом Франции с малыми странами Центральной и Восточной Европы. Вильсон же хотел добиться того, чтобы Германия и Франция уравновешивали друг друга и обе, как и все малые страны Европы, зависели в Лиге наций от США.

В отличие от обескровленной Франции, Соединенные Штаты не интересовали германские репарации. Отказ от репараций был, разумеется, шагом, вызывавшим благодарность германской стороны. Но Вильсон пошел еще дальше. На заседаниях "совета трех", где помимо Вильсона, Ллойд Джорджа и Клемансо присутствовал лишь официальный переводчик П. Манту, президент США заявил, что не следует ориентировать экономических партнеров на определение такой общей суммы репараций, которая, мол, возмутит Германию политически и погубит экономически.

Поскольку и Клемансо, и Ллойд Джордж стремились ослабить Германию на максимально долгий период и поскольку они обещали своим избирателям, что "немцы заплатят", президент встретил в их лице резкую оппозицию. Справедливо ли, спрашивал Ллойд Джордж, чинить разрушенную крышу дома во Франции за счет семьи, потерявшей кормильца? Постепенно Вильсон отступал под напором двух своих партнеров. Дебаты были столь накаленными, что на одном из заседаний Клемансо назвал Вильсона "прогерманцем" и вышел. Пытаясь найти компромисс, Вильсон предложил трем экспертам-экономистам определить общую сумму репараций.

Не меньшие споры вызвал вопрос о границах Германии. Клемансо предложил, чтобы области Германии, лежащие к западу от Рейна, были объявлены Лигой наций отдельным германским государством и чтобы контроль над этим государством с населением в 5 млн. человек поручили Франции. Вильсон напомнил о несовместимости передачи 5 млн. немцев с "14 пунктами". Попытки Франции создать коалицию антигерманских государств противоречат духу и букве устава Лиги наций, запрещающего создавать военные коалиции внутри Лиги. Клемансо потребовал записать в устав гарантии от германской агрессии. Вильсон ответил, что такая конкретизация устава невозможна.

Перед Вильсоном стояла дилемма: отстаивать свои позиции до конца (рискуя разрывом с Клемансо и провалом конференции) или пойти на уступки. Французы стояли на своем отчаянно, для них это был вопрос национальной безопасности, поставленной под угрозу германской армией дважды за полстолетия. 28 марта 1919 г. Клемансо потребовал включения в территорию Франции Саара согласно границам 1814 года. Клемансо говорил: "Если в период поражения Франции в 1814 году антифранцузская коалиция оставила Саар Франции, то почему победоносная Франция 1919 года должна от него отказываться?" Обороняясь, Вильсон напомнил, что французы ничего не говорили о Сааре во время переговоров о перемирии. Максимум, в чем он согласен уступить,- это временная эксплуатация угольных шахт Саара французами. Аннексия будет ошибкой. На это Клемансо ответил, что эксплуатация необходимых французам угольных шахт в управляемом немцами Сааре даст повод к бесконечным конфликтам.

В первых числах апреля нервная энергия Вильсона начала иссякать. Он говорит о сознательной затяжке времени "проклятыми" французами. Президент еще больше сближается с Н. Бейкером, своим военным министром, который никогда не был прежде его особым поклонником, а теперь в определенной мере "заменял" полковника Хауза. Бейкер менее осторожен, чем Хауз, он советует президенту пригрозить своим партнерам по "большой тройке" выходом из игры, отбытием в США и обращением к американскому народу с объяснением мотива ухода с переговоров американской делегации. Президент отвечал, что он пока не готов взять на себя ответственность за срыв мирной конференции. Но проходит еще несколько дней, и Вильсон начинает говорить о возможности ухода с конференции.

Коллеги и партнеры, а в особенности Ллойд Джордж, наблюдали за эмоциональным коллапсом президента. Они видели, что Вильсон сам довел себя до стрессового состояния, пытаясь "переговорить", переубедить тех, кто верил лишь в силу объективных обстоятельств. А объективные обстоятельства, создаваемые новой, могущественной Америкой, были все же недостаточны, чтобы в решающей степени повлиять на противостоящих партнеров.

Физическое напряжение стало сказываться на внешности Вильсона: он осунулся, стал заметен тик лицевых мускулов. Партнеры забеспокоились - не из христианского сострадания, а потому, что спешили добиться максимально благоприятных для себя результатов. Уже 23 марта Клемансо через посредников передал полковнику Хаузу свои предположения, что напряжение конференции отрицательно сказывается на состоянии здоровья президента: "Он кажется совершенно опустошенным". В начале апреля наступила своеобразная кульминация. Спор вновь возник из-за требуемых от Германии репараций, и надломленный Вильсон оказался в постели под надзором своего врача Грейсона.

Но даже в постели Вильсона мучали прежде всего не боли. Перед ним стояла "неразрешимая" проблема: если он порвет с Клемансо и Ллойд Джорджем, то выигравшей стороной будет только Германия. Это также будет означать почти непоправимый удар по Лиге наций, в какой форме он ее задумал. Даже теряя силы, Вильсон не передоверил никому ведение дел. Европейские оппоненты сидели в соседней комнате, а место президента занимал Хауз, постоянно входящий к своему шефу с сообщениями о том или ином предложении партнеров. Между собой Вильсон и Хауз решили, что в отношении Саара нужно найти взаимоприемлемый выход. Хауз напомнил президенту слова Гладстона: "Не следует страдать из-за разочарований, нужно знать, что в политике идеалы не реализуются никогда". Хауз снова продемонстрировал свою энергию. Его знаменем стал компромисс в условиях "тихой" дипломатии. Он сумел убедить Вильсона, что смягченный вариант репарационных требований Клемансо приемлем как основа для окончательных решений.

Болезнь сильно изменила Вильсона. Созвав у своей постели членов американской делегации 6 апреля 1919 г., он объявил: "Джентльмены, это не заседание комиссии по заключению мира. Теперь это больше похоже на военный совет". У присутствующих сложилось впечатление, что их лидер на грани срыва, что еще одна доза такого опыта - и он покинет конференцию. Капитан "Джорджа Вашингтона" получил приказ подготовить судно.

Но существовали серьезные сдерживающие мотивы. Из Вашингтона поступали суждения, что внезапный уход с мирной конференции может ослабить внутриполитические позиции президента, сделав его виновником неудачи предприятия, в которое он втянул США. Французская пресса уже изображала Вильсона испорченным ребенком, убегающим к подолу матери. Хладнокровных европейских политиков вовсе не взволновала угроза отплытия американцев домой. Прощай, Америка! И прощайте американские планы наладить свой порядок, установить свои контрольные механизмы в Европе.

Основные пункты противоречий: репарации, раздел Германии, толкование устава Лиги наций. В вопросе о репарациях Вильсон сделал несколько шагов навстречу партнерам, передоверив окончательное суждение экспертам. В вопросе о Сааре он готов был отдать французам шахты, но не политический контроль над областью. Затем согласился с предложением экспертов отдать Саар на пятнадцать лет под юрисдикцию Лиги наций, а позже решить судьбу области путем плебисцита. Наконец, принял 14 апреля предложения Клемансо о демилитаризации Рейнской области. (Клемансо согласился на этот вариант, только получив гарантии американо-английской помощи в поддержании нейтрального статуса Рейнской области.)

Но если на французском фронте обозначилось некоторое движение, то на английском ситуация дошла до очередного кризиса. Окольным путем, через США, до Вильсона дошли слова Ллойд Джорджа, что он "не пошевелит пальцем в пользу Лиги наций", если Соединенные Штаты будут продолжать строить военные корабли. Вильсон попросил от англичан письменного изложения их позиции в этом вопросе. Желая сохранить Лигу наций, он в ответе пообещал не стремиться к военно-морскому превосходству над Британией.

Как это ни странно, но спор с Англией по поводу строительства флота был разрешен обращением к "доктрине Монро". Помощь невольно оказала республиканская оппозиция. Экс-президент Тафт 28 марта 1919 г. предупредил президента, что, думая о журавле в небе, следует прежде всего иметь синицу в руке. Следует гарантировать преобладание США в Латинской Америке. "Резервация "доктрины Монро" единственная могла бы позволить провести договор (о Лиге наций. - А. У.) через сенат". Это был серьезный совет серьезного человека. Этим советом Вильсон не мог манкировать. Он сел за машинку и напечатал следующее добавление к статье X: "Ничто в данном уставе не должно быть истолковано как отрицание "доктрины Монро"". Такое добавление снимало некоторые страхи у американских империалистов, обеспокоенных тем, чтобы, забираясь в дальние дали, не потерять имеющегося на заднем дворе. Но укрепляло ли это собственный план Вильсона - растворить прежде поделенный европейскими метрополиями мир в Лиге наций, сделать США не просто участником, а своего рода гарантом всех мировых империй, высшей силой? Требуя же от европейцев уважения такого особого регионального права для США, как осуществление "доктрины Монро", США лишались моральной, логической силы требовать от европейских держав отказаться от их особых союзов и группировок. Под идею Лиги наций была подведена мина.

Очевидцы утверждают, что речь Вильсона поздним вечером 10 апреля 1919 г. в пользу "доктрины Монро" была самым ярким его выступлением на конференции. Все перья остановились, зал долго молчал. Позже Вильсон признал, что эту его речь трудно назвать экспромтом: "В течение двадцати лет я преподавал американскую историю, и не проходило месяца, чтобы я не обращался к "доктрине Монро"".

Хитроумные англичане предложили некоторые стилистические поправки, но в целом приняли положение о "доктрине Монро". Да и как им было не принять его, если, давая США то, чем они и без того владели, эта поправка развязывала руки англичанам. Однако против включения в устав поправки о "доктрине Монро" выступили французы. Американская дипломатическая разведка доложила Хаузу, что французы не имеют ничего против "доктрины Монро", но хотят продать свое согласие подороже. И когда французы выдвинули свои возражения, Хауз предложил им "отправиться к черту на глубину семь тысяч футов". Французы сняли свои возражения, но дали понять, что их уступчивость в данном вопросе должна еще быть оплачена.

28 апреля 1919 г. комиссия приняла проект устава Лиги наций. Вильсон зачитал внесенные поправки. Они ослабляли первоначальный вариант, но он надеялся в ходе работы Лиги "поправить дело". Он верил, что XX век будет американским.

В сражении за устав наступила пауза. В Париже государственные деятели его приняли, в Вашингтоне противники курса Вильсона его внимательно изучали.

Но работа конференции отнюдь не была завершена. Устав - американское изобретение, именно американцы постарались сделать его первым пунктом повестки дня. Но империалистических победителей в первой мировой войне прежде всего интересовала добыча. Именно сюда переместился центр дипломатической борьбы.

Комиссия по репарациям назвала сумму, которую побежденные должны заплатить наличными, товарами и финансовыми обязательствами до 1 мая 1921 г.

Какова была позиция США в этом финансовом натиске на Германию? Соединенные Штаты постарались защитить некоторые позиции немцев. Уже 2 апреля Вильсон выступил с весьма благосклонными в отношении немцев положениями. Он выступил против наказания кайзера Вильгельма II. Своим посуровевшим европейским коллегам он объявил, что вина за войну - коллективная. "Пусть Германию судит история, а я не хочу делать ничего такого, что выходит за пределы наших прав". Даже собственный госсекретарь сказал Вильсону, что среди американского населения сильно желание видеть кайзера наказанным. На что Вильсон ответил, что его не беспокоит то, о чем думают массы, у него есть собственное представление о справедливости.

Но к "истории" обратился не только американский президент. В один голос и Клемансо, и Ллойд Джордж заявили, что история не простит им оставленных без наказания преступлений. Они напомнили Вильсону перлы его красноречия о виновниках подводной войны и многое другое. Завязался очередной спор "колоссов" буржуазной дипломатии. Вильсон призвал не позволять эмоциям влиять на разум. В этом месте взорвался сидевший, как обычно, с полуприкрытыми глазами Клемансо: "Ничто в мире не делается без эмоций. Не эмоции ли двигали Иисусом Христом в тот день, когда, он изгнал торговцев из храма?" Речь Ллойд Джорджа была менее эмоциональной: "Если мы желаем иметь Лигу наций для будущего и придать ей силу, мы должны с самого начала показать, что она способна наказать преступление".

В середине апреля на первый план империалистического передела мира вышли претензии Италии. Столкнулись две линии. С одной стороны, согласно секретному Лондонскому договору 1915 года, Англия и Франция обещали Италии права на значительные приращения территорий, причем тех, где жило много неитальянцев. Этот договор не называл конкретно порта Фиуме, но по его духу можно было предположить и это обещание. С другой стороны, США в "14 пунктах" обещали Югославии свободный и гарантированный выход к Адриатическому морю. США соглашались отдать Италии Трентино - это была плата за согласие Италии на устав Лиги. Что же касается Фиуме, то Вильсон предложил сделать этот город независимым, свободным, не связанным таможенными узами с соседями.

И снова Ллойд Джордж и Клемансо предпочли уступить Вильсону за счет второстепенного для себя вопроса. 23 апреля 1919 г. они присоединились к Вильсону, отрицая за Италией право на Фиуме. Но, чтобы подсластить пилюлю, они пообещали итальянцам далматинское побережье и острова Адриатического моря. Здесь Вильсон встал на дыбы. Он объяснил свое особое снисхождение к югославам: он боялся, что те, получив отпор "большой тройки" и итальянцев, обратятся к России, а это может вызвать создание колоссального блока славянских народов и изменить судьбы мира. И чтобы предотвратить эту страшную "цепную реакцию", Вильсон предложил умерить аппетиты итальянцев. Ради этого он нарушил принцип конфиденциальности. Вечером 23 апреля Вильсон появился перед прессой и выдвинул аргументы в пользу югославских прав на Фиуме. До сих пор мир мог только предполагать, что творится за закрытыми дверями на встречах "тройки". Вильсон вызвал настоящую бурю, вынося один из наиболее острых вопросов на суд общественности. Многие иллюзии увяли. Миротворцы, как оказалось, не думали о высших принципах, а отчаянно делили добычу.

Вслед за итальянским кризисом на Вильсона обрушился японский. Делегация во главе с Ч. Макино посетила 21 апреля резиденцию Вильсона и потребовала выполнения секретного договора Японии с Англией и Францией о передаче ей тихоокеанских островов и китайской провинции Шаньдун. Мировая война сделала Японию крупнейшей политической величиной Восточной Азии, и американскому президенту было об этом заявлено без обычной японской учтивости. Вильсон, несомненно, надеялся, что европейцы мирятся с возросшим влиянием Японии в Китае (и в Азии в целом) только в силу своей занятости на полях мировой войны. После войны, полагал Вильсон, Япония будет поставлена в определенные рамки, если не на прежнее место. Не без удовлетворения выступал Вильсон вместе с англичанами против пункта о равенстве рас в уставе Лиги наций. Тем большим было внутреннее возмущение президента, когда он встретил яростное самоутверждение японцев, потребовавших санкционирования статус-кво 1918 года на Дальнем Востоке.

Придерживаться принципа или считаться с реалиями? Сначала Вильсон опробовал первый подход. В присутствии китайских делегатов он призвал японцев соблюдать прежние договоры и придерживаться принципа "открытых дверей" в Китае. Боящимся японцев китайцам он пообещал потребовать от Японии передачи Шаньдунского полуострова под международный контроль. Многие среди американцев стояли за жесткий подход к японцам. Лансинг считал, что японцы блефуют и не покинут Париж. Генерал Блисс настаивал на жесткой линии, говоря, что попустительством Японии "мы сеем зубы дракона".

Вильсон ошибался, рассчитывая в нажиме на Японию получить помощь западноевропейцев, потесненных из Китая. Когда 25 апреля он предложил всем странам отказаться от прав экстерриториальности в Китае, Англия энергично выступила против. Она намеревалась восстановить свое влияние в Южном Китае, действуя не против Японии, а солидарно с ней. Именно этот эпизод имел в виду Вильсон, когда позже говорил домашним, что иногда государственные деятели ведут себя хуже бандитов.

Своего рода "революция" в мировоззрении Вильсона, а точнее - поворот его стратегического курса произошел в конце апреля. Президент стоял перед дилеммой: быстро решить дело в пользу Японии или выступить против Японии и отправиться домой. Но что он оставит позади себя? Президент позволил себе выговориться перед Бейкером. Тогда, 28 апреля 1919 г., американский президент оценивал ситуацию следующим образом: если США покинут конференцию, то это может привести к союзу России, Германии, Италии и Японии, который сразу же превратит в прах компьенский триумф западных союзников. В мире произойдет новое перераспределение сил. Евразийский континент окажется в руках враждебных Америке сил. Стоило ли из-за китайского Шаньдуна играть с мировой трагедией? Стоило ли из-за едва ощутимых потерь в Северном Китае подвергать себя риску нового мирового конфликта?

Сомнения такого рода подвели Вильсона к удобному для Японии компромиссу - японцы пообещали вести себя в Шаньдуне цивилизованно. Педагог мог чувствовать удовлетворение. А политик? Устные обещания японцев значили столь же мало, сколь и прежде даваемые письменные. Но американский президент полагал, что он предотвращает создание колоссальной, потенциально антиамериканской коалиции. На самом же деле он от глобального замысла начал спускаться к мелким компромиссам. Так "исключительная роль США" начала обрастать всеми признаками обычного дипломатического торга. В определенном смысле это было фиаско глобального замысла Вильсона, стратегии воздействовать на весь мир в целом, базируясь на половине промышленного производства мира и действуя через каналы Лиги наций.

Этому своеобразному "сползанию" Вильсона в общий лагерь способствовала единая в своей основе ненависть всех империалистических политиков к Советской России. Именно в эти дни Вильсон направляет посла Морриса из Японии в Омск, чтобы оценить, насколько силен колчаковский фронт антисоветизма. И именно в эти дни Вильсон дает понять, что помимо частного интереса у американского империализма есть и общие с западноевропейским империализмом задачи, центральной среди которых является охранительная социальная функция.

В середине апреля, когда конституция Лиги наций - устав был выработан, наступило время подступить к главному вопросу - о мире с Германией. По поручению четырех ведущих стран президенту Вильсону было предложено подготовить официальное открытое приглашение Германии прислать своих делегатов в Версаль для подписания мирного договора.

Условия мира с Германией выработала "большая империалистическая тройка". На секретном совещании во французском министерстве иностранных дел 6 мая 1919 г. проект договора с Германией был зачитан малым партнерам. Решение зачитать текст было принято после ремарки Клемансо: "Немцы все равно опубликуют текст". Широкая же публика не знала этого текста - триумф "закрытой" дипломатии.

На следующий день Вильсон отправился в Версаль - здесь победителей ожидала германская делегация примерно из 200 человек, возглавляемая министром иностранных дел Веймарской республики графом Брокдорфом-Ранцау. Первая встреча имела театральный эффект. Во главе стола сидел премьер-министр Клемансо, по правую от него руку - президент Вильсон, по левую - премьер-министр Ллойд Джордж. В три часа дня было объявлено о входе германской делегации. "Тигр" Клемансо дал немецкой стороне право на письменный ответ в течение пятнадцати дней. Брокдорф-Ранцау постарался испортить союзникам праздник. Он не удосужился встать и, в отличие от Клемансо, сидя ответил победоносным союзникам. Слова Брокдорфа-Ранцау соответствовали его манерам: "От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны. Такое признание в моих устах было бы ложью". Ллойд Джордж играл ножом из слоновой кости для разрезания бумаг. Клемансо барабанил пальцами по столу. Вильсон был возмущен не менее. Выходя из зала, он сказал: "Отвратительные манеры!.. Немцы действительно глупый народ. Они всегда делают не то, что надо. Они всегда делали ошибки во время войны - почему я и нахожусь здесь. Они не понимают человеческой природы".

Но внутренне Вильсон был не больше удовлетворен проектом договора с Германией, чем Брокдорф-Ранцау. Его подлинные слова: "Если бы я был немцем, я бы никогда не подписал этого договора".

Трудно представить себе сейчас, насколько отделяли тогда в Берлине Вильсона от Клемансо и Ллойд Джорджа, но протест против союзных условий мира был обращен прежде всего к американскому президенту. Канцлер Шейдеман обрисовал ситуацию так: "Президент Вильсон является лицемером, а Версальский договор представляет собой самое злостное преступление в истории". Очевидно, что веймарские деятели, помимо прочего, хотели нажить политический капитал за счет простой формы использования патриотизма - протеста против суровых условий мира. В тот момент они не смогли разобраться в оттенках американо-франко-английского конгломерата отношений, в противном случае они, видимо, должны были играть не против, а за Вильсона. Вильсон от лица "тройки" писал "ответ на ответ": "Совет не может опуститься до дискуссий о своем праве настаивать на условиях представленного текста мирного договора. Он может рассматривать лишь практические предложения полномочных германских представителей".

Публикация текста навязываемого немцам Версальского мира показала подлинный империалистический характер дипломатии великих западных держав.

Немецкий ответ от 29 мая 1919 г. на подписанную Вильсоном ноту западных держав вызвал панику даже у претерпевших все. Даже Ллойд Джордж всерьез теперь опасался, что Германия возобновит военные действия. В Вашингтоне и в Лондоне, как и в штаб-квартирах американцев и англичан в Париже, стали задаваться вопросом, не перегнули ли союзники палку в своем обращении с Германией. Лишь Клемансо упорно полагал, что суровость условий мира недостаточна, и 2 июня заявил своим американскому и английскому коллегам, что любая уступка Германии вызовет падение его кабинета и приход к власти еще более жесткой в отношении Германии политической коалиции. Вильсон в эти дни всерьез думал о возможности новой мировой войны. "Я никогда не видел его (Вильсона. - А. У.) более воинственным",- пишет в эти дни Лансинг. Вильсон говорит об измене окружающих. На европейской арене бессильный гнев президента вызывало то, что "новорожденные" государства вели себя не так, как он предполагал. Они не искали высокого американского покровительства, а вооружались, ссорились друг с другом, намечали военные союзы и если смотрели на Запад, то скорее на Францию, чью поддержку они могли купить проявлениями антигерманизма.

Одной из особенностей внешней политики этих малых стран было их отношение к Австрии. Собравшись на секретном совещании 3 мая 1919 г., малые страны резко выступили против проекта (подготовленного "тройкой") договора с Австрией как излишне мягкого. Опасаясь очередной организационной и словесной трясины, президент Вильсон сказал слова, которые прежде он старался камуфлировать. Речь шла о роли великих и малых стран: "Главное бремя войны пало на великие державы, и поэтому в конечном счете именно военная и военно-морская мощь великих держав будет конечной гарантией мира в мире". Такое кредо отличалось от словесного идеализма прежних дней.

Более того. Теряя надежду на устойчивое равновесие в Европе, Вильсон начинает подумывать о возможностях союза всех англоязычных народов. Беседуя с английскими политическими деятелями, выросшими в условиях близкой ему политической культуры, Вильсон заговорил о необходимости американо-английского руководства Лигой наций.

2 июня 1919 г. проект мирного договора получила австрийская делегация, и ей тоже был дан пятнадцатидневный срок для ответа. Реакция Австрии была похожа на реакцию Германии.

И этот мир, его условия подчеркнули империалистический характер дипломатической кухни в Париже. В июне, видя свет лишь со стороны Советской России, тысяча французских пролетариев вышла на улицы с красными флагами, что заставило французское верховное командование привести войска в состояние боевой готовности. А 13 июня Ллойд Джордж пообещал присовокупить к французским военным приготовлениям британскую морскую блокаду.

Социальная обстановка во Франции и во всей Европе была такова, что общим императивом все более становилось стремление поскорее подписать мир с Германией и обратиться к социальным проблемам, приобретавшим исключительную остроту. Гиганты мира империализма ощутили опасность и стали более склонными к компромиссам. По самому острому вопросу - об оккупации Рейнской области - в июне с Германией были подписаны два соглашения. Американская сторона сняла возражения против плебисцита в Верхней Силезии. Вильсон вписал в договор строчку о том, что в близком будущем возможным станет прием Германии в Лигу наций.

Что делать, если Германия и сейчас не подпишет мира? Ллойд Джордж выступал за полную блокаду Германии, а Вильсон - за военную оккупацию. На что Ллойд Джордж отвечал, что это отражает желание американцев продавать излишки своей пшеницы. 16 июня Клемансо изложил "последнее слово" союзников Германии, отведя на ответ лишь семь дней. Все участники "большой тройки" совещались со своими военными советниками. Главным вопросом было: что делать, если немцы ответят отказом, как сформировать такое немецкое правительство, которое подпишет союзные условия? Германский кабинет пал, и лидеры политических партий новорожденной Веймарской республики попросили отсрочки с ответом. Было видно, что Германия агонизирует. Немцы сожгли трофейные боевые знамена французов и, что было более серьезно, потопили свои военные корабли. Это совершенно вывело из себя Клемансо, рассчитывавшего на значительную часть германской эскадры. Перед лицом этих обстоятельств, этих проявлений германской непримиримости союзники 23 июня 1919 г. отказались продлить срок подписания мирного договора. Их заседание было прервано неожиданным известием о том, что Германия подчинится преобладающей силе и подпишет договор без каких-либо новых условий.

Утром 27 июня в Версаль прибыли два германских представителя, уполномоченных подписать договор. Несомненно, это сняло напряженность. В течение часа Вильсон, наконец-то оживившийся, беседовал с представителями прессы. Мало сомнений в том, что президент в значительной мере делал хорошую мину при плохой игре, говоря журналистам, что условия мира оказались ближе к его замыслам и принципам, чем он "имел право ожидать". Германия действительно получила суровый мир, но увеличивал ли он американское влияние в Европе? Не был ли этот мир миром скорее Клемансо, чем Вильсона? Впрочем, и с формальной стороны далеко не все было в порядке. Оставленные один на один с Японией, китайцы отказались от подписания кабального для них мира и удалились в буквальном смысле в слезах.

На следующий день чета Вильсонов посетила президента Пуанкаре, и два люто ненавидевших друг друга политика церемонно восславили друг друга. С орхидеей в петлице президент Вильсон прибыл на заключительную церемонию в Версаль. В Зеркальном зале Трианона, где была в 1871 году провозглашена империя Гогенцоллернов, теперь была провозглашена ее смерть. Вильсон вошел в зал последним, когда за столом, возглавляемым Клемансо, уже разместился Ллойд Джордж. "Тройка" повела процессию. По знаку Клемансо взмахнули клинками гвардейцы у дверей и прозвучала команда: "Введите немцев"! На этот раз "большая тройка" не поднялась навстречу двум фигурам в черном, которые были подведены к столу с текстом договора.

Вслед за немцами поставил свою подпись президент Вильсон. Это была значительная минута. Еще пять лет назад Соединенные Штаты стояли в стороне от блестящих европейских канцелярий и без них решались судьбы мира; Теперь же улыбающийся президент США скрепил своей печатью документ, фиксирующий полноправное представительство США в дипломатии великих империалистических держав. Разумеется, еще больше изменился сам мир, в котором раньше правила Европа. Упиваясь своим всемогуществом, победители Германии не подозревали, что через двадцать лет их ждет еще одна мировая схватка.

А пока же вокруг гремел салют, и фонтаны Версаля работали впервые с начала мировой войны. Вильсон выиграл мини-войну с коллегами, настаивая на том, чтобы стенограммы их заседаний не подлежали ни публикации, ни даже цитированию. Отстаивая правила тайной дипломатии, американский президент убеждал коллег, что в пылу ссор они наговорили много такого, чего не следовало знать массам.

На платформе вокзала Клемансо, нарушая свой режим дня, провожал Вильсона: "У меня такое ощущение, словно я теряю одного из своих друзей". На самом деле расставались носители двух схем послевоенного устройства Европы. Франция стремилась к гегемонии в Европе, США посредством Лиги наций - к преобладанию в мире в целом. Но вожди были любезны. Да и не знали они, что и те и другие стратегические планы окажутся погребенными неумолимым ходом истории. Мир жил уже в другом измерении.

Символом соприкосновения двух эпох была демонстрация рабочих на виду у направляющегося к "Джорджу Вашингтону" президента. Но вот все позади: эскорт военных кораблей окружил лайнер, взявший курс на Нью-Йорк. Наступили спокойные дни, когда можно было обдумать прошедший дипломатический ураган. Главные надежды Вильсон возлагал на создаваемый им первый в истории международный механизм глобального диапазона - Лигу наций. Она сумеет создать арену, на которой экономическая мощь США проявит себя в полной мере. По существу, Вильсон предлагал создать некое буржуазное "сообщество" с Лигой наций в качестве парламента. Но он при этом неуклонно стремился сохранить те преимущества, которыми владела американская экономика. Отметим, что экономическими советниками президента Вильсона всегда были крупные бизнесмены, а не какие-нибудь говоруны-реформаторы. Сам же Вильсон отличался органическим отвращением к миру цифр, статистики и графиков. И с самого начала работы мирной конференции президент постарался сделать так, чтобы экономические проблемы обсуждались в особом комитете, работающем, так сказать, в стороне от главных обсуждений. "Большая тройка" говорила о цифрах лишь в связи с германскими репарациями.

И когда речь зашла о степени слияния американской экономики с европейской, что могло бы (гипотетически) породить тесные узы, президент Вильсон оказался не на высоте своего глобального замысла. В послании новоизбранному конгрессу от 19 мая 1919 г. Вильсон вопреки логике создания любимого детища - Лиги наций - говорит не о сближении экономик главных центров капиталистического мира, а, напротив, о создании высокой тарифной стены вокруг американской экономики. Он говорит о необходимости защитить американскую индустрию для сохранения военно-оборонительной системы США. Именно это должно было позволить Америке "принять меры возмездия", если какая-либо держава обнаружит стремление к дискриминации американских интересов. Это крайне важное противоречие. Вильсон-политик хотел интегрированного мира, где самая крупная единица была бы впереди по закону больших чисел. Вильсон-экономист отражал заскорузлые интересы самой "некосмополитической" американской буржуазии, которая, несмотря на все свое могущество, боялась пускаться в не ограниченное тарифами мировое плавание. Рискуем сказать, что это противоречие убило бы планы Вильсона, связанные с Лигой наций, даже если бы еще раньше против них не выступил сенат.

Было очевидно, что в своей основе американская буржуазия вовсе не намерена была сливать свои рынки и ресурсы с европейскими в той же мере, в какой неприемлемыми были планы военной интеграции. Напротив, все более работал эгоистический мотив - не снижать темпов роста торговли, привыкшей к максимально благоприятным условиям военного времени. Вильсон говорил, что США должны стать банкиром мира, но, тормозя интеграционную тенденцию, он объективно затруднял и финансовые операции американских банков в различных регионах мира. Получается, что Вильсон верил в американское экономическое могущество, верил в "естественную" силу торговли США и боялся открытой схватки на освобожденной от тарифов арене.

Плывя на "Джордже Вашингтоне" последний раз, президент заперся в своей каюте. Лишь по настоянию супруги он делал то, что ненавидел,- ежедневно прогуливался по палубе. Президента занимал вопрос о поддержке мировой вовлеченности США на внутриамериканской арене. В Париже в свете прожекторов он демонстрировал полную убежденность в поддержке сената. Был ли он внутренне убежден в этом? Занимаясь в Париже высшим политическим блефом, Вильсон привязал к судьбе Лиги наций свою собственную политическую судьбу.

Личный врач доктор Грейсон просил капитана не спешить: его пациенту нужен отдых. А пациент уже работал над своей речью, представляющей мирный договор конгрессу. Спектр мнений советников был широк - от рекомендаций агрессивно защищать дипломатическую сделку в конгрессе до советов через головы законодателей обратиться к избирателям. Окончательный выбор был оставлен до Овального кабинета.

В сопровождении могучих линкоров "Джордж Вашингтон" вошел в гавань крупнейшего американского города. Матросы в белом выстроились на верхней палубе. Над гигантским человеческим муравейником Нью-Йорка летали самолеты и разносились звуки салюта. На набережной стояли члены кабинета и губернатор штата. Путь от Двадцать третьей стрит до Пятой авеню был заполнен толпами ньюйоркцев. Президент отвечал на приветствия, стоя в автомобиле, но по прибытии в "Уоллдорф-Асторию" тотчас же заперся в своем номере. В своей ипохондрии он уже не верил салютам - у него уже был европейский опыт. "Подожди, увидишь, как они от нас отвернутся",- сказал он ликующей дочери.

Напряжение не покидало Вильсона на всем пути в Вашингтон, на ступеньках, когда он поднимался к трибуне сената. Это сковало обычный артистизм его выступлений. Главная мысль речи перед сенатом - это то, что от создания Лиги наций зависит существование современной цивилизации. Президент говорил, что речь идет не о выборе, а о необходимости. Пророк обращался к тем, кто еще не вышел к мировым горизонтам: "Америка именно сейчас достигла первенства как мировая держава". И, отложив текст на этой фразе, оратор обратился к аудитории, глядя в лица: "Сцена установлена, наша судьба определилась... Мы не можем повернуть назад. Мы можем идти лишь вперед, открыв глаза и укрепив дух. Мы должны следовать предназначению. Именно об этом мы мечтали с самого рождения нации. Америка должна воистину показать путь. Свет устремлен на путь вперед и никуда более". Никогда еще ни один американский лидер не ставил так вопроса. Америка должна через посредство мировой организации возглавить мир. И он надеялся на свой класс, на смелость элиты, воодушевленной идеей повести за собой мировое сообщество.

Но по плечам ли США эта задача? Именно по этому вопросу мнения правящей Америки разделились - и это составило трагедию Вильсона как человека и политика. Для нас же важно отметить, что переход к глобализму в США был нелегок, велики были опасения потеряться в этой империалистической борьбе, стать не решающей силой, а объектом чужого давления, в первую очередь Британской империи. Если Ллойд Джордж поддерживает идею Лиги, не показатель ли это его замыслов вернуть Америку в русло имперского руководства? Если японцы за Лигу, не намереваются ли они с ее помощью заселить Калифорнию? Если Лига возьмет на себя тарифы, то не разорят ли американских бизнесменов более дешевые товары внешнего мира? Не будет ли Лига (сомневались пацифисты) прямым путем к участию США в новых и нескончаемых войнах? Правящий класс США еще не выработал планетарного мышления. Особенно это касалось тех, кто хотел переименовать комитеты "Америка прежде всего" в Лигу по сохранению американской независимости.

Стратеги республиканской партии думали о выборах 1920 года. Разрозненные отряды республиканцев нужно было сплотить общей идеей, и такой идеей стало видеться отрицание Лиги наций.

История о том, как сработала внутрипартийная машина, как и на чем получили республиканцы политический капитал,- другая история. Нам важно в данном случае главное: значительная часть правящего класса США оказалась неготовой к инициативе президента Вильсона глобализировать внешнюю политику страны. Первая попытка перехода к "Pax Americana" встречала все большее сопротивление.

Возможно, что одна из наиболее продуманных и взвешенных аргументаций против глобализации внешней политики США содержалась в речи, которую произнес сенатор Лодж 12 августа 1919 г. в сенате. Он указал на неудачи таких попыток "построить международный порядок". Одно за другим подвергал он критике положения предлагаемого Вильсоном статуса Лиги наций. Неизбежно было и цитирование прощального послания Вашингтона, в котором первый президент предостерегал против вмешательства в европейские дела. Лодж призывал укреплять США, а не распылять силы в безответственных акциях по всему мировому фронту. Умелый оратор, он вызвал овацию зала. В Белом доме Вильсон отреагировал так: "Если бы я сказал все, что думаю об этих ребятах в конгрессе, то потребовалась бы плита асбеста в два дюйма толщиной, чтобы сдержать все сказанное". Больше всего волновало Вильсона то обстоятельство, что внутреннее несогласие ослабляло внешнеполитические позиции США. Как смогут США руководить Лигой, если внутренний раздор делает страну колеблющимся членом ассоциации?

Особенности дипломатии Вильсона, не сумевшего сконцентрировать подвластные ему политические силы, привели к тому, что личностный элемент политики вышел вперед. Личность Вильсона как протагониста Лиги наций стала объектом атак, не все из которых были поверхностными. Напомним, что противники-республиканцы преобладали в обеих палатах и республиканская пресса была традиционно очень сильна. И, видимо, прав был полковник Хауз, считавший, что Вильсону с трудом удаются политические маневры там, где он воюет на равных. Но в политике все временно, и рассчитывать на постоянное преобладание было нереалистично.

Сообщения из-за рубежа не укрепляли вильсоновской линии в американской внешней политике. Новые государства Центральной Европы отчаянно сражались друг с другом из-за границ и экономических выгод. Могли ли США контролировать подобный процесс? И если да, то какими силами? Воистину международная хроника не подтверждала тезис об эффективности американского ответа на каждый мировой вопрос.

Из Лондона полковник Хауз сообщал, что откладывание ратификации мирного договора препятствует закреплению американских позиций в Лиге: не имея согласия конгресса, американские дипломаты не могут занять свои места во влиятельных комиссиях. Полковник спрашивал, не поможет ли делу подталкивание других стран - Англии, Франции, Италии - к ратификации договора. 21 августа Вильсон ответил, что ратификация договора союзниками желательна, каким же будет итог внутри вашингтонской борьбы, он не берется предсказать. Вильсон полагал, что Совет Лиги наций следует создать после одобрения договора по меньшей мере четырьмя великими державами и большинством малых стран. Иначе какая же это мировая организация?

Президент Вильсон все больше начинает испытывать страх по поводу того, что, если Лига наций будет создана без США, она будет во многом направлена против США. Более энергичные и предприимчивые англичане и французы найдут способ, как обратить к своей пользе его идею. Страхи и опасения породили замысел "идти в народ" и через головы колеблющихся сенаторов призвать американцев к руководству миром.

Робкие протесты против такого хода были заглушены. Разумеется, для трезвых глаз Тьюмалти это была попытка "умереть с лицом, обращенным к врагам": секретарь знал о состоянии здоровья Вильсона и его исчерпанных ресурсах. Впрочем, и сам Вильсон был недалек от такой оценки, с одним исключением: "Я согласен умереть в следующую минуту после ратификации договора". Вопреки мнению своего врача и кабинета министров Вильсон бросился в свой последний "крестовый поход". Лозунгом было: "Если сенат не ратифицирует договор, это будет означать, что война велась впустую, и мир будет брошен в хаос".

3 сентября 1919 г. президент Вильсон отдал приказ передавать ему все сообщения о действиях несговорчивых законодателей особым шифром. В темно-синем пиджаке, белых брюках и соломенном канотье он отправился с супругой на Запад, в страну прерий, где ему сопутствовал успех в 1912 году и где, он хотел надеяться, боевой дух границы еще жив и даст толчок осторожным политикам в Вашингтоне. Магия слов и призыв к "естественному" инстинкту американизма - вот на что надеялся первый в истории США президент-глобалист. Коламбус, штат Огайо,- первая остановка и первая речь, удивившая всех, кто видел в больном Вильсоне растерянного человека. Президент не нуждался в шпаргалках и говорил слушателям о сути дела: "Я желаю доложить своим соотечественникам о состоянии дел в мире, который нуждается в переустройстве". В Лиге наций, говорил президент, Америка будет "опекуном мира". Его слушатели должны выбирать, желают они быть страусами или орлами, хотят ли они сыграть свою роль в истории "как члены совета директоров или как непричастные болтуны". Убедить Америку принять на себя великую мировую роль - вот осевая идея последнего турне президента. В торговой палате Сент-Луиса президент Вильсон задал вопрос: "Кто может сказать, что наши интересы отделены от интересов остального мира в торговом плане, промышленном, финансовом? Разрешите мне быть практичным. Становясь партнерами других стран, мы будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. Страны мира ждут нашего руководства".

Была ли эта кампания успешной? С самого начала было видно, что едва ли. Идеи вторжения Америки во внешний мир провозглашались в американской глубинке, среди столь далеких от внешнего мира людей, чьи интересы никак с этим миром не соприкасались. И, напротив, впечатление, что президент готов втянуть страну в новые империалистические авантюры, усиливалось.

Все больше ощущалась оторванность хозяина Белого дома от реальных проблем страны. Так, в Сиэтле Вильсон был поражен видом огромной молчащей стены людей на протяжении пяти кварталов, скрестивших руки под лозунгом "Освободить политических заключенных!" Очевидцы вспоминают, как только что кланявшийся и улыбавшийся президент побелел, сжал челюсти, заострились черты его лица и шляпа повисла в руке. Рабочая Америка не интересовалась империалистическими авантюрами, она платила за них кровью.

Между тем сенатская комиссия по иностранным делам методично дискредитировала глобальные планы президента. Ее председатель сенатор Лодж особенно доволен был показаниями У. Буллита, который представил все доказательства несогласия с президентом его государственного секретаря. (В частной беседе 19 мая 1919 г. Лансинг сказал, что Лига наций бесполезна для Америки, что эффективно преодолеть сопротивление других великих держав Соединенные Штаты не смогут и что, если бы сенаторы понимали, что означает Лига наций для Америки, они безусловно отвергли бы ее.) Лансинг бросился к телеграфу, но его объяснения отнюдь не смягчили удара по политике президента. Стало ясно, что даже в высшем эшелоне власти участие США в Лиге наций вызывает серьезные подозрения. Вильсон был в ярости: "И это я слышу от человека, которого я поднял из низов на высокий пост государственного секретаря Соединенных Штатов".

Политика была, как всегда, безжалостна. В качестве средства борьбы с линией Вильсона во внешней политике США конгресс принял резолюцию о расследовании, какие и за что подарки получала чета Вильсонов в Европе.

После Тихоокеанского побережья и Солт-Лейк-Сити оставалось еще восемь выступлений, и почти полностью раздавленный психологическим прессом Вильсон отказался взять недельный отдых. Журналисты, сопровождающие президента, делали ставки, сможет или нет Вильсон завершить свой "крестовый поход".

Примечателен такой штрих этого турне президента. Он говорил, что Америка не должна возвращаться на довоенные позиции, что она должна быть в гуще мировых событий, аранжируя их. Но при этом он никогда не пользовался аргументом, который казался естественным,- описанием ужасов будущих войн, которые, по его логике, могла предотвратить обратившаяся к внешнему миру Америка. Почему? Видел ли Вильсон возможность того, что США будут участвовать в этих войнах, мирился ли он с тем, что роль мирового полицейского неизбежно требует платы? Лишь в Денвере президент сказал: "То, что использовали на войне немцы,- игрушки по сравнению с тем, что будет использовано в следующей войне". Но его последние слова перед примолкшей толпой были другими. Он говорил о том, что американские ценности поведут мир "в долины спокойствия и мира, такие, о которых мир никогда не мечтал прежде".

Вечером его нервная система дала сбой. Приступ длился почти всю ночь, лишь к утру Вильсон успокоился. Когда утром президент собрал силы к последнему броску, доктор Грейсон предупредил, что последствия будут фатальными. Возможно, в будущем Вильсон жалел, что не умер этой ночью. Отменив все митинги, президент отправился в Вашингтон. Его последние распоряжения говорят о намерениях президента: он распорядился послать эскадру военно-морского флота США в Адриатическое море, чтобы контролировать итальянцев, закусивших удила. И уже тогда стало ясно, что мировой контроль не по силам США. Англия и Франция, нуждаясь в поддержке Италии по вопросам мандатов, согласились с итальянскими притязаниями. Теперь во мраке своего больничного купе пораженный атеросклерозом президент проклинал всех их - Ллойд Джорджа, Клемансо и Орландо.

Позади были 34 выступления в течение 22 дней пути. В этой борьбе он выступал за глобализацию политики США, предупреждая, что в противном случае мир ожидают еще более крупные катастрофы. Одно из известных изречений президента Вильсона почитается сейчас в США как пример верного прорицания: "Я могу предсказать с абсолютной точностью, что в течение жизни следующего поколения разразится еще одна мировая война".

Все эти предсказания не оказывали влияния на сенаторов, которые видели свою задачу в том, чтобы не израсходовать американских ресурсов в преждевременной попытке. Ими руководил оправданный скепсис: противопоставить себя и европейским державам, и Японии Америка, сколь бы могущественна она ни была, не могла.

Вильсон же боролся со своей судьбой. Еще четыре дня по прибытии в Вашингтон он пытался вернуться к обычному распорядку. Но напрасно, силы оставляли его. В начале октября наступила критическая стадия - отказала левая рука. Э. Вильсон в панике пошла звонить доктору Грейсону и, возвратившись, увидела своего мужа лежащим на полу. Вместе с доктором они подняли его на старую кровать президента Линкольна. Консилиум врачей установил, что тромб блокировал участок мозга, управляющий левой рукой и ногой. В течение следующих месяцев президент был полностью исключен из единственной сферы, в которой он по-настоящему жил,- политики.

В атмосфере, переполненной слухами, озадаченный и враждебный республиканский конгресс потребовал встречи с президентом. 5 декабря 1919 г. сенаторы Фол и Хичкок посетили президента. Лишь здоровая правая рука и лицо были видны на постели. Почти все силы Вильсона ушли на рукопожатие. Сенаторы все же признали Вильсона способным отправлять свои обязанности.

Работа правительства резко усложнилась. Разногласия между президентом и государственным секретарем достигли такой точки, когда в европейских странах требовали подтверждения президентом слов Лансинга.

7 февраля 1920 г. Вильсон напомнил Лансингу, что никто не имеет права созывать кабинет без его распоряжения. Лансинг послал письмо с просьбой об отставке. Разумеется, по внешней политике Вильсона тем самым был нанесен еще один серьезный удар. Разногласия в самом интимном кругу Вильсона говорили правящему классу Америки, что взятый курс считается опасным даже его творцами. Правительство начало разваливаться, ушли в отставку министр внутренних дел Лейн, министр финансов Глас. Полковник Хауз записал в дневнике, что никогда не видел "такого дезертирства с корабля в сложных обстоятельствах". Но сам Хауз оставался в Европе, где пытался держать для Америки дверь открытой в мировую организацию, их совместное с президентом детище.

А в Вашингтоне уже закрывали эту дверь. С ноября 1919 года республиканское большинство в комиссии по иностранным делам представило четырнадцать оговорок к мирному договору, составной частью которого было вступление США в Лигу наций. Понятно, что изменения в договоре, требуемые сенатом, открывали путь к оговоркам всех других подписавших договор сторон, в том числе немцев. Тем самым американский сенат, опасаясь вильсоновской сверхвовлеченности в мировые дела, сам подрывал мирный договор. Голосование 19 ноября 1919 г. показало, что подписанный президентом Вильсоном договор никак не соберет необходимые две трети голосов членов сената. В процессе последнего - третьего - тура голосования за ратификацию Версальского договора без оговорок проголосовали 38 сенаторов, против же - 53 сенатора. Итак, сенат не санкционировал мирного договора с Германией - он был мертв, а вместе с ним США отвергли и главное внешнеполитическое творение Вильсона - Лигу наций.

Узнав о голосовании, Вильсон сказал: "Мы имели шанс добиться мирового лидерства. Мы потеряли этот шанс". Собрав последние силы, парализованный Вильсон диктовал свои письма конгрессменам-демократам. 8 января 1920 г. было зачитано письмо, в котором президент напоминал, что пять ведущих держав, участвовавших в мировом конфликте, признали договор. Своими действиями конгресс может увести США в сторону от магистрали мирового развития. Но Вильсон боролся за уже потерпевшее поражение дело. Один, парализованный, едва передвигаясь в инвалидной коляске, Вильсон быстро терял политическое влияние. 19 марта 1920 г. сенат начал окончательное голосование. За ратификацию Версальского договора (с оговорками) проголосовали 49 сенаторов, против - 35. Семи голосов не хватило для принятия договора и вступления в Лигу наций. Восемь месяцев отчаянной борьбы не помогли Вильсону. И он в эти дни пришел к очевидному выводу: первый выход США на мировую арену с целью установить на ней свои правила не удался.

Реакция в Европе была смешанной. Французы надеялись с присутствием американцев в Лиге получить надежный контрольный механизм против восстановления мощи Германии, и теперь разочарованный Клемансо называл Вильсона и Лоджа двумя "старыми упрямыми мулами". Ллойд Джордж надеялся с помощью доминионов иметь в Лиге наций преобладающие позиции, но с уходом Америки, по его мнению, Лига наций потеряла 50 процентов влияния. Руководители Веймарской республики надеялись, что Соединенные Штаты можно будет восстановить против "крайностей" французов. Все они стояли перед проблемой новой оценки мощи США.

Вильсон нанес последний возможный для него удар по резолюции Нокса об окончании войны с Германией - наложил президентское вето. Мобилизуя последние силы, он указал, что "ничего не говорится в этой резолюции о свободе навигации на морях, о сокращении вооружений, о компенсации ущемления прав Бельгии, о компенсации ущерба, причиненного Франции, об освобождении христианского населения Оттоманской империи из-под ига, приносящего ему страдания многие столетия, о создании независимого польского государства..." Это была последняя "победа" Вильсона. (В конечном счете резолюцию, подобную резолюции Нокса, подписал в июле 1921 г. президент Гардинг.) Соединенные Штаты, вступившие в 1917 году в победоносную коалицию, не сумели возобладать на Западе. Понадобилась еще одна мировая война, чтобы США в 1945 году наконец добились доминирования в капиталистическом мире.