предыдущая главасодержаниеследующая глава

9. Парижская конференция

Если дело не будет выходить, надо сделать так, чтобы оно вышло.

(В. Вильсон - исследовательской группе Э. Хауза)

Вильсонизм стал явлением. Он не имел достаточно продуманного и учитывающего все обстоятельства плана, как сломать имперские амбиции Лондона и Парижа. Но он уже был государственной политикой великой страны и требовал значительных сил для остановки или дискредитации. Мастера имперской политики - англичане не знали, как реагировать. Часть политиков (в основном из оппозиции) полагала, что преждевременное противодействие лишь ожесточит американского президента.

Главной фигурой в английской делегации был Ллойд Джордж, неизменно вызывавший у Вильсона восхищение не столько своим либеральным прошлым, сколько исключительным динамизмом, твердостью воли, необычайным воображением, ораторским талантом, гибкостью мышления. Если бы Вильсон выбирал себе партнера, он выбрал бы Ллойд Джорджа, затмившего Асквита, Бальфура, Грея, не говоря уже о Керзоне и прочих. Но Ллойд Джордж сознательно стоял на весьма неопределенных позициях. Он не обострял намечающихся разногласий с американцами, но был непоколебим в своей защите британских имперских притязаний. Его отношение к Вильсону как к личности было сложным, но его восприятие Вильсона как "ограничителя" имперского могущества Лондона - однозначным.

С полуслова понимая друг друга, Ллойд Джордж и Бальфур, познакомившись с президентом, пришли к выводу, что первым правилом их тактики будет не противоречить президенту открыто, прямолинейно, в лоб. Формально принципы Вильсона были безупречными, и покушаться на них считалось едва ли не святотатством. Но слова есть слова, а что будет, когда президент опустится на бренную землю? И потом, что особенно опасного или плохого в горячо отстаиваемой президентом Лиге наций? Абстрактно говоря, она ни хороша, ни плоха. Чьим она будет инструментом - вот главный вопрос.

Своеобразным символом было то, что президент и его окружение возвратились в Париж в последний день столь насыщенного событиями 1918 года. Год этот принес месяцы отчаянной борьбы на Западном фронте, обращение поверженной Германии именно к Вильсону, интервенцию против Советской России, интенсивную подготовку к мирной конференции. В апартаментах Хауза президент подвел предварительные итоги перед американской делегацией. Рекогносцировка показала, что англичане ближе стоят к американской точке зрения, чем французы. Последняя беседа с Клемансо особенно насторожила президента. "Тигр" полагал, что основой безопасности Франции должна быть система союзов, а Лига наций - лишь дополнительный международный механизм. Сказалась и трудность перевода понятий с одного языка на другой. Клемансо постарался сделать Вильсону комплимент, подчеркивая его "благородную простоту". Но то, что хорошо звучало по-французски, теряло прелесть по-английски, превращая сказанное едва ли не в характеристику Вильсона как благонамеренного простака. Французскому премьеру пришлось специально объясняться с Хаузом, говоря, что у него не было намерения сказать что-либо обидное.

На столе президента накопилась порядочная почта из Вашингтона. Все-таки это было небывалое явление, никогда прежде президент США не покидал своей страны. Почта свидетельствовала об усилении влияния в столице республиканцев, сказывались итоги выборов. Это приводило Хауза в глубокое уныние, но президент, казалось, был уверен, что контролирует ситуацию.

Как утверждали политические специалисты, задерживаться в Париже президенту было нельзя: английская дипломатия прилагала большие усилия, чтобы переманить на свою сторону Италию,- и Вильсон, почувствовав угрозу, немедленно устремился на юг. Как и в предшествующих двух европейских странах, цветы, овации и приветствия напоминали встречу античного триумфатора. Но американский президент прибыл в Европу не для того, чтобы слушать приветствия на всех языках, а для того, чтобы решить самую большую задачу мировой дипломатии.

Раздражение Вильсона было ощутимо в его речи в итальянском парламенте. Здесь в нарушение всех правил и традиций ему, первому не итальянцу, предоставили право слова (социалисты демонстративно покинули зал заседаний). Но в речи прозвучали не ожидаемые восхваления доблестей союзников, а крайне неприятные для многих слова в пользу независимости Балканских стран. Именно у этих стран итальянские империалисты намерены были отнять Адриатическое побережье. Президент следовал своим планам и убеждениям, но он вел себя едва ли дипломатично в парламенте, воодушевленном идеей итальянской гегемонии на юге Европы. Столкнулись две империалистические державы, удар пока был мягок, но будущее уже не предвещало в американо-итальянских отношениях лучезарных дней.

Возникли проблемы, прежде не снившиеся американским президентам. Следовало ли посетить папу? Протестантское большинство Америки едва ли одобрило бы этот шаг, но католические епископы итальянцев и ирландцев оценили бы его по достоинству. Это была битва за умы и голоса американцев, хотя велась она в 5 тыс. километров от американского побережья. Вильсон решил рискнуть. Была сделана оговорка, что в тот же день он посетит протестантский храм. Решающим соображением было стремление заручиться поддержкой папы в создании мировой политической организации. Папа Бенедикт, видимо, учел это обстоятельство и в своем произнесенном по-английски приветствии указал на достоинства организации, объединяющей народы.

Однако интересы католического первосвященника и итальянского государства не совпали. И когда Вильсон после беседы с папой на позолоченном троне хотел было подойти к толпе, заполонившей площадь, полиция разогнала римлян. Итальянский министр иностранных дел Соннино объяснил действия властей боязнью того, что эмоции толпы могут выйти за рамки дозволенного. Вильсон был разгневан. Годы власти, разумеется, отучили его покорно воспринимать произвол других. Но властители Италии дали ему понять, где лежат пределы итальянского гостеприимства. В Милане огромный плакат возвещал: "Италия требует тех границ, которые ей предназначил бог".

Многократно описан случай на короткой остановке в Модене. Ему передали телеграмму из США, и на лице президента отразилось удивление, сожаление, облегчение. Умер тот, кто открыто объявлял его политическим банкротом и бесчестным политиком,- Теодор Рузвельт. В телеграмме соболезнования Вильсон исправил слово "опечален" на "потрясен" - так было ближе к истине. Смерть самого талантливого противника среди конкурентов-республиканцев укрепила веру Вильсона в то, что ему удастся сокрушить оппозицию и навязать конгрессу то дипломатическое решение, которое он сейчас намеревался предложить европейцам.

Вильсон твердо надеялся и на другое важнейшее обстоятельство - на признание Америки правящими классами буржуазной Европы единственной силой, способной "остановить" большевизм, блокировать Советскую Россию, подать европейскому капитализму руку помощи. Именно в качестве платы за это он желал видеть проявления благодарности и лояльности. Именно на этом строился его план замены системы европейских коалиций и очередного баланса сил новой системой, патронируемой Америкой. И хотя такие его сотрудники, как Г. Гувер (управляющий американской программой экономической помощи), говорили президенту, что на Америку в Европе смотрят как на "курицу, несущую золотые яйца", не желая при этом ограничивать свой суверенитет, Вильсон верил в действенность экономического рычага и намеревался полностью использовать экономический фактор в политических решениях. Его беспокоили сведения о растущем в Западной Европе подозрении в отношении помощи малым странам как средства получить политическое преобладание в Центральной Европе. Президент США постарался "сгладить" привычную беспардонность американских чиновников, не сердить англичан и французов с их особыми планами в отношении Центральной и Восточной Европы. Он надеялся совместить их амбиции с американскими и сделать их частью системы, которую намеревался превратить в доминирующую и в Европе, и в мире в целом.

На этой ранней стадии вступления в главные контакты Вильсон хотел избавить себя от эмоциональной атаки союзников. Он отказался посетить опустошенные немцами департаменты Франции, говоря, что знает, какое разорение может принести война. Его собственный дом был разрушен во время знаменитого "бега" армий Шермана к морю в 1864 году. Когда Вильсон поднялся в Бурбонском дворце на трибуну Национального собрания, он увидел много кресел, задрапированных черной материей. Это были кресла молодых депутатов, погибших на фронте. Но даже этот стоящий перед глазами президента символ не заставил его сказать слово соболезнования Франции. Таков был американский подход, сентиментальности казались излишними.

* * *

Бурная активность президента Вильсона в Париже с двумя фланговыми "атаками" - на Англию и Италию - не могла не сказаться на его здоровье. По возвращении с Апеннинского полуострова врач запретил президенту подвергать себя стрессу, и собравшиеся в Париже главы союзных правительств на два дня остались без американского собеседника.

Возможно, причиной переутомления были не только быстрые перемещения и частые речи (к такого рода перегрузкам Вильсон уже привык). Нельзя исключить вероятие того, что президента начало одолевать ощущение недостаточности наличных политических рычагов. Так, в США пост губернатора или президента давал возможность опереться на свой аппарат, на свою мафию в политике, на средства коммуникации, финансы, лоббизм. И партийная машина демонстрировала чудеса, приструнивая недовольных, подталкивая нейтралов. Здесь же, в Париже, ситуация была совсем другой. Он не мог полагаться даже на свое красноречие, языковой барьер лишал его привычной силы. Все больше и больше обнажалась мрачная истина: США не имели на Европейском континенте стратегической разведки, не было проамериканских фракций, отсутствовало точное знание расклада сил в каждой стране-партнере. В шикарном парижском особняке располагались непосредственные помощники, но не было компетентного штаба эффективных манипуляторов и аналитиков, которые могли бы мобилизовать потенциально податливые политические элементы в старых и новых странах континента. В определенном смысле президент находился "на враждебной территории", он был отрезан от каналов поддержки.

Президент и без того не столь уж многого ожидал от государственного секретаря Лансинга. Идеи главы дипломатической службы США не вдохновляли: мировая организация должна признать обоснованность колониальной экспансии в отношении "полуцивилизованных" народов; спорные территориальные вопросы можно решать способами традиционной дипломатии; будущая международная организация не должна иметь права санкций или обязательных к исполнению решений. Каким образом проявлялось бы тогда американское влияние? Где и как могли США выступить судьей в спорных мировых вопросах? Лансинг вяло ходил вокруг да около. В своем дневнике Р. Лансинг записал, что было бы фарсом верить в то, что суверенное правительство согласится пожертвовать своими правами, если это не покажется ему выгодным. Право самоопределения - это такой политический динамит, что может вызвать "волну необоснованных требований в ходе мирной конференции и создать беспорядки во многих странах". Короче, Лансинг не верил в Лигу, действующую как надправительственный орган, как эффективное орудие политики. А в отношении Вильсона мы читаем: "Он не всегда уверен в том, чего хочет".

Такой помощник приравнивался едва ли не к "внутреннему врагу". В целом апатичность Лансинга, его явная готовность сложить с себя высокий пост вела к тому, что полагаться на него не приходилось. Вильсон обсуждал "проблему Лансинга" с женой и с Хаузом. Было решено, что, как и в случае с Брайаном, потенциального оппозиционера Лансинга лучше иметь "внутри" делегации, чем за ее пределами в качестве открытого противника. Лучше на виду, чем за спиной. К тому же "отторжение" официального представителя, да еще такого ранга неизбежно ударило бы по престижу администрации.

Еще один член делегации - генерал Блисс проявил незаурядные дипломатические способности в штаб-квартире генералиссимуса Фоша (явив собой антипод упрямому Першингу). Блисс не был похож на типичных американских военных. В кармане его френча всегда торчало очередное латинское сочинение, а самым большим увлечением была восточная ботаника. Этот генерал, набравшийся во время войны немало полезного дипломатического опыта, видел дипломатическое предприятие Вильсона как бы с европейской стороны. И он отмечал слабости американской позиции. Президент, по его мнению, не имел четкого плана в отношении способа достижения своей цели. Общая философия не заменяет планомерности усилий - единственно верного пути к цели. Блисс с неодобрением смотрел на неупорядоченность работы американской делегации, и, судя по отрывочности и некоторой противоречивости высказываний президента, он заподозрил отсутствие цельной стратегии. Он сомневался в конечном результате.

Блисс полагал, что, для того чтобы американская экономическая мощь стала доминирующим фактором в предлагаемом мировом сообществе, необходимо прежде всего добиться значительного разоружения крупнейших европейских держав. В этом генерал Блисс значительно расходился с президентом. Тот ставил во главу угла проблему международной организации, ее прав и эффективности, а Блисс, одобряя эту идею, считал, что любая организация, построенная на легалистских, юридических принципах, а не на началах разоружения, даст потенциальному агрессору будущего возможность выскользнуть из-под влияния Лиги. В целом генерал Блисс оказывал значительную помощь президенту, был незаменимым источником информации и талантливым исполнителем. Выше этого статуса Вильсон его не поднимал (возможно, с ущербом для себя). Видимо, Блисс мог бы быть более мощной фигурой, привлеки его Вильсон к обсуждению наиболее важных проблем так, как он поступал с полковником Хаузом.

Еще один член американской делегации - профессиональный дипломат Г. Уайт отличался упорядоченностью образа жизни и мышления. Ежедневные прогулки пожилого джентльмена с неизменной тростью и шляпой привлекали внимание парижан. Это был единственный член делегации, чей французский язык был безупречен, а манеры европеизированны. Соответственно главной миссией и заслугой Уайта стали своеобразные "посреднические" усилия между американской дипломатической командой и европейской публикой. Но и он, как Лансинг и Блисс, ощущал недостаточность контакта с президентом, отсутствие коллективных обсуждений, излишнюю, по его мнению, уверенность президента в собственных силах. Идея Лиги наций не была его идеалом, но он старательно стремился демонстрировать лояльность. Немаловажно отметить, что это был единственный член "пятиглавой" делегации, имевший довольно хорошие и тесные связи с лидерами республиканской партии, с которыми он переписывался. Правды ради следует сказать, что Уайт не предпринимал активных сомнительных действий за спиной президента.

О полковнике Хаузе уже было сказано немало. Дипломаты и журналисты в Париже довольно быстро разобрались, кто является правой рукой президента и какой канал к Вильсону будет кратчайшим. Первые сообщали техасцу те тайны, которые они хотели поведать президенту, вторые быстро определили Хауза как "маленький узелок, сквозь который пройдут великие дела". Примечательно, что английская делегация, явно игнорируя госсекретаря Лансинга, всегда держала наготове связного с Хаузом - сэра Уильяма Уайзмена. У осведомленных лиц не было сомнения, что Хауз - наиболее доверенное лицо Вильсона, что идеи Хауза - фактически официальная точка зрения США. Когда президент Вильсон посещал отель "Крийон", он быстро проходил мимо номеров Лансинга и шел неизменно к Хаузу. Именно в их взаимном обмене мнениями решались наиболее важные вопросы дня.

Такова была группа, которой выпала задача дипломатического утверждения США на первом плане мировой политической сцены. Первая встреча пяти членов делегации состоялась в кабинете полковника Хауза. Полковник вскоре после начала заседания извинился перед присутствующими: в соседней комнате его ждал премьер-министр Клемансо, вернувшийся после отдыха в Вандее. Эта беседа Хауза с Клемансо заслуживает особого внимания и в значительной мере проясняет взгляды американцев и французов на конкретику Европы начала 1919 года и, более того, основную линию стратегического наступления Вильсона. Нет сомнения, что Вильсон придавал этой встрече чрезвычайное значение.

Выйдя навстречу Клемансо, полковник Хауз, в лучших американских традициях, сразу же приступил к сердцевине проблемы. Американская стратегия направлена на то, чтобы показать, какие беды могут ожидать Францию, оставленную в Европе тет-а-тет с Германией, если она не поддержит идею создания Лиги наций. Хауз указал, что прежняя ось французской дипломатии в Европе - союз с Россией - разрушена. Франция уже не может полагаться на Россию как на противовес Германии. Однако это должно заставить Францию пересмотреть основы своей европейской политики. Но важны и другие обстоятельства. Британия пойдет по пути укрепления своей империи, союз с Францией ей уже обошелся дорого, и главенствующие тенденции в Лондоне сейчас другие. США испытывают симпатию к Франции, но двусторонний союз невозможен, он не будет принят американским истэблишментом. Единственное спасение Франции - в реализации концепции Лиги наций, мировой организации, где Франции уготовано достойное место и где она всегда сможет рассчитывать на помощь США.

Не известно, был ли это заранее продуманный ход или экспромт великого политика, но Клемансо и не думал выдвигать аргументы против столь близкой сердцу американцев идеи. Очевидно, французы заранее пришли к выводу, что решимость команды Вильсона - необоримый факт. А если мы не можем одолеть противника - присоединимся к нему. Положив обе руки на плечи Хауза, "тигр" Франции внял логике своего собеседника: "Вы правы. Я за Лигу наций, какой вы ее предполагаете видеть, и можете рассчитывать на мое сотрудничество с вами". Французская дипломатия решила бороться не против Лиги, а за то, чтобы придать ей приемлемый для себя характер.

После такого благоприятного дебюта Хауз не мог не привести грозного французского политика в соседнюю комнату, где Вильсон совещался с коллегами. Клемансо выразил полное согласие с президентом по поводу необходимости скорейшего начала конференции и пообещал вместе с американцами поторопить прибытие в Париж Ллойд Джорджа. Он наскоро "соорудил" трехступенчатую программу работы конференции: 1) подведение итогов войны; 2) создание организации сообщества наций; 3) специфические политические и территориальные проблемы.

Были ли у Вильсона дурные предчувствия или он истинктивно сопротивлялся планам других, но окружающие видели, что президенту не нравятся эти первые шаги. Парадокс заключался в том, что Вильсон желал твердого распорядка работы и в то же время боялся его. Он боялся, что ловкие европейские адвокаты раздробят великий замысел на ничего не значащие подробности и погребут его идеи под ворохом обветшалых слов. В обстановке неясности (спонтанность или программа, военные проблемы или политические и т. п.) Вильсон посчитал необходимым усилить внимание к последнему из его "14 пунктов" - к предложению создать Лигу наций, благо, дебют с Клемансо в этом отношении был относительно удачным.

Обращаясь к этому пункту, Вильсон полагал, что фактор времени чрезвычайно важен. Пройдет время, ужас перед военным разорением смягчится, политики вцепятся в новые проблемы, и возвратить благоприятную политическую обстановку уже не удастся. Испытывая определенную нервозность, Вильсон на внутренних обсуждениях начинает уже говорить о возможностях использования финансового давления на союзников, которые были так сговорчивы до 11 ноября 1918 г., а затем потеряли в отношении американцев всякий энтузиазм.

В январе 1919 года Высший военный совет союзников выделил пять тем для дискуссий на мирной конференции: 1) Лига наций; 2) репарации; 3) новые государства; 4) территориальные проблемы; 5) колониальные владения. Было видно, что союзники, ставя вопрос о Лиге наций на первое место, не желают преждевременных осложнений в отношениях с американцами.

Газеты уже начали говорить о непонятной задержке с открытием конференции. Вначале дело объясняли усталостью Клемансо, но вот он возвратился из вандейской глуши, а Ллойд Джордж решил свои политические задачи в Англии. Первая встреча миротворцев состоялась 12 января 1919 г. Президенту Вильсону пришлось отказаться от правила послеобеденного субботнего отдыха. Во фраке, в черных на пуговицах ботинках, с огромным портфелем под мышкой, он со своим врачом доктором Грейсоном прибыл во французское министерство иностранных дел на Кэ д'Орсе.

Совет десяти заседал в зале с высоким, как купол храма, потолком. На стенах - гобелены Екатерины Медичи и тяжелые канделябры, дорические колонны из дуба подпирают потолок. За столом времен Регентства обычно председательствует Клемансо. "Большая десятка" сидела в нестройном ряду справа от Клемансо. Вильсон, чтобы не затекли ноги, периодически прогуливался по толстому обюссоновскому ковру. Главы правительств и министры иностранных дел сидели за покрытым зеленым сукном столом, эксперты, секретари и переводчики размещались за спинами своих руководителей на маленьких позолоченных стульях. В перерыве совещающихся ожидали чай и легкие закуски.

Эта первая сессия была прикидочной. Соперники присматривались друг к другу, искали слабые места соседей, опробовали объединительные мотивы. Все без исключения обратили внимание на манеры невиданного на международных конгрессах гостя - американского президента. Вильсон сидел чрезвычайно прямо, лишь изредка наклоняя голову к одному из советников. Когда же он говорил, то наклонялся вперед, подчеркивая дидактическую, профессорскую манеру изложения. Первые впечатления были едва ли благоприятны для Вильсона. Даже англичане, которые и в языковом смысле, и политически понимали Вильсона, находили его утомительным.

Совместимость с европейцами оказалась труднодостижимой. Там, где европейцы обходили детали и ставили финальную точку, Вильсон только лишь развертывал свою аргументацию. По каждому вопросу Вильсон выступал как судья: он определял две полярные позиции и обрисовывал картину спора, не давая заключения, а на настойчивые призывы изложить свою точку зрения предлагал отдать вопрос на обсуждение экспертам. Такой подход особенно резко контрастировал с английским - у Ллойд Джорджа на все вопросы были уже готовые ответы. Но и у Вильсона были свои сильные стороны. Коллеги не могли не признать ясности его мышления, исключительной точности языка, большой степени самоконтроля, терпения в изучении различных точек зрения, высшей аналитичности мысли. Нужно было только "прижать его к стене", а это удавалось не часто. По вопросам, где Вильсон выражал несогласие с господствующим мнением, он старался всячески затянуть "мозговую атаку" ссылками на экспертов, необходимостью более тщательного подхода и т. п.

Особую проблему для Вильсона представила пресса. Кто лучше, чем американский президент, знал могущество этого "четвертого сословия"? Только американских журналистов в Париже было более полутысячи. Но их держали на голодном пайке, что увеличивало дерзость и недовольство газетчиков. Попытки подсмотреть через плечо, перехватить копию документа, заглянуть за дверь, подслушать разговор ничего не давали. Высокие договаривающиеся стороны соблюдали закрытость обсуждений. Но голод прессы мог дать страшные политические последствия.

В то время как англичане и французы постепенно давали послабления своим журналистам, Вильсон категорически отказывался нарушать "блэк-аут" - запрет на передачу сведений о ведущихся переговорах. Согласно официальным объяснениям, это делалось в целях максимальной эффективности межгосударственных диспутов, но в конечном счете оказалось серьезной политической ошибкой.

У Вильсона начали складываться далеко не отрадные впечатления от конференции. Был ли это тот форум, созыва которого желал американский президент? Едва ли. Еще пересекая океан, он выразил сомнение в целесообразности решения крупных дипломатических проблем в рамках большого коллектива. "Собрать двадцать пять или тридцать делегатов в одной комнате для обсуждений и споров в отношении деталей мирного договора было бы преступной тратой времени". Именно это и увидел Вильсон в распивающем чаи собрании на Кэ д'Орсе. Они напомнили ему провинциальный американский клуб кройки и шитья.

Что возмущало президента, что вызывало его очевидное раздражение? Не он ли с потрясающим красноречием говорил о равенстве больших и малых стран, о порочности практики отдавать судьбу мира в руки могучих военных держав, о настоятельной необходимости выслушать каждого и дать самым малым народам право участвовать в мирном строительстве. Был ли президент наивен? Вовсе нет, путь по американской политической лестнице убивает наивность на самой ранней стадии. Можно предполагать, что Вильсон был органически двулик, был искренен, и когда выступал за демократизацию дипломатического процесса, и когда возмущался им. Но правильнее искать истину в оценке конкретной ситуации. На изломе войны, когда Франция и Англия мобилизовали многие миллионы солдат, когда их силами держался Западный фронт, нужно было изобрести метод, чтобы сломать "право сильного". И Вильсон обратился - ощущая, что необходимо перехватить пафос большевистских лозунгов,- к праву народов, к праву самоопределения и политического самовыражения. Было бы нелепым не признать определенной эффективности этого хода хотя бы потому, что и Германия, и Австро-Венгрия именно к Вильсону с его "14 пунктами" обратились в поисках выхода из войны.

Но вот карта брошена, она принесла американской стороне определенные дипломатические дивиденды. И, как увидел Вильсон, на Кэ д'Орсе продолжать пользоваться этой картой означало потерять колоссальный вес США, приравнивая их к малым странам, скажем, Балканским. И "великий демократ" в одночасье превращается в сторонника разговора, по существу, лишь с избранными, с теми, кто имеет вес. Сторонник открытой дипломатии с отвращением отворачивается от собрания двадцати с лишним персон как от пустой говорильни. Чего же желает президент получить взамен? Пусть соберутся "подлинные судьи", представители четырех стран - США, Англии, Франции и Италии, пусть встречи будут сугубо секретными, пусть выработка договора произойдет за кулисами. Итак, столько разговоров о демократизации дипломатического процесса - и такой жалкий итог. Напомним (от этого просто не удержаться) первый из четырнадцати пунктов: "Открытые соглашения, достигнутые путем открытых обсуждений". Сейчас об этом лучше и не вспоминать. Вильсон, с его претензией на реформаторство мировой дипломатической практики, не находит ничего лучшего, как обратиться к типичной европейской закулисной тяжбе между избранными.

Не только способ дискуссий, но и состав их участников не удовлетворяет Вильсона 12 января 1919 г. Его явно раздражает инициатива, которую берут на себя французы и англичане. Вильсон хотел бы быстро - в несколько дней - "реформировать мир" и уплыть в заокеанский Вашингтон. Погодите, все не так просто, как бы говорит Клемансо. Самый насущный вопрос - это отнюдь не финальное мирное урегулирование, а принятие решений, на каких условиях будет продлено перемирие с Германией, срок которого истекает через пять дней.

Возникает первый конфликт. Французы хотели бы предъявить немцам еще более жесткие условия перемирия. Ну уж это вовсе не входило в планы Вильсона. Он подзывает самого опытного в контактах с союзными военными - генерала Блисса. Было бы "неспортивно", утверждает американская сторона, ставить немцев в еще более суровые условия, чем те, которые были выработаны еще в пылу битвы. Военные советники имели все возможности выдвинуть свои условия перед финалом переговоров в Компьене. Завертелся такой ураган межсоюзнической борьбы, что даже стоически настроенный Блисс написал своей жене: "Мир кажется мне еще худшим, чем война". А ведь все эти обсуждения не имели никакого отношения к делу, ради которого президент США пересек океан,- шла речь о частном вопросе, а не о глобальной трансформации. Американцы не желали уступать, и Клемансо (никому не передававший, по существу, узурпированное им председательское кресло), чтобы избежать взрыва, начал делать подачки американским новичкам в большой дипломатии. Клемансо пошел навстречу пожеланию Вильсона ограничить круг обсуждения. (Несомненно, втайне "тигр" был и сам доволен - это повышало престиж Франции. Важным было то обстоятельство, что это категорическое требование звучало не от старых врагов Германии, а от новоявленных демократов в мировой политике - янки.) Было решено, что чисто военные проблемы будут изъяты из процесса заседаний и переданы в руки военных экспертов, а проблемами выработки мирных условий займется "комитет десяти", среди которых доминировать будут пять великих стран (США, Англия, Франция, Италия, Япония). Нужно ли подчеркивать, что Клемансо не пришлось уговаривать сверх меры, американский нажим шел в самом желанном для него направлении.

В конечном счете работа Парижской конференции нашла две свои формы. Первая - парадная - заключалась в пленарных сессиях, где присутствовали дипломаты и куда допускалась вся пресса. Такцх сессий было шесть. Вторая - неизмеримо более существенная - в закрытых встречах лидеров главных стран.

Первая пленарная сессия состоялась 18 января 1919 г. в Зале мира Версальского дворца. Присутствовали 72 делегата из 26 суверенных стран и четырех британских доминионов. Это был последний бал буржуазной дипломатии века. В зале находились только "свои" - единомышленники по культуре, воспитанию, цивилизации и социальной принадлежности. Они создавали новый мир и упивались своим всемогуществом. Никогда уже история не даст мировой буржуазии подобной возможности. На востоке Европы, отражая силы белых армий и интервентов, крепло государство новой исторической формации. Здесь утверждался мир социализма, и он изменит весь ход дипломатии в мире. А пока Версаль слушал лучших мастеров парламентской риторики.

Президент Франции Р. Пуанкаре, ветеран-империалист, один из главных творцов Антанты, открыл пленарную сессию великодушной оценкой каждой из представленных стран. Следующей была очередь лидера Нового Света. Вильсон, в соответствии с этикетом, начал с рукопожатия с президентом Французской республики, затем предложил сделать Клемансо постоянным председателем конференции и перешел к комплиментам в адрес Франции и города, на который ныне смотрит весь мир,- Парижа.

Комплименты требовали ответа. Клемансо восславил союз стран-победительниц, поблагодарил американского президента и огласил программу, разработанную на основе американских предложений и состоящую из пяти пунктов, первым из которых был вопрос о Лиге наций. В лагере миротворцев, казалось, царили мир и согласие. Двухчасовое заседание прошло без единого пункта расхождения.

Первым среди вопросов суженного круга участников стал вопрос о национальном правительстве. Было решено, что побежденные страны не принимают участия в переговорах, а прочие приглашаются лишь после того, как великие державы-победительницы решат вопрос между собой.

Было ли это то, о чем думал Вильсон прежде? Ведь ему не хотелось полностью сокрушить Германию, он хотел играть на благоволении к Германии, на "великодушии" к побежденным, хотел, несомненно, противопоставить Германию Англии и Франции. Сейчас же, якобы следуя в русле его пожеланий, Клемансо на самом деле выбивал из рук Вильсона могучее дипломатическое оружие.

Далеко не гладким оказалось второе пленарное заседание, состоявшееся 25 января. Малые страны были явно недовольны решением великих держав приглашать их на дискуссии только в том случае, если обсуждаемый вопрос непосредственно касается данной страны. Имея за спиной договоренность великих держав, Клемансо мог смело подавить голоса недовольных.

Важной была речь Вильсона на этом пленарном заседании. Президент постарался подать себя мыслителем, обеспокоенным не преходящими тревогами момента, а магистральным путем развития человечества. Он выступил, как и следовало ожидать, за ассоциацию всех наций мира, за регуляцию процесса международного общения всемирной организацией - Лигой наций. Она должна наблюдать и за развитием науки, и за развертыванием вооруженных сил. В эффектной позе, нащупав правой рукой свой пульс на левой руке, Вильсон заключил: "Пульс всего мира бьется в унисон с этим предприятием".

Без споров и возражений были приняты следующие резолюции:

"1. Для достижения мирового урегулирования, которого ассоциированные нации намереваются достичь, необходимо создание Лиги наций с целью укрепления международного сотрудничества для обеспечения выполнения принятых международных обязательств и обеспечения охранительных мер против развязывания войны.

2. Лига должна быть создана как неотъемлемая часть общего Договора о мире и должна быть открыта для каждой цивилизованной нации, которой можно доверять в достижении ее целей.

3. Члены Лиги должны периодически встречаться на международной конференции и должны иметь постоянную организацию и секретариат для ведения работы Лиги в интервалах между конференциями".

Создавалось полное впечатление, что американцы - новички на таких международных форумах - сделали очень крупный шаг в реализации своей схемы нового дипломатического порядка. Воодушевленный президент Вильсон послал записку Хаузу: "Мы обязали их всех в торжественной форме, они вовлечены в удовлетворительной для нас степени".

Успех окрылил президента. Он решил принять непосредственное участие в работе комиссии, которой было поручено выработать организационные основы Лиги наций. Президент Соединенных Штатов не мог быть рядовым членом этой комиссии. В качестве же председателя он надеялся не упустить шанса создать такую организацию, в которой США владели бы контрольными механизмами. Главным ее элементом должно быть экономическое могущество. А кто мог в мире 1919 года осуществить полный экономический бойкот или, напротив, предоставить кредиты, сырье и технологию? Если же экономического бойкота было бы недостаточно (практически невероятный случай), тогда следовало пустить в ход военную машину стран, объединенных в Лиге наций. Кто смог бы противостоять этой силе?

Армии союзников давали возможность задержать участие американских войск в европейской бойне. США могли не иметь достаточно войск. Спор о том, кому возглавлять экспедиционный корпус, мог расколоть единство. Нет, надежнее экономические рычаги: санкции, блокады и т. п. Здесь у США не было реальных конкурентов, они возглавили бы любое такое предприятие. Подобная эволюция ощущается во взглядах президента Вильсона между осенью 1918 года и зимой 1919-го. (Вильсон отверг также план известного американского историка, творца теории "американской границы" Ф. Тернера, который предлагал создать всемирный парламент, где международные политические партии располагались бы в классическом спектре. Вильсон не был уверен в прочности американской фракции в предлагаемом мировом парламенте.)

Какие настроения и идеи владели Вильсоном, видно по восторгу, с каким он цитировал южноафриканского генерала Сметса: "Европа ликвидируется, и Лига наций должна быть наследницей ее огромных состояний". Памфлет, из которого была взята эта фраза, предлагал прежде всего взять под опеку территории России, Австро-Венгрии и Турции. К радости президента, в предисловии к памфлету генерал Смете писал: "Мир созрел для величайших шагов вперед, когда-либо сделанных со времен возникновения государства".

Разумеется, все это не вызывало воодушевления у западноевропейских лидеров. Не смея открыто противостоять этой идее, они настороженно оценивали возможный политический ущерб. Особые опасения в отношении Лиги наций выразил французский премьер Ж. Клемансо. Ллойд Джордж прямо зафиксировал в своих мемуарах: "Клемансо боится предоставления слишком широких прав Лиге... Лига наций, по его мнению, должна быть Лигой защиты, которая обеспечит мир во всем мире. Он думает, однако, что союзники уже преступают эти пределы, когда предлагают создать Лигу наций с административными функциями для вмешательства во внутренние дела, с ее чиновниками в различных странах, посылающими донесения неведомо кому". Клемансо боялся, что этими "неведомыми" будут, увы, не французы, а американцы. Чтобы ограничить ущерб, Клемансо хотел бы разместить штаб-квартиру Лиги "под боком", на французской территории. Это было абсолютно неприемлемо для американской стороны. Вильсон полагал, что штаб-квартира Лиги, управляемая советом высших дипломатов, должна размещаться в столице одной из малых стран. Этот постоянный совет будет как бы исполнительным комитетом Лиги.

Еще 8 января президент показал свой окончательный, доработанный проект, хранимый доселе в глубочайшей тайне, всем членам американской делегации. Государственный секретарь Лансинг несколькими днями позже представил итог работы его группы экспертов. Важно теперь было провести согласованный американский проект через Совет десяти, в работе которого Вильсон ежедневно принимал участие. Стороны пока не вступили в смертельную драку по поводу реальных проблем. А ждать оставалось недолго. Уже в конце января 1919 года костью в горле встал вопрос о прежних германских колониях.

Ллойд Джордж считал, что американской стороне уплачено вниманием сполна. Хватит месяца обсуждений вопроса о Лиге наций, нужно переходить к более реальным вещам. И хотя в согласованной повестке дня вопрос о Лиге наций стоял первым, а о колониях - последним, Ллойд Джордж решил не медлить. "Мир ждет,- бросился в бой английский премьер,- реальных, а не абстрактных решений. Удовлетворим же общественный аппетит скорым разрешением судьбы германских колоний".

Возможно, Вильсон не уловил момента, когда вопрос был поставлен, но дальнейшее течение событий остановить было сложнее. Совет десяти поручил державам, имеющим территориальные претензии, подать их в десятидневный срок. Для самого Ллойд Джорджа нужды в десятидневных раздумьях не было. Его список претензий был готов давно. Умелый адвокат британского империализма сумел сделать так, что практически вовлек своего американского оппонента в обсуждение острейшей проблемы, прежде чем тот понял, что попал на минное поле. Ллойд Джордж сделал значительный прорыв, сумев добиться согласия Вильсона (наряду с другими) на главный принцип: германские колонии возвращены Германии не будут.

Как предполагал Вильсон руководить территориями, которые, как он считал, нуждаются в опеке? Им выдвигалась система мандатов. В своих мемуарах Ллойд Джордж отмечает, что "у президента Вильсона были собственные, лично им выношенные представления о мандатах. Это вряд ли можно было назвать планом, так как было ясно, что он не разработал своих предложений в деталях и не мог представить конференции сколько-нибудь подробный проект. Он только очень туманно сказал, что, по его мнению, управление германскими колониями должно осуществляться мандатариями под непосредственным руководством Лиги. Когда его спросили, кто же должен нести расходы по осуществлению такого руководства, он сказал, что нести это финансовое бремя обязана Лига".

Англичане постарались заинтересовать Вильсона конкретными приобретениями в Европе. Так, после того как Вильсон высказал пожелание, чтобы турки были полностью удалены из Европы и чтобы Константинополь был передан какой-либо державе, действующей по мандату Лиги наций, лорд Бальфур предложил передать мандат на Константинополь Соединенным Штатам. Вильсон отклонил это предложение.

В конце концов Ллойд Джордж и Клемансо согласились: колонии побежденных стран станут подмандатными территориями. Но это не касалось тех земель, которые были захвачены британскими доминионами и населены "нецивилизованными" народами, жестоко страдавшими от дурного управления Германии. Сейчас нужно закрепить статус-кво, следует передать эти колонии под администрацию оккупировавших их доминионов, а не некой международной организации, расположенной далеко в Европе. Клемансо приветствовал такой быстрый суд над судьбой "людоедов" (его слова) и попросил огласить конкретные предложения. Представленные Ллойд Джорджем руководители британских доминионов достали свои списки. Империалисты почувствовали живой интерес, еще недавно приглушенный дебатами о Лиге. Вильсон воспринимал разверзавшийся поток слов не без тоски. Этот дележ мира был далек от той идеальной схемы, где весь мир опекается Лигой наций во главе с сильнейшим своим членом, подлинной сверхдержавой XX века - Соединенными Штатами. Ажиотаж ораторов остывал, когда они смотрели на высокую прямую спину американского президента, всем своим скорбным видом выражавшего непричастность к оргии глобального грабежа, который воспевали империалистические хищники. Дождавшись желанной тишины, Вильсон посмотрел в упор вначале на Ллойд Джорджа, а затем на Клемансо и заявил, что то, к чему они призывают,- это возврат к старой, исчерпавшей себя системе империалистического соперничества, гонки вооружений и роста государственных долгов. Это подвергает риску всю систему. Она снова взорвется мировым конфликтом, если вожди коалиции-победительницы не создадут более надежной системы. (Напомним, что это говорилось в разгар гражданской войны в России, когда лозунг социальной революции, выдвинутый в Петрограде, уже обнаружил всемирную притягательность. Вильсон предостерегал близоруких.) Если уж делить зоны влияния, то следует делать это централизованно, через мировую организацию - Лигу наций. Тогда возникнет та упорядоченность, которая нужна для предотвращения гибельной конкуренции ведущих держав. Итак, во-первых, действовать не спонтанно, а через Лигу наций, во-вторых, получать искомые земли не как колониальные приращения, а как подопечные территории.

Эта точка зрения и манера ее изложения произвели большое впечатление на присутствующих. Глава делегации наиболее заинтересованной стороны - Великобритании, видя твердость американской позиции и не ощущая особой разницы между понятиями "владение" и "опека", выступил следом и поддержал предлагаемый принцип опекунства. Сейчас нам ясно, что Ллойд Джордж придерживался тактики избегать лобового столкновения и намеревался сломить ригоризм Вильсона при обсуждении конкретных тем.

Но французский империализм не считал нужным демонстрировать бесконечную угодливость. Отбросив французскую галантность, Клемансо нажал на самую неприятную для Вильсона ноту - на соглашения военных лет. Почему Франция должна церемониться в обсуждении правомочности того, ради чего она пролила кровь целого поколения? Согласно тайным договорам военных лет, она имеет заранее оговоренное право владеть наконец-то захваченной добычей. Французы были готовы зачитать эти тайные договоры, их остановил только отчаянный жест Ллойд Джорджа. Опытный британский политик не хотел конфронтации между победителями с первых же дней мирной конференции. За конференцией наблюдал весь мир, наблюдали растерзанная Европа, поверженная Германия. И он частично достиг своей цели: представители британских доминионов (Хьюз от Австралии и Мэсси от Новой Зеландии) признали высокое моральное значение замыслов президента, но потребовали того, ради чего они пришли со своими войсками в Европу и за что они платили своей кровью.

Японский делегат вторил им, напоминая присутствующим, что, согласно тайным соглашениям, германские острова севернее экватора принадлежит Стране восходящего солнца. Из всех выступавших наиболее откровенным и упорным был австралийский премьер-министр Хьюз, которого уже трудно было остановить. Он заявил государственным мужам Лондона, что если они не проявят осмотрительности, то окажутся на поводу у президента Вильсона. Он готов отдать должное той роли, которую сыграла во время войны Америка, но "роль эта не дает президенту Вильсону права стать своего рода "deus ex machina" на мирной конференции и указывать всему миру, как ему следует жить в будущем. Соединенные Штаты не понесли никаких денежных затрат. Они даже не израсходовали тех барышей, которые получили за первые два с половиной года войны. Что касается людских потерь, то в этом отношении Соединенные Штаты не могут равняться даже с Австралией".

Всем присутствующим (а по мере раскрытия тайн - и всему миру) стало ясно, что единство первых дней конференции, уважение и определенная субординация - весьма ветхие структуры при дележе мира. Усилиями более дальновидных среди империалистов, боявшихся раскола победителей на этой стадии, в ход были пущены "тормозные устройства". Таких радикалов, как Хьюз, сумели уговорить смирить гордыню. И претенденты на аннексии, и более осторожный Вильсон пришли к выводу, что спор следует отложить, а в дальнейшем вести его в более замкнутом кругу.

На следующий день президент Вильсон указал, что продолжение спора может привести к полному расхождению союзников, может "взорвать" конференцию. США не уступят и, судя по яростному натиску их оппонентов, претенденты на колонии - тоже. Вильсон предложил перенести окончательное решение вопроса о подмандатных территориях в создаваемую Лигу наций. Он не остановился и перед угрозами. Если мир не пойдет по пути, указанному Соединенными Штатами, то американцам придется создать такую армию и флот, чтобы их принципы уважались.

Никогда еще американский президент не говорил ничего подобного. Присутствующие замерли. Они были свидетелями рождения феномена, который в капиталистическом мире получил в дальнейшем широкое распространение: Соединенные Штаты навязывали свое решение и весом своего политического престижа, и экономической приманкой. Если этих двух компонентов оказалось бы недостаточно, то США прибегнут к силе.

Англичане, по-видимому, первыми ощутили новизну и важность момента. Ллойд Джордж услышал в словах бывшего принстонского профессора не пустое упрямство, то был голос претендующего на исключительное положение американского империализма. "Взорвать" конференцию? Разумеется, немцы будут довольны. И не произойдет ли американо-германская перегруппировка? А шансы, которые получит большевистская революция? В качестве примирителя Ллойд Джордж выпустил южноафриканского генерала Сметса, об идеях которого в отношении Лиги наций говорилось выше. И все же компромиссный проект был отвергнут Вильсоном. 30 января он жестко поставил вопрос: давайте вначале создадим Лигу наций, а потом обсудим мандаты.

В зале бурлили страсти. Еще недавно Ллойд Джордж призывал Вильсона сохранять хладнокровие и терпение, а теперь они поменялись местами. Вильсон, по-видимому, понял, что берет слишком круто, и, желая восстановить рабочие отношения с Ллойд Джорджем, предложил принять проект Сметса как "предварительное соглашение", подлежащее пересмотру тогда, когда будет построено все здание Лиги наций. Желая найти тот же компромиссный уровень с французами, Вильсон на словах согласился с требованием Франции иметь право держать войска на тех территориях, на которые она претендовала. Президент, правда, категорически отказался заключить формальное соглашение на этот счет, но уже сама уступка была многозначительна. В конечном счете она не означала ничего более, кроме попустительства империалистическим аппетитам партнеров.

Оппоненты воспрянули духом. Взбодренный Ллойд Джордж пообещал поторопить коллег с выработкой статуса Лиги наций. Но британский премьер уже не был всесилен в своем лагере: австралиец Хьюз опубликовал в Лондоне отчет о дискуссиях 28 января 1919 г., который изображал Вильсона оторванным от жизни доктринером. Американский президент не привык оставлять удары без ответа. Через день он в гневе, пылая от возмущения, пригрозил собственным обращением к прессе. До сих пор он играл в игру, навязываемую ему партнерами, но если против него выступят с запрещенными приемами, он тоже нанесет удар. Он многое может сообщить миру. Если против него в совете будут блокироваться враждебные силы, он сделает публичную оценку работы конференции, прервет переговоры и отправится домой.

Президент становился агрессивнее буквально с каждым днем. Когда австралийский и новозеландский представители еще раз открыто посягнули на тихоокеанские острова (они, мол, не могут инвестировать развитие этих территорий, не имея гарантий, т. е. не владея ими), Вильсон спросил их в лоб, могут ли 6 миллионов (население Австралии и Новой Зеландии) бросить вызов "всему цивилизованному миру". "Восстание" британских доминионов имело бы шансы, если бы его поддержала Англия. Но Ллойд Джордж предпочел на этом этапе не бросать все силы величайшей империи против самой развитой индустриальной страны мира. Повторяем, развал конференции мог бы воспламенить надежды немцев, этот страх тогда был очень силен.

Примирение поручили генералу Боте из Южной Африки. Его многословие и чувство юмора должны были смягчить возникший конфликт. Стараясь ослабить пресс эмоций, Вильсон вышел из-за стола и начал расхаживать по ковру. Как только генерал окончил говорить, Вильсон, обращаясь к Ллойд Джорджу, заметил, что это была самая впечатляющая из слышанных им в жизни речей. В компромиссной резолюции было решено считать некоторые достигнутые в дележе колоний результаты "временными решениями". Под нажимом Вильсона Ллойд Джордж отвел свои дипломатические силы назад. Решили следовать первоначальной договоренности - обсуждать вначале проблемы создания Лиги наций. На этом этапе Вильсон если и не одержал дипломатическую победу, то сумел ограничить алчные аппетиты своих партнеров.

Для тех, кто знал президента близко, было очевидно, что он не такой представлял себе мирную конференцию и надеялся на более быструю реализацию американских предложений. Его душевное равновесие подтачивалось и атмосферой в американской делегации. Охлаждение отношений с государственным секретарем Лансингом становилось все более очевидным. Вильсон не мог оставить его вместо себя во главе американской делегации ни на один день, опасаясь, что будут потеряны существенные для реализации его дипломатического курса позиции. Да и среди прочих членов делегации были раздоры, ликвидировать которые выпало на долю президента. Но главное было в том, что упрощенное видение мира и его будущего у Вильсона все более приходило в противоречие с теми реальностями, которые он встретил в Париже. Поставить разоренную Европу в зависимость от колоссальной экономической мощи США, создать мировую организацию во главе с Соединенными Штатами, закрепить сдвиг в мировой политике, явившийся результатом резкого ослабления Европы в 1914-1918 годах, остановить и блокировать социальную революцию в Восточной и Центральной Европе и после этого триумфально возвратиться в США, оставляя свое имя на скрижалях истории, а США во главе мира,- вот что виделось.

На деле же озлобленные победители просто жаждали материальной помощи США, но еще больше - материальной компенсации за счет Германии. Союзников возмущало, что держава, вступившая в войну последней и понесшая относительно других наименьшие жертвы, стремится диктовать свои условия. Интересы западноевропейской буржуазии, раненой, ослабленной, но оттого лишь еще более энергично выставлявшей свои условия, никак не способствовали раболепному восприятию американских милостей. Европейцев стал удивлять и возмущать Вильсон и как политик, и как человек. Его профессорский стиль и морализаторство вызывали у профессиональных циников либо усмешку, либо гнев. Когда Вильсон начал объяснять присутствующим, почему Иисус Христос не преуспел в своем деле (он, мол, был лишен всемирной организации), Клемансо широко раскрыл глаза и долго обводил ими присутствующих, наслаждаясь произведенным эффектом.

Англичане и французы попеременно возглавляли оппозицию странным для них американским идеям (и это их только сближало).

Французы были "зациклены" на германской проблеме. Они первыми приняли германский удар, война все четыре с половиной года велась на их территории, они пропорционально потеряли больше других населения, их история не давала им оснований смотреть на Германию отвлеченно. Разумеется, никаких подобных ощущений американцы не испытывали. И две стороны неизбежно "схлестнулись" друг с другом по германскому вопросу.

Французы потребовали введения ограничений на работу германской промышленности, запрета выпуска главных видов продукции. И нет сомнения, что вначале они искренне рассчитывали на благожелательность американцев. Но для Вильсона и его окружения этот вопрос был мелким в сравнении с грандиозной схемой мирового переустройства, с созданием мировой организации, которая будет корректировать действия своих членов и сделает процесс предотвращения военных конфликтов упорядоченным. Более того, стремясь в конечном счете подключить Германию к этой организации, Вильсон не желал "преждевременных" репрессий, способных лишь вызвать отчуждение крупнейшей европейской страны. Поэтому "крик сердца" Клемансо не произвел на американскую делегацию никакого впечатления. Напротив, в нем виделась лишь шовинистическая узость мышления. Президент Вильсон, смертельно раздражая самолюбие Клемансо, назвал предлагаемое "панической программой". Напротив, американская сторона стала говорить о необходимости снятия продовольственной блокады Германии. На фоне страданий французского населения это казалось Клемансо и его коллегам высшей степенью лицемерия и черствости.

Европейцы стали напоминать, что Соединенные Штаты на протяжении своей короткой, но изобилующей захватами истории постоянно ратовали за самую высокую добродетель и в то же время постоянно нарушали свой символ веры. Принцип равенства между людьми не был применен ни к желтым, ни к неграм. Доктрина самоопределения не распространялась ни на индейцев, ни даже на южные штаты, а такие события в истории США, как война с Мексикой, освоение Луизианы, война с Испанией и бесчисленные нарушения договоров с индейцами, свидетельствовали о том, что великая американская империя всегда опиралась на грубую силу.

И, по существу, Вильсон противопоставил себя всем, когда обрисовал свое видение решения вопроса будущего Германии. Он сказал, что, "если не будет восстановлена германская промышленность, Германия, совершенно ясно, не сможет платить". Могли ли, скажем, французы с симпатией слушать пожелание американцев восстановить индустриальную мощь Германии, которая по меньшей мере компенсировала бы военную мощь Франции на Европейском континенте, а экономически ее значительно превзошла бы?

Еще одним разочарованием для американской дипломатии было поведение малых держав, еще недавно вовсю пользовавшихся поддержкой США в реализации своих прав на самоопределение. Самоопределение - хороший и действенный лозунг, но когда вставал вопрос о формировании новых государств, неизбежно возникал критический вопрос об их границах. И здесь Вильсон с его антипатией к территориальному дележу (он-то надеялся всех их сделать клиентами через посредство Лиги наций) быстро превращался для малых стран из ангела в дьявола. Эти новые государства, с его точки зрения, еще имели наглость обращаться к США за помощью войсками, за подтверждением их часто спорных границ, за кредитами и оружием.

Делегаты конференции еще раз пошли на поводу у американцев: они осудили установление границ посредством силовых действий и указали, что насильственное самоутверждение ослабит, а не усилит позиции этих стран на мирной конференции.

Итак, три силы обозначились как препятствия для дипломатии Вильсона: Англия и доминионы спешили поделить германское и турецкое наследство; Франция - демобилизовать Германию, нейтрализовать ее военную промышленность и осуществлять над ней контроль; малые страны стремились определить себя в максимальном территориальном объеме. Пока союзники еще не создали антиамериканского фронта на самой конференции - это было чревато взрывом, опасностью раскола с непредсказуемыми последствиями. Но пресса европейских стран не была столь же сдержанна, а президент Вильсон всегда был чувствителен к общественному мнению.

Тон, вполне понятно, задали французские газеты, за годы войны попавшие под контроль правительства. Пресса стала открыто преподносить столкновение мнений на конференции как разброд. Каждый инцидент использовался французской прессой для осмеяния президента. Для верующего пресвитерианина подвергаться преследованиям значит быть увенчанным славой. Всякая оппозиция рассматривается им как возможность борьбы за право, ниспосланное богом. Но спокойные насмешки доводят пресвитериан до бешенства. Газеты утверждали, что Вильсон не симпатизирует Франции, что он пренебрегает нуждами малых стран. Это по существу. А по стилю его стали изображать лунатиком, несколько комической и донкихотской фигурой. Наиболее серьезные обвинения журналистов сводились к тому, что лидер страны, последней вступившей в мировую схватку, пытается лишить такие страны, как Франция, плодов их победы.

Смирение никогда не было отличительным качеством Вильсона. Профессору Раппарду он прямо сказал, что французская пресса не свободна и что французское правительство столь же бюрократично, как и прусское. Один из французских издателей передал Вильсону тайные инструкции правительства Франции прессе: 1) подчеркивать факты республиканской оппозиции Вильсону в Америке; 2) подчеркивать состояние хаоса в России и необходимость союзной интервенции; 3) убеждать читателя в способности Германии платить большие репарации. 10 февраля Вильсон поручил своему врачу Грейсону намекнуть знакомым американским журналистам, что продолжение антиамериканской кампании во французской прессе может заставить американское руководство потребовать переноса работы конференции в одну из нейтральных стран. Такая реакция была симптомом, Вильсон начал перенапрягать свои физические возможности. Он работал иногда по восемнадцать часов в сутки. Напряжение стало сказываться в еще большей подозрительности. В письме симпатичному ему Н. Бейкеру Вильсон пишет, что "трудности нахождения из многообразных подходов единой модели" приводят его в отчаяние. Никакие уговоры взять день отдыха не имели успеха. Президент утверждал, что конференция и без того движется слишком медленно.

Мобилизовав всю свою гибкость, Вильсон постарался улучшить свои отношения с французской прессой. Когда Ллойд Джордж в очередной раз упомянул, что лично он видел свидетельства страданий Франции, президент Вильсон вместе с супругой отправился в Северную Францию. Поездка не послужила делу американо-французского сближения. Подача этого визита в печати расходится: одну историю рассказывают французы, другую - американцы. Ценность визита Вильсона в разоренные области остается спорной. Президент жаловался, что был отрезан от контактов с людьми. Французов же шокировало его холодное безразличие. Недалек от оценок, даваемых французской прессой, был и Лансинг. Он в целом иначе смотрел на стоящие перед американцами проблемы. На очередном заседании американской делегации Лансинг предложил быстро заключить мир и оставить экспертов вырабатывать детали соглашения о международной организации. Получив весьма нелюбезный отказ, Лансинг ответил тем, что повторил свое предложение на заседании Совета десяти, где Вильсон не мог обращаться с ним с лаконичной простотой на виду у своих партнеров по переговорам. Неожиданное предложение Лансинга снимало страх европейцев перед американским опекунством, оно поворачивало их в сторону традиционного дележа добычи, поэтому предложение было принято сочувственно. Вильсон поступил в этой неожиданной ситуации максимально дипломатично. Он попросил Лансинга изложить свои идеи в виде проекта резолюции и, разумеется, не принял этого проекта, молча загубив всю затею.

В эти тяжелые для Вильсона дни ему явно не хватало Хауза, который был долгое время болен и только позднее смог подключить свой изощренный ум к затянувшейся дипломатической игре. План Хауза был таков: воспользоваться поддержкой идеи создания Лиги наций английскими сторонниками во главе с лордом Сесилом, склонить на свою сторону Ллойд Джорджа, через него вовлечь итальянского премьера Орландо - и оставшимся французам ничего не оставалось бы, как примкнуть. Надо ли говорить, что жизнь, как обычно, оказалась богаче, чем эта схема.

Да и, собственно, не в схеме уже было дело. Идея Лиги наций, вернее, ее смысла, роли и функций постепенно под давлением обстоятельств (и союзников) теряла первоначальный характер американского варианта для Европы.

Видя сложность противостояния Вильсону в открытую, вожди Антанты решили изменить не Вильсона, а его план: они сконцентрировались не на противодействии Лиге наций, а на придании ей желаемого им вида. В конце концов не Лига, а конкретика новых границ больше волновала союзников на этой мирной конференции. Согласие с идеей Лиги стало как бы авансом, платой за поддержку американской стороной той или иной претензии союзников. Первым это понял Клемансо, за ним последовали другие. Итальянский премьер-министр Орландо на встрече с Вильсоном 30 января 1919 г. сразу же оговорил, что поддерживает идею создания международной организации, и тут же перешел к более существенным для итальянцев вопросам о границах на Адриатическом побережье. Таким образом, столь привлекательно видевшаяся из Вашингтона задача создания контролируемой международной организации в реалиях переговоров отходила на задний план. А спорные вопросы территориальных претензий вышли вперед.

Один из решающих шагов от абстракции к реальности (от "гранитных" основ к скользкой почве текущего дня) Вильсон сделал тогда же, 30 января, когда в ответ на благожелательные слова Орландо фактически пообещал ему помощь в овладении Трентино. Обратим внимание на этот эпизод. Девятый пункт программы Вильсона говорил о праве населения на самоопределение, а теперь одним жестом Вильсон фактически присоединился к столь обличаемому им Лондонскому тайному договору, дававшему Италии права на Трентино. А что он получил взамен? Признаваемый незначительной группой стран устав Лиги наций. Работа над уставом велась наиболее интенсивно между 3 и 13 февраля (десять встреч), поскольку Вильсон подстегнул работу своим решением отбыть в США 14 февраля. Работу осуществляла Комиссия по Лиге наций, состоявшая из пятнадцати человек (по два от великих держав плюс пятеро от малых стран). Вильсон полагал, что устав должен быть выработан за закрытыми дверями и уже готовым и санкционированным будет изложен публике.

Напряжение этих дней было велико. Если Совет десяти заседал в утренние часы, то комиссия - в вечерние. Вильсон был здесь энергичен как никогда. Речь шла о главном детище его политической жизни. Но все больше и чаще на пути возникали совершенно не предвиденные им препятствия.

Должна ли у Лиги наций быть своя армия? Вильсон не предвидел таковой. Напротив, он полагал, что после победы над Германией будет осуществлена демобилизация и экономический фактор (американский козырь) станет решающим. Довольно неожиданно французы, которые и вообще-то встретили идею Лиги весьма прохладно, стали выступать за наличие крупной армии в распоряжении Лиги. Их мотивы были достаточно ясными. Если в США и Англии традиционным для мирного времени был отказ от всеобщей воинской повинности, то именно таковая была характерна для Франции, имеющей на своей границе Германию. А располагая крупнейшей в Европе армией, Клемансо надеялся и на дополнительные рычаги воздействия в Лиге. Обсуждая этот вопрос, комиссия заседала весь день 11 февраля. В решающий момент французский представитель процитировал слова самого Вильсона о том, что "должна быть создана сила, сила столь мощная, чтобы ни одна нация или комбинация наций не смогла бы бросить ей вызов". Выслушав французский перевод своих слов, а затем их новый перевод на английский, Вильсон вначале не знал, как ответить. Он шептался с Хаузом, и замешательство было ощутимо в зале. Затем, поблагодарив за цитирование, он указал, что эта мысль была высказана "в состоянии стресса, вызванного отчаянной войной". Но изменилась ситуация в мире, и создание объединенной военной машины в мирное время будет способствовать процветанию международного милитаризма, едва ли лучшего, чем милитаризм национальный. И еще, конституция США не позволяет кому бы то ни было осуществлять контроль над американскими вооруженными силами. Враги Лиги наций в конгрессе США используют это обстоятельство, чтобы дискредитировать саму идею Лиги.

Началась война нервов. Выслушав ответ Вильсона, представитель Франции Л. Буржуа откинулся в кресле, выждал паузу и заявил, что бессильную Лигу, которую предлагают создать американцы, французы могут отвергнуть как таковую. Для проницательных наблюдателей было достаточно ясно, что французы стремятся не столько дискредитировать проект Лиги наций, сколько создать "задел" для дипломатической торговли потом, чтобы продать свое согласие в обмен на желаемое для Франции решение самого насущного для нее вопроса - германского. Отнюдь не выигрышной оказалась позиция американской делегации, когда президент Вильсон стал убеждать французов: "Верьте нам, в случае опасности мы придем к вам на помощь".

Накануне объявленного дня отплытия Вильсона комиссия согласовала свои позиции по шести пунктам из двадцати шести. Понадобилось искусство мастера компромисса Хауза, чтобы спасти положение. До сих пор его шепот слышал лишь президент США. Теперь полковник обратился к комиссии в полный голос. Он сумел заручиться английской оппозицией против предлагаемого французами плана создания генерального штаба войск Лиги наций. Так же, закулисно, он достиг соглашения с японской делегацией (в обмен на провозглашение расового равенства в уставе). В отсутствие президента обещая всем все и вся, Хауз сумел создать текст устава, относительно удовлетворяющий все стороны. Главными потерями - это очень важно отметить - были следующие: США отказались от двух прежних условий существования Лиги - создания международного арбитража и организации Мирового международного суда. Это была существенная уступка. Если, противостоя французам, американцы выступили против военной организации Лиги наций, то теперь они отказались от того, на что очень надеялись,- от ее судебных функций.

Очевидно, что Вильсон не был доволен тем, как реализуется его инициатива по трансформации современной дипломатии. Но все же содеянное имело большое значение. Разумеется, игнорируя пока крупнейшие мировые силы (Советскую Россию, Германию), Лига наций не могла называться в полном смысле мировой организацией, но это было новое слово в дипломатической практике. И когда 14 февраля 1919 г. Вильсон представил устав Лиги наций на пленарной сессии мирной конференции, это был его день. Создавалась крупнейшая международная организация. Руководил ею Совет из представителей пяти великих держав (США, Англии, Франции, Италии, Японии) и четырех выборных представителей малых стран. Вильсон свято верил в лидерство США в этом новом вавилонском столпотворении дипломатов. Мощь США, обладавших к тому времени половиной промышленного производства мира, не давала ему оснований для сомнений.

Создаваемая организация представляла 1200 млн. человек, формально именно от их лица говорил в этот день В. Вильсон. Он зачитал устав и приступил к комментариям: "Живое творение рождено нами, и мы должны позаботиться, чтобы тесные одежды не повредили ему... Этот документ приложим к практике, он должен очищать, исправлять, возвышать". Лидерам крупнейших империалистических стран, собравшимся в пышном Зале часов, казалось, что они поставили под контроль всю динамику мирового развития. Ворвавшиеся представители прессы искали главного творца "Евангелия XX века". Торжественность момента была слегка искажена поправками французов и японцев, но дело было сделано - устав был передан в секретариат конференции.

Несомненно, Вильсон был в эйфории. Он перескакивал через две ступеньки, салютовал американским солдатам у дворца Мюрата, уже мысленно видел себя в Белом доме. Длинная красная дорожка вела его к вагону. Дипломаты пожимали ему руку и целовали руку Э. Вильсон. Покидавшего вокзал Клемансо спросили его мнение о президенте США. "Вполне возможно, что он имеет добрые помыслы",- ответил французский премьер.

предыдущая главасодержаниеследующая глава




© ART-OF-DIPLOMACY.RU, 2013-2021
Обязательное условие копирования - установка активной ссылки:
http://art-of-diplomacy.ru/ "Art-of-Diplomacy.ru: Искусство дипломатии"


Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь