Заключение

О В. Вильсоне создана обширная историческая литература. Его внешняя политика становилась предметом всестороннего анализа по мере того, как высказывались очевидцы и участники, по мере того, как печатные прессы сделали достоянием масс главные документы его эпохи. Явственно прослеживаются три периода интерпретации американскими историками внешней политики Вильсона.

Первый приходится на период разочарования итогами первой мировой войны, последовавшей реакции и движения изоляционизма. Хронологически это 20-30-е годы. Возникла первая волна, посвященная вильсоновскому периоду, которую следует назвать ревизионистской. Объединительная идея этой историографической волны: президент Вильсон, вступая в мировую войну, сделал историческую ошибку. Ревизионисты утверждали, что цели Антанты были по своему характеру аналогичны целям Центральных держав, что обе коалиции виноваты в развертывании войны, что "крестовый поход, который возглавили Грей, Пуанкаре и Извольский, был фальшивым крестовым походом". Америка вступила в войну в силу своих теснейших экономических связей с антантовской коалицией, из-за пробританских взглядов главных советников Вильсона, под давлением английской пропаганды. Президент неверно понял историческую реальность, его пресловутый идеализм сознательно или непреднамеренно прикрывал подлинный механизм вовлечения США в мировую войну.

В этот период главными адвокатами Вильсона выступили его бывший военный министр Н. Бейкер и историк Ч. Сеймур, издавший обширный архив ведущего советника президента - Э. Хауза. Но их апология Вильсона едва ли звучала убедительно. Президент был вовлечен в войну неограниченной подводной войной - вот сомнительная высшая мудрость этой апологии. Ревизионисты без особого труда подвергали уничтожающей критике столь простые, почти наивные объяснения.

Второй период осмысления вильсоновского дипломатического наследия наступил перед второй мировой войной, и своего рода историографическим лоцманом в данном случае выступил прежний участник дипломатического планирования В. Вильсона - У. Липпман. В статье "Атлантический океан и Америка", опубликованной в журнале "Лайф" в апреле 1941 года, У. Липпман показал Вильсона хладнокровным реалистом, который вступил в мировой конфликт не из-за неких благих пожеланий, а взвесив негативные последствия завоевания Германией Европы. Он подал Вильсона и его ведущих советников далекими от сентиментальности геополитиками. Возглавляемая Липпманом "реалистическая" школа интерпретации дипломатии Вильсона господствовала в 40-50-е годы, ее наиболее видными представителями были Р. Ван Олстин и Р. Осгуд. Реалисты выступили жесткими противниками ревизионистов, они осуждали тех "близоруких" политиков и косные массы, которые ограничили гениального президента в его крупномасштабной дипломатической игре. В эпоху расширения внешнеполитических притязаний США реалисты создали своего рода культ В. Вильсона как проницательного защитника подлинных американских интересов. Националистический мотив стал явно доминировать в книгах представителей этой школы.

Такие идеологи реализма, как Р. Осгуд, договорились до того, что национализм - это "подлинная, настоящая религия" и Вильсон ее первый жрец. И если ревизионисты "стыдливо" концентрировали внимание на объяснении причин американского вступления в войну, то реалисты периода "холодной войны" гордились президентом, включившимся в мировую схватку: "Вильсон избрал верный политический курс". В этот период имперского ажиотажа и упрощенного, "черно-белого" видения мира вильсонизм стал своего рода культом, получил широкое и в целом благоприятное освещение главенствующих американских буржуазных историков. Для них Вильсон был пророк, опередивший свое время, искавший устойчивое "мировое равновесие в сложном соотношении сил". Он поверг в прах британскую монополию на морях и германское посягательство на господство на суше, создал предпосылки для дальнейшего продвижения Америки к мировому могуществу.

А. Линк, написавший наиболее известную многотомную биографию В. Вильсона, также примыкает к идейному направлению реалистов. Ведь они считали наиболее благотворным для человечества вручить ключи истории Соединенным Штатам.

Линк объясняет решение президента Вильсона вмешаться в войну его глубоким убеждением в том, что американское участие в военных действиях "даст самое надежное основание для скорейшего заключения мира и реконструкции международного сообщества". А. Линк убеждает читателя, что президент восстал против реакционного прусского юнкерства в Германии и против доморощенных реакционеров в странах Антанты, "за мир и безопасность всех наций". Такая героизация вождя американского империализма оказывается несостоятельной при более внимательном изучении документов, свидетельствующих о "менее идеалистическом" курсе Вильсона в мировой политике.

Третий период переосмысления дипломатии Вильсона наступил в США в 60-е годы и продолжается поныне. Несколько новых обстоятельств жизни нации подорвало могущество школы реализма. Упрощенное видение "вечной правоты" пророка интервенционизма вступило в противоречие с реалиями бурно развивающегося мира, не желавшего быть в том или ином виде частью американской империи.

В работах Дж. Кеннана и У. Уильямса показана подлинная природа отношения Вильсона как идеолога американской буржуазии к социалистической революции в России. Национализм стал видеться не "единственной религией" (как таковая она могла вести в тупик в Корее, Вьетнаме и других местах), а как "преувеличенная, неоправданная тенденция выпячивания национальных интересов". Возникла, если можно так выразиться, интернационалистская школа интерпретации вильсоновской дипломатии. Она отрицает и ревизионистскую школу как обращенную "на эпизоды" (кто начал войну и т.п.), и реалистическую, которая за реализм выдает американский национальный эгоизм.

С точки зрения интернационалистской школы, Вильсон был продуктом и достойным представителем той среды и эпохи, когда формировался современный мир. Вильсон не был ни слепым моралистом, ни хладнокровным макиавеллистом своего времени. Краски несколько приглушены на этой новой фазе буржуазного переосмысления политики Вильсона. И здесь больше сбалансированности. В оценках этой школы определенно ощущается озабоченность тем, как бы прямолинейный национализм не подвел страну к ядерной катастрофе. В этом плане полезными видятся опыт 1914-1918 годов и осторожность Вильсона в первые два с половиной года своего президентства. Главной фигурой интернационалистской интерпретации дипломатии Вильсона выступает А. Мейер, который в своих трудах стремится поставить Америку того периода в контекст общего мирового развития. Этот буржуазный историк полагал, что Вильсон был охранителем старого мира и его политика в отношении новой России выдает его функцию наиболее наглядно.

Интернационалистская интерпретация дипломатии Вильсона считает прежний спор реалистов и ревизионистов отвлеченным. Цели США в войне были определены социальным подъемом в Европе, а не перипетиями классической дипломатии. Будь Вильсон просто реалистом, он бы просто заключил с Антантой еще один тайный договор. Будь Вильсон просто моралистом, он должен был бы отвернуться от бойни в Европе вообще. Будь Вильсон "апостолом свободы", он никогда бы не связал свою судьбу с империалистами Антанты. Такова тенденция развития американской историографии. Идет более зрелый разговор о политическом лидере, который был сыном своего класса, исполнял определенную классовую функцию. Разумеется, классовая ограниченность препятствует объективному анализу, но здесь следует сказать, что и предмет исследования действительно сложен.

Одной из главных слабостей третьего периода осмысления дипломатии Вильсона является то, что, стараясь определить баланс революционных и реакционных сил в Европе, интерпретаторы этого периода не обращают должного внимания на политическую и социальную борьбу внутри самих Соединенных Штатов. Оторванной от реальности представляется оценка американской политической арены, которая якобы "была свободна от агитации и позволяла Вильсону, в отличие от двух его европейских коллег, выступать в качестве независимого государственного деятеля". Даже если обратиться лишь к борьбе внутри американской буржуазии по вопросу о целях войны на выборах в ноябре 1918 года, станет ясно, что версии, защищаемые такими лидерами текущего третьего периода, как А. Мейер, не подтверждены реальными фактами. Наблюдая за историографической судьбой президента, следует сказать о ее переменчивости.

В. Вильсона поднимали на щит иделоги "Pax Americana" в 50-е годы, он был главным героем президента Никсона, когда тот сделал несколько шагов к реализму в американской внешней политике. И столкновение взглядов по поводу этого деятеля американской истории продолжается. Американская буржуазная историография в общем и целом изображает его своим героем, исходя из того, что выход Америки на мировую арену должен, с ее точки зрения, считаться благодеянием для человечества. Мы же, рассматривая сложную политическую судьбу двадцать восьмого президента США, видим в его деятельности проявление имперской дипломатии периода первого броска США в борьбе за передел политического и экономического влияния в мире. И то, что казалось благом для правящего класса Америки, оборачивалось трагедией для тех народов, чью судьбу американский империализм пытался решить в своих собственных интересах.

В американской литературе, испытавшей заметный новый подъем, с 60-х годов нет единства, характерного для 20-30-х и 40-50-х годов. Частично это объясняется общим разбродом в американской историографии. Бихевиористы, вышедшие на первый план исторических исследований, сторонники теории игр, системного анализа и прочих модернистских нововведений, постарались дискредитировать "примитивизм" своих предшественников. Отдельной полосой прошла историография "новых левых", много почерпнувших у таких ранних критиков политики Вильсона, как Дж. К. Тернер (который в 20-е годы протестовал против политики США в отношении Советского Союза) и Дж. Кеннан, старавшийся показать, что истоки современной американской политики в отношении СССР берут свое начало во временах Вильсона. Несомненно влияние вьетнамского фиаско Америки, корни которого ряд историков и публицистов усмотрели в интервенционизме Вильсона. Такая пестрота взглядов привела к тому, что относительно исчерпывающей оценки дипломатии Вильсона, своеобразного историографического консенсуса, характерного для периода и 20-30-х, и 40-50-х годов, нет и поныне. Современный читатель может получить сведения о том или ином аспекте деятельности Вильсона, попытка понять личность президента и его политику в целом для него осложнена пестрым спектром противоборствующих интерпретаций.

В заключение скажем, что В. Вильсон оставил большой отпечаток на внешней политике своей страны. По существу, он ее трансформировал. В 1913 году американцы лишь мельком оглядывались на тот мир, что лежал за Атлантическим и Тихим океанами. Вильсон глобализировал внешнюю политику своей страны. Он послал солдат на запад и восток Евразийского континента, он сделал сферой американских внешнеполитических интересов весь мир. Он взял на себя ответственность за важнейшие решения неповторимого периода 1914-1919 годов. Президент не передоверил роковых решений профессиональным дипломатам, он вникал в эти проблемы лично. На небольшой переносной машинке с синей лентой он печатал главные послания своего президентства и тайные ноты своим партнерам и противникам. Минуя государственный департамент, он создал механизм прямого обращения к влиятельнейшим политикам эпохи.

Президент Вильсон в значительной мере не только изменил ход американской внешней политики, но и сумел изменить соотношение сил, ответственных за проведение этой политики в Вашингтоне. По существу, он отобрал у конгресса его внешнеполитические полномочия, сделав центром формирования стратегии Белый дом. Американский империализм получил энергичного вождя, готового обозначить курс, повести страну в соответствии с этим курсом и взять на себя вину за последствия.

Вильсон реформировал политическую платформу демократической партии. Ее "заветы" и традиции подверглись осмеянию и поруганию за непростительный, с точки зрения Вильсона, провинциализм, "лишающий" страну возможностей, ставших реальными вследствие битвы европейских держав, ослабившей прежний центр мира.

Руководя американской дипломатией в роковой период, когда появился исторический шанс сравняться с ведущими европейскими державами и даже подняться над ними, Вильсон постарался использовать этот шанс до конца. Он энергично поставлял ресурсы североамериканского центра капитализма на службу перестройке мировых силовых связей, на службу построения "Pax Americana". В этом предприятии он основывался на результатах безостановочного полувекового индустриального развития США, поставивших страну во главе технического прогресса. Вильсон хотел придать американскому экономическому колоссу адекватное силовое поле. Он мечтал разрушить евроцентристский мир и утвердить центр нового мира на Североамериканском континенте.

Убежденность Вильсона в решающей роли США в будущем мире базировалась на его оценке превращения страны в 1914-1916 годах в главную промышленную и финансовую силу мира. Он не сомневался, что вслед за этим успехом американский капитализм добьется безусловного первенства в мировой торговле и, как следствие, в мировой политике. За день до президентских выборов 1916 года он сказал внимательно слушавшей его аудитории: "Мы можем определять сами, кого нам финансировать, а кого нет. Мы находимся в процессе такой трансформации мира, которая позволит нам определять политику любой страны". Президент Вильсон раньше большинства представителей правящего класса Америки пришел к выводу, что США "становятся в силу обстоятельств нацией - арбитром мира". Президент подчеркивал тот факт, что ресурсы национальных банков США на 3 млрд. долл. превосходят ресурсы Английского банка, банка Франции, Русского банка, Берлинского Рейхсбанка, банка Нидерландов, Швейцарского банка и банка Японии вместе взятых. Исходя из этих цифр, Вильсон делал вывод, что США лучше чем когда-либо готовы "вести по пути, ведущему к свету". Конечной целью Вильсона было использование растущего экономического и политического влияния Америки для создания нового миропорядка. Нужен был лишь подходящий инструмент. "Президент считал будущую торговую экспансию Америки гарантированной, если Соединенные Штаты сделают выбор и станут моральным и финансовым лидером в Лиге наций, поддерживая экономически стабильный и антиреволюционный либерально-международный порядок.

Реализация этого порядка натолкнулась на мощное противодействие как на внешней арене, так и внутри страны. Очень скоро очевидной стала огромная стоимость таких глобальных посягательств для мира, да и для страны, ее внутреннего развития, ее морали, ее ресурсов, в том числе человеческих.

Самый большой провал дипломатии Вильсона - это неудача в деле закрепления американских позиций после окончания первой мировой войны.

Первоначально Вильсон предполагал не идти ни на какие компромиссы. На борту пересекавшего океан "Джорджа Вашингтона" он говорил своим помощникам: "Мир будет невыносимым, если последуют только компромиссы". Не прошло и двух месяцев, как президент позволил уверить себя, что мандатная система отличается от аннексии, вопрос о всеобщем разоружении был отставлен. Последовали вопиющие уступки по вопросу о Шаньдуне и по польскому вопросу. Президент сдался по вопросу о Рейнской области и проблеме Саара. А важнейшие репарационные и финансовые статьи он просто проигнорировал. Итальянцы получили Бреннер, а дальше уступкам уже не было числа. Кончилось тем, что Вильсон утверждал с полной серьезностью, что США примут мандат на Армению и даже на Константинополь. Дело было не только в личных качествах президента, дело было в том, что он не рассчитал своих сил.

Большинство правящего класса Америки сплотилось вокруг концепции, которую лучше всего выразил сенатор Лодж: дать Антанте решить германскую проблему на своих условиях, сделать Западную Европу ответственной за борьбу с Советской Россией, Соединенным Штатам - сконцентрироваться на собственной сфере влияния - Западном полушарии и сохранить свободу рук.

Сам Вильсон ощутил сложность задачи переустройства мира в соответствии с американскими идеями сразу же после начала Парижской мирной конференции. Его партнеры отнюдь не разделяли пафоса мироустройства. "Президент,- пишет Ллойд Джордж,- смотрел на себя как на мессию, чьей задачей было спасти бедных европейцев от их стародавнего поклонения фальшивым и злым богам". Европейские политики смотрели на американского президента не как на обладателя сверхъестественной мудрости, а как на распорядителя колоссальной мощью Соединенных Штатов. Вот этот критерий им был знаком, и они хотели разделить в завоеванном мире сферы влияния и наличные богатства. Стремясь, со своей стороны, искоренить изоляционизм в США и привязать страну к мировой политике, Вильсон после многих колебаний сделал решающие шаги в направлении европейцев. Эти шаги были шагами в сторону от "мира по-американски". Именно это и увидел сенат США. Он не только продемонстрировал заскорузлость (в чем обвинял его Вильсон), но и высказал резонные опасения во всемогуществе США.

Дело не только в скепсисе сената. Сенаторы были бы менее скептичны, если бы видели реальную возможность для США овладеть контролем над европейским развитием, над тихоокеанской ситуацией. Но они достаточно отчетливо видели, что почетное "председательство" Вильсона в западном мире 1917-1918 годов стало ослабевать по мере того, как страхи перед германским господством исчезли, мольбы о помощи замолкли и западноевропейские страны начали восстанавливать свои позиции. Потому-то сенат США и не поверил в то, что Лига наций может быть эффективным орудием американского воздействия на мир, потому-то в этот решающий момент Вильсон лишился политического кредита.

Политическая и физическая гибель президента Вудро Вильсона - это отражение того факта, что правящий класс США не принял его схему глобализации внешней политики страны как оправданную, здравую и обещающую успех. Понадобилась еще четверть века, чтобы американский империализм поверил в свою силу. Но на этот раз ему противостояли не только ослабевшие конкуренты в капиталистическом мире, но и новая социальная система - мировая система социализма.