7. Военная дипломатия

Англия не сможет обойтись без нашей дружбы в будущем, а другие союзные державы не смогут без нашей помощи отстаивать свои права перед Англией.

(В. Вильсон - Э. Хаузу, октябрь 1918 г.)

В первой половине 1918 года Вильсон приложил исключительные усилия по наращиванию боевых мускулов Штатов. В ходе этого своеобразного апофеоза милитаризации монополистический капитализм в США вступил в новую фазу. Федеральная администрация совершила прежде невиданное: взяла в свои руки контроль над основными сферами деятельности в масштабах всей нации. В послании конгрессу президент Вильсон потребовал права устанавливать потолки на цены. Работа железных дорог подпала под полный контроль правительства, а затем этот контроль был распространен на угольную промышленность. Согласно подписанному 20 мая 1918 г. "закону Овермена", президент Вильсон получил невиданные прежде прерогативы. Он мог по своему усмотрению изменять функции федеральных министерств и учреждений, создавать новые учреждения, практически неограниченно использовать фонды и людей. Опираясь на этот закон, Вильсон придал самостоятельность Совету военной промышленности, и этот совет под председательством Б. Баруха резко форсировал развитие военной промышленности. От решений этого совета стала зависеть вся экономическая жизнь в США.

Время подгоняло Вильсона, ведь приближались решающие дни германского наступления во Франции: проиграв здесь, можно было потерять все виды на более выигрышные позиции в мировой дипломатии.

В это время он чувствовал, что буржуазия и в Западной Европе, и в Америке начинает понимать опасность усилившегося самосознания пролетариата. Из Парижа "организация Хауза" доносила, что "все вокруг ощущают под своими ногами вулкан рабочего класса". Вильсон говорил о необходимости создать новую политическую партию, которая могла бы частичным реформированием предотвратить социальный взрыв. "Но эта большая задача уже не для такого уставшего человека, как я",- сказал президент Хаузу, и тот согласился: здоровье Вильсона в результате непрерывной работы было подорвано.

Доктор Грейсон позволял Вильсону работать не более восьми часов в день. Уже впоследствии Вильсон говорил Хаузу, что в эти месяцы мечтал "следовать за летом" и обосноваться на Бермудах. Посещение театра, бейсбол оставались единственными увлечениями Вильсона, но они не давали необходимой релаксации. Несколько раз в эти и президент размышлял об отставке. И все же Вильсон, несмотря на стресс и усталость, стремился сконцентрировать американскую мощь к решающим дням установления нового порядка в мире. Его задачей было иметь в Европе в 1918 году 1 млн. вооруженных американцев и еще 1 млн. - в США, готовых к броску через океан. О значении американских войск в Европе красноречиво говорит английский премьер-министр: "Изучение германских отчетов о войне ясно показывает, что в конечном счете именно перспектива растущего притока американских войск заставила германское военное командование поставить все на карту и начать в марте 1918 года безрассудное наступление; надо было во что бы то ни стало добиться решения, прежде чем американские войска прибудут в Европу".

Вильсону приходилось отбиваться от требований французов и англичан инкорпорировать американские подразделения под союзным командованием, влить их во французскую армию, в английский экспедиционный корпус. Союзники-соперники хотели бы зачислить роты и батальоны американцев во французские или английские полки и дивизии, растворить их реальную политическую значимость под благовидным предлогом военной целесообразности и боевой эффективности.

Полковник Хауз, как обычно, был своего рода "высшим дипломатическим разведчиком" президента, когда в конце 1917 года выяснял возможность отбиться от требований союзников и сохранить в Европе самостоятельные американские военные силы. После бесед с ним президент приказал генералу Першингу сохранять суверенитет американских войск.

Если уж не удавалось влить американские войска в союзные, союзники искали иной путь подключения американцев к коллективным усилиям. У. Уайзмен писал Хаузу 26 сентября 1917 г.: "Я думаю, что Германия в настоящее время делает свою главную ставку на те 3 тыс. миль, которые отделяют Лондон от Вашингтона. Поэтому для нас самая срочная задача заключается в том, чтобы оба правительства, находясь на противоположных концах мира, сумели обеспечить тесное сотрудничество".

Но в европейских столицах недооценивали степень самоутверждения американцев. Между тем, когда на заседании кабинета министров обсуждались военные вопросы, президент Вильсон отказывался говорить об англичанах, французах и итальянцах как о союзниках. Только приближение реальной военной катастрофы заставило Вильсона несколько смягчить свою линию. 21 марта 1918 г. началось долго (и со страхом) ожидаемое германское наступление на Западном фронте. Успешный прорыв немцев и возникшая вероятность захвата Парижа поставили под вопрос одностороннюю дипломатическую стратегию Вильсона. Реальной стала угроза, что от Грузии на востоке до Бискайского залива на западе Европа станет германским владением. Европейский центр капитализма, объединенный кайзеровской Германией, бросил бы Америке вызов повсюду, включая Западное полушарие. Панически настроенные стратеги уже видели совместное германо-японское наступление на континентальные Соединенные Штаты. В свете таких перспектив операция Людендорфа, начатая 21 марта 1918 г., ставила на карту все.

Главным связующим звеном между американским и союзным военным командованием стал генерал Блисс, прикомандированный к объединенному штабу союзников (а впоследствии - к главнокомандующему генералиссимусу Фошу). В ответ на панические обращения Блисс сообщил союзникам, что произошло изменение американских планов. Первоначальная американская программа предполагала прибытие 12 американских дивизий во Францию к июлю 1918 года. После нажима союзников в ноябре 1917 года американцы модернизировали свою программу, и, согласно этой новой программе, планировалось перебросить через океан более 24 дивизий. Это была уже значительная величина. Нужно сказать, что союзники не очень представляли себе систему массового набора в Соединенных Штатах и систему формирования воинских частей. Именно поэтому, видимо, начальник генерального штаба Великобритании Робертсон предложил Першингу высадить во Франции 150 пехотных дивизий. Несомненно, это было преувеличенным представлением о наличии кадрового воинского состава и о возможностях мобилизации людских резервов США. Такое число дивизий американцы могли бы отправить в Европу только после нескольких лет интенсивных усилий. Тем не менее и готовящиеся контингенты были значительными. В результате в описываемое критическое время во Франции находилась уже значительная сепаратная американская армия. Она имела свой участок фронта и достигла численности 1 млн. человек осенью 1918 года. Но этот миллион оказался во Франции лишь тогда, когда германское командование потеряло всякую веру в возможность победоносного военного решения. К периоду же, когда немцы лихорадочно снимали дивизии с Восточного фронта и готовили массированное весеннее наступление (а именно к концу зимы - к концу февраля 1918 г.), американцы имели во Франции примерно треть того числа солдат, которые прибыли впоследствии. Наступление Людендорфа "застало нас в момент, когда мы имели около 320 тыс. офицеров и солдат во Франции; из этого числа 100 тыс. были заняты снабжением армии".

Последняя отчаянная попытка германского империализма выиграть войну на поле брани, начатая 21 марта 1918 г., дала первоначально значительные результаты. Немцы пробили линию фронта и сделали то, чего не могли, со своей стороны, сделать французы и англичане на протяжении четырех лет позиционной войны,- сумели продвинуться на десятки километров. Уже за первую неделю этого колоссального сражения на Западном фронте потери союзников составили 120 тыс. человек. Обе стороны понимали, что близится финал. В бой бросались резервы. Но если у немцев они были последними, то людской резерв союзников оказался больше. Правительство только одной Англии, как пишет в своих воспоминаниях Ллойд Джордж, наметило мероприятия, которые должны были дать в подкрепление армии 400-500 тыс. человек в течение ближайших месяцев. Это означало, что в мае - июле, когда соотношение сил стало решающим фактором, когда можно было ожидать нового большого неприятельского наступления, во Францию прибывали новые и новые дивизии.

Но даже во время наиболее опасного наступления Людендорфа, когда Западный фронт едва не рухнул, американцы не пошли на прямую координацию военных действий с союзниками. "Если говорить без прикрас,- пишет Д. Ллойд Джордж,- Першинг считал, что создание самостоятельной американской армии - более важное дело, чем отражение германского наступления". И хотя союзники не без основания утверждали, что американская армия, которая приобретет боевую готовность только в конце лета или осенью, может вступить в строй слишком поздно, что исход этой роковой борьбы может произойти раньше, американское руководство оставалось непреклонным. В рядах союзников возникла настоящая паника. Ллойд Джордж писал в эти дни: "От Америки зависит, победим ли мы или будем побеждены в этом сражении, решающем исход войны. Но если мы хотим победить, Америка должна действовать не так, как она действовала до сих пор, и президент должен преодолеть сопротивление тех, кто не дает нам возможности применить американскую пехоту единственно целесообразным в данных условиях способом".

Получив эти строки, лорд Рединг - представитель английского правительства в Вашингтоне - немедленно обратился к президенту Вильсону и военному министру Бейкеру. Но не внимание к союзникам, а успехи немецких колонн повлияли на Вильсона. Компромиссное соглашение было изложено в специальном меморандуме от 21 апреля. В нем есть такие строки: "На основе произведенных расчетов можно надеяться, что общее число перевозимых войск будет составлять 120 тыс. человек ежемесячно. Эти войска по прибытии в Европу будут направляться под руководством и по усмотрению генерала Першинга в английские, французские или американские дивизии для обучения и для использования их в зависимости от тех требований, которые выдвигает время от времени положение на фронте". Как видим, в Вашингтоне дрогнули и отошли от прежде священных принципов самостоятельности американских дивизий.

Маршал Фош, который стал главнокомандующим союзными войсками в условиях страшного напряжения массированных атак немцев, потребовал от американцев мобилизации не менее 100 дивизий. Он просил президента Вильсона предоставлять ему 300 тыс. человек в месяц с таким расчетом, чтобы возможно скорее сформировать указанные 100 дивизий. (А поскольку американская дивизия, насчитывающая 25 тыс. человек, почти в три раза превосходила тогдашний контингент германской дивизии, прибытие 100 американских дивизий дало бы союзникам превосходство над немцами на Западном фронте почти на 50 процентов.) Если бы США выполнили требование Фоша, то они должны были бы мобилизовать и содержать во Франции армию в 4 млн. человек.

В реальности случилось так, что в последних сражениях мировой войны (между сентябрем и 11 ноября 1918 г.) участвовали 22 американские дивизии. Если к ним добавить вспомогательные и обслуживающие подразделения, то во Франции насчитывалась в ноябре в общей сложности 41 американская дивизия. Важно отметить, однако, что фактическое число войск не исчерпывало значения американского вклада в союзнический арсенал. Присутствие свыше 20 американских дивизий давало союзникам численное превосходство над Германией (примерное соотношение 4 млн. против 3,5 млн.). Не менее важен был психологический фактор. По словам Ллойд Джорджа, "сознание, что за нашими линиями формируется и проходит обучение еще 21 американская дивизия и что миллионы человек будут переброшены из Америки, когда это станет необходимым, позволило французам и англичанам бросить в бой свои последние резервы без колебаний и нанести немцам тот удар топором, который заставил их рухнуть".

Ради исторической истины укажем, что союзники не только восхищались вкладом Соединенных Штатов (которые перевезли более 100 тыс. человек летом 1918 г.), но и высказывались многочисленные претензии к американской армии. Так, отмечалось, что артиллерия малых и средних калибров в американской армии была получена от французов. Тяжелую артиллерию дали англичане. Ни одно орудие американского образца или американского производства не сделало ни одного выстрела по немецким позициям. То же относится и к танкам: казалось бы, нация, которая располагала величайшей автомобильной промышленностью в мире, могла бы наладить без особых трудностей серийное производство танков. Но ни один танк американского производства ни разу не участвовал в военных действиях в первую мировую войну. И если учесть, что в английских вооруженных силах к концу войны (учитывая только лишь собственно Англию) служило более 4 млн. человек, то относительные усилия США выглядят не столь уж грандиозными. Из задействованных 4 млн. союзных войск во Франции англичан здесь было, согласно их данным, на 1 января 1918 г. 1970 тыс. человек.

Это предельное напряжение Англии широко обсуждали в Белом доме. Характеризуя напряжение всех сил Британской империи, Вильсон указывал, что при любом исходе войны дальнейшая судьба Британской империи предрешена. Вожди американского империализма думали о том, какими будут связи Англии с Индией, с основными доминионами. Нужно сказать, что при глобальном обзоре своих возможностей сами англичане пессимистически смотрели на свои позиции в мире, на соотношение сил с Германией и Соединенными Штатами. Начальник британского генерального штаба генерал Вильсон в специальном меморандуме правительству, давая прогноз положения Британской империи после войны, указывал, что необходимо всеми возможными силами сохранить в своих руках железнодорожные узлы в Палестине и Месопотамии и держать в своих руках линию от Багдада к Каспийскому морю. "После войны на наших дальних границах будет располагаться гораздо более грозный враг, чем тот, с которым мы имели дело раньше. Нам придется максимально напрячь силы, чтобы сохранить неприкосновенность наших границ". Речь шла и о США, и о Германии.

В английском перспективном планировании даже в тот период, когда США стали более энергичным союзником, сохранялась точка зрения, что Германия, возможно, не потерпит поражения, что данная война скорее всего закончится вничью и в дальнейшем предстоит новая схватка с Германией. Она произойдет прежде всего на подходах к Индии и другим основным колониям Британской империи. В обзоре имперского генерального штаба говорится: "Мы должны помнить, что в будущей войне мы должны будем бороться с Германией самостоятельно, без чьей-либо помощи, тогда как она будет иметь Турцию и, возможно, часть России если не на своей стороне, то по крайней мере в сфере своего влияния. При таких обстоятельствах Германия, не имея никаких особых забот в Европе, сможет сосредоточить большие армии против Египта и Индии на наших сухопутных путях, недоступных для наших военно-морских сил". Итак, из Лондона виделись вовсе не радужные исторические перспективы. Здесь допускали возможность ничейного результата в войне, предполагали напряжение в отношениях с Германией на Востоке и с Соединенными Штатами на Западе.

К последнему крупному наступлению немцев в конце лета - начале осени 1918 года союзники на Западном фронте были более подготовлены, чем весной. По французской оценке соотношения союзных и германских сил, союзная артиллерия насчитывала 21 843 орудия, германская - 17 тыс. У союзников было 5640 аэропланов, у немцев - 4000. Союзники имели 1572 танка, немцы - фактически ни одного. Решающее превосходство союзников по живой силе возрастало с каждой неделей, поскольку американское подкрепление вливалось в ряды союзной армии по 50-60 тыс. человек в неделю.

Соотношение сил изменялось в пользу антигерманской коалиции. И через несколько недель этот факт уже невозможно было отрицать даже в германском генштабе.

Это был тот момент в битве империалистических гигантов, когда самоуспокоенность, как и самомнение, была смертельно опасной. Решалось слишком многое. Назад дороги не было, следовало вводить в действие все ресурсы. Наступила пора безудержно обличать германский империализм, с которым предшествующие годы Вильсон обращался так осторожно. Среди американских доблестей в его речах на первое место вышли энергия и сила.

Теперь Вильсон воспевал "силу, силу до крайних проявлений, силу без ограничений и предела, праведную и победоносную силу, которая сделает Право законом мира и обратит каждое самоуправное посягательство в прах". Шовинизм получил благословение, патриотические гимны и развешанные всюду флаги стали атрибутами каждого дня, со стен домов на американцев смотрели плакаты с дядей Сэмом, перстом указующим в каждого: "Ты записался в армию?" Накал темных страстей вскоре покоробил даже самого Вильсона, и когда в одном из нью-йоркских театров патриотическая публика устроила ему бешеную овацию, он, встав, постарался охладить неумеренных: "Леди и джентльмены, ваш порыв порожден иллюзией. Вы во власти ошибочного представления. Вы думаете, что видите президента Соединенных Штатов. На самом же деле перед вами усталый человек, желающий развлечься". Вильсона самого удивила заразительность военной патетики. С немалым изумлением смотрел он на реакцию американцев в нью-йоркской "Метрополитен-опера", когда он заявил о своем намерении "стоять на Востоке с Россией и на Западе с Францией". Эти слова породили настоящий психоз ура-патриотов.

Американские джингоисты видели, что в глазах вчера еще высокомерной Европы Америка становится крупнейшей мировой величиной. Мимолетным, но таким значительным эпизодом была беседа Вильсона с Уайзменом, во время которой англичанин с горечью говорил об имперских потерях Лондона и о том, что после окончания войны США будут безусловно доминировать в Латинской Америке и Китае.

Росту джингоизма в США содействовала обстановка военного времени. Внутри страны законы о шпионаже дали правительству абсолютное право преследования инакомыслящих. Еще совсем недавно президент Вильсон с пафосом говорил о правах нейтралов, сейчас он попирал эти права без снисхождения. Вашингтон обретал инструменты международного воздействия. Американская армия по своей величине и мощи становилась в один ряд с наиболее крупными армиями мира. Теперь нужно было верно направить эту силу, дать возможность американским интересам опереться на американские мускулы. Президент Вильсон чувствовал себя входящим в новый мир неограниченных американских возможностей.

К национальному празднику - 4 июля - он пригласил на борт президентской яхты "Мэйфлауэр" иностранных гостей столицы и отправился по Потомаку в Mayнт-Вернон - имение Дж. Вашингтона. Жаркий день довел приверженцев этикета - обладателей фраков до изнеможения, и президент предложил сбросить "похоронные принадлежности". Он чувствовал себя на высоте, стоя в рубашке на капитанском мостике яхты и позже - на трибуне, вокруг которой пестрая космополитическая толпа - как будто весь свет прибыл послушать американского пророка - в благоговейной тишине внимала вождю новой мировой державы. Написанная в итоге недельной подготовки речь соответствовала моменту.

Обратившись к истории, Вильсон заверил слушателей, что создатели американского государства - Дж. Вашингтон и его соратники - "говорили и действовали не от лица своего класса, а от лица народа". И не только от лица народа, но и от "лица всего человечества". Далее президент преподнес новый урок человечеству. Целью ведения войны он назвал "создание мировой организации, которая обеспечит контроль объединенных сил свободных наций с целью пресечь посягательства на международные права". Это было предложение создать международную организацию, позже получившую название Лиги наций. И поскольку США становились главной опорой своей коалиции, предложение создать международную организацию было воспринято со всеобщим вниманием. Это было новаторство. И по существу - особым путем США перевести свое экономическое могущество в политический престиж и влияние в мире.

Оставалось ждать реакции внешнего мира. И она последовала незамедлительно. Английский премьер-министр Ллойд Джордж скептически прокомментировал высокопарные предложения президента, французский премьер Клемансо также язвительно высказался по их поводу. Ответная реакция Вильсона показала его бойцовский темперамент: "Да, я знаю, что Европой управляют те самые реакционные силы, которые контролировали нашу страну всего лишь несколько лет назад. Но мне приносит удовлетворение то обстоятельство, что, если нужно, я смогу обратиться к народам Европы через головы их правительств". Вопрос о международной организации пока принадлежал будущему.

Между тем военная фортуна летом 1918 года стала окончательно поворачиваться лицом к союзникам. После нескольких месяцев напряжения, когда германская артиллерия в результате "прорыва Людендорфа" нацеливала жерла своих пушек на Париж, ощутимым стал предел военной эффективности кайзеровской армии. В июле президент Вильсон начинает думать о более конструктивных идеях - о грядущем мировом перераспределении сил. По его приказанию полковник Хауз при помощи своей исследовательской группы создает первый вариант проекта правил Лиги наций. Сам президент обращается ко многим известным американцам за помощью в разработке оптимального варианта. В Белом доме знали о работе в союзных странах параллельно с американскими других исследовательских групп. В Англии такую группу возглавлял лорд Филмор, во Франции - Л. Буржуа. Президента очень обеспокоило известие о намерении англичан и французов опубликовать результаты своего анализа международной обстановки. Возникало опасение, что союзники захватят инициативу, привлекут всеобщее внимание и сделают первыми шаг к тому лидерству, которое Вильсон резервировал за Америкой.

14 августа 1918 г. чета Вильсонов поездом прибыла на побережье Атлантического океана, где на вилле "Магнолия" ее ожидал полковник Хауз. В своих беседах они обсуждали контуры международной организации, желательные для США. Вильсон критически подошел к представленным ему проектам. Он убрал предложения о Мировом суде и ряд других идей. Вильсон энергично выступил за такую международную организацию, в которой сильнейшие ее члены могли бы более энергично (чем безобидный Мировой суд) воздействовать на международное сообщество. Так, если Хауз выступал за использование экономических санкций, то президент энергично отстаивал идеи использования вооруженных сил против держав, покушающихся на статус-кво. Вильсон указывал, что крупные державы должны иметь больше прав в этой международной организации, причем настолько, чтобы малые страны не могли навязать великим державам своего мнения, опираясь на численный перевес.

Президент соблюдал величайшую осторожность. Чтобы избежать утечки информации, он тщательно скрывал предмет этих обсуждений с Хаузом. Итоговый документ стал в последующем основой американского проекта статуса Лиги наций.

В своем упоении мощью Америки Вильсон не недооценивал потенциала Британской империи.

Именно в эти дни Хауз записывает в дневнике: "Я думаю, что основных неприятностей следует ожидать от Ллойд Джорджа. Он, как и Клемансо, не любит президента, а президент не любит их обоих". Из Англии президенту писали, что против его идеи создания Лиги наций лидерами Антанты будут использованы общий страх перед немцами, опасение, что немцы постараются вступить в новую мировую организацию ради усыпления бдительности. Восстановив таким образом силы, Германия обрушится на своих разоружившихся европейских соседей. Противники американской инициативы уже тогда указывали, что не международная организация, а устойчивый баланс сил дал Европе ту стабильность, в условиях которой она мирно развивалась столетие между Ватерлоо и Сараевом. По реакции Парижа и Лондона становилось ясно, что с растущим ощущением близости победы политические вожди в этих столицах начали задумываться о более отдаленной перспективе. Там увидели свет в конце тоннеля, увидели приближение победы и не хотели отдавать плоды этой победы в чужие руки.

Руководители германского генерального штаба 14 августа 1918 г. оповестили кайзера Вильгельма II, что надежды на победу в вооруженном конфликте со всем миром нет. От признания невозможности одержать победу до признания неминуемости поражения прошел почти месяц. Лишь 10 сентября фельдмаршал Гинденбург "позволил себе мысль" о необходимости переговоров. США переживали дни радужных надежд. Во Франции значительный контингент американской армии втянулся в бой, и роль этих свежих войск на фоне утомленной массы франко-английских ветеранов возрастала. Ежедневные донесения свидетельствовали, что фронт Центральных держав наконец-то начал поддаваться. Вести о начале конца пришли с Юга. В Греции германские и болгарские войска отступили, обнажив "мягкое подбрюшье коалиции" - Австро-Венгрию. Полагая, что компромисс на ранней стадии будет лучше мольбы в момент развала, Вена 16 сентября предприняла тайный сепаратный зондаж возможностей заключения перемирия. Вожди Австро-Венгерской империи сделали этот шаг с новым членом противостоящей коалиции - с Соединенными Штатами. В Белый дом (через шведские дипломатические круги) сообщили о желании Австро-Венгрии начать "конфиденциальные не обязывающие беседы" на нейтральной территории об условиях мирного соглашения.

Трудно сказать, был ли у Вильсона соблазн расколоть коалицию Центральных держав и вывести союзников Германии из войны поодиночке. Ведь это могло быть воспринято как проявление нелояльности по отношению к союзникам. И нельзя было игнорировать тот факт, что в Европе Франция, Англия и Италия держали под ружьем многократно большие армии. Их война с Центральными державами длилась на два с половиной года дольше. Идти в этих обстоятельствах своим путем означало поставить на карту слишком многое, подвергнуть себя риску изоляции. Вильсон учел эти обстоятельства и после некоторых размышлений отверг сепаратные инициативы австрийцев. У тех, возможно, был бы шанс, если бы они заявили о своей готовности руководствоваться "14 пунктами", но в Вене замолчали эти американские условия. Правители Австро-Венгрии сами избрали свою судьбу.

В ответ на австрийскую мирную инициативу Вильсон в конце сентября 1918 года напомнил, что мирные условия Соединенных Штатов уже определены в "14 пунктах" и что США "не могут и не желают вступать в переговоры по вопросам, относительно которых они уже столь ясно определили свою позицию". Указанные "14 пунктов" предполагали, в частности, включение Трентино в состав Италии, свободу для Балканских государств, автономию для угнетенных народностей Австрии, независимость Польши. Все это говорило о том, что возможность мирных сепаратных переговоров с Австрией была чрезвычайно мала.

Президент стоял на распутье. В этот исторически важный момент можно было вести дела сообразно коалиционной лояльности, то есть начать секретные подготовительные переговоры с Лондоном и Парижем (или, что тоже было возможно, только с Лондоном). Второй путь был рискованнее, но имел свои привлекательные черты: не обращаясь к главным союзникам, игнорировать их прежние тайные договоры и смело строить "Pax Americana", опираясь на мощь Америки, используя ослабление прежних воротил мировой политики. После консультаций с ближайшими советниками президент решил не обращаться к англичанам, а односторонне провозгласить свои цели. Вильсон ощутил наступление своего "звездного часа". Именно с этих дней у его советников в дневниках и письмах начинает проскальзывать идея, что президент уходит от "командной игры", что он все меньше слушает советы, что он лично стремится заполнить собой ту нишу, которую отвела Америке история. Полковник Хауз в связи с этим вспоминает главное достоинство президента Дж. Вашингтона - умение отличать хорошие советы от плохих. Пожалуй, впервые наиболее приближенный советник становится критичным в отношении своего патрона. Это был недобрый для администрации знак, потому что именно с осени 1918 года единство более всего необходимо было в верхнем эшелоне - начиналось время, решающее для определения положения США в мире.

Поздним вечером в конце сентября обедающие за столом родственники президента льстили полковнику Хаузу: "Вы - создатель личностей",- заявила сестра жены президента. Сидевший во главе стола Вильсон криво усмехнулся: "Он должен изменить свой метод". Президент уходил в поднебесье мировой политики самоуверенным, одиноким. В вагоне поезда, который нес его в Нью-Йорк, президент объяснил своему секретарю Тьюмалти, что пришло время для крупномасштабного наступления Америки. Целью должны быть крушение всей прежней системы союзов, пересмотр многовековой дипломатической практики. Америка должна научить Старый Свет реалиям XX века.

Для того чтобы дать компактное изложение своей позиции, президент Вильсон 27 сентября 1918 г. выступил в Нью-Йорке, в "Метрополитен-опера", со следующими пятью так называемыми "существенными условиями мира":

1) ко всем странам следует подходить беспристрастно, не должно быть двух стандартов в подходе к победителям и побежденным;

2) никакие специальные или особые интересы той или иной нации либо группы наций не могут быть положены в основу будущих соглашений;

3) запрещается создание сепаратных лиг или союзов, подписание специальных политических договоров и соглашений внутри единого и всеобщего организма Лиги наций;

4) не должно быть никаких особых и корыстных экономических объединений внутри Лиги наций, не должны применяться никакие формы экономического бойкота или дискриминации; 5) все международные соглашения и договоры всякого рода должны публиковаться полностью для всеобщего сведения.

Этот дипломатический императив Вильсон хотел сделать обязательным для всего международного сообщества. В нем провозглашались принцип равенства для всех, недопустимость барьеров и привилегий. Снять барьеры, убрать препятствия потребовала экономическая и политическая экспансия США. Когда экономика Соединенных Штатов была слаба и когда США явно находились ниже европейских стран по всем критериям, они прикрывались высоким таможенным барьером, проводили сепаратную политику и всячески старались избавиться от опеки Европы. Теперь же, ощутив свое могущество, Соединенные Штаты выступали за ликвидацию всех экономических барьеров. Америка уже не боялась конкуренции. Американская экономика обоснованно могла надеяться на доминирование в открытом для экономического обмена мире. На том и строился глобальный план президента Вильсона.

В речи, произнесенной в "Метрополитен-опера", прямо в лицо союзникам был брошен упрек в том, что их выходящее за рамки разумного ожесточение не позволяет найти общий язык с Центральными державами. Англичане и французы, эти мировые учителя цивилизации, оказались в плену страстей до такой степени, что не способны заключить достойный и прочный мир. Кто же тогда способен это сделать? 5 тыс. слушателей взорвались овацией. Президент Вильсон как бы заверял свою страну, что не допустит "нового маразма", в который завела мир европейская дипломатия, и найдет американский ответ на проблемы межгосударственного переустройства послевоенного мира. Его главным инструментом будет всеобъемлющая международная организация - Лига наций.

Прошли дни. Вопрос, поставленный Европе, не находил ответа. Официальный Лондон и Париж молчали, и президент оказался прав, когда говорил своему секретарю Тьюмалти, что его речь там не понравится. Поучения профессора-президента начали здесь вызывать чувства, сдерживаемые лишь соображениями опасности ссориться перед лицом еще не сокрушенного противника. Если у американцев и были какие-либо планы сепаратной сделки с Центральными державами (как то предлагали, скажем, австрийцы), то для Антанты сепаратный мир был уже исключен из сферы реального. Чувства руководителей Антанты выразил Ллойд Джордж: "Мы должны были продолжать войну во что бы то ни стало, пока наши противники не будут разбиты на поле битвы и дискредитированы у себя на родине. Если бы они в конечном счете могли похвалиться тем, что успешно выдержали сопротивление армии и флотов двух континентов и заключили мир на чужой, завоеванной земле, с которой мы не могли их изгнать,- губительная сила этих людей осталась бы несломленной". Оставалось уже не долго ждать, какой подход возобладает в военной дипломатии. Мировая война шла к развязке.

28 сентября 1918 г. Гинденбург и Людендорф, обобщив сведения о положении на фронтах, пришли к выводу, что война проиграна и что им не остается ничего другого, как обратиться к противнику с просьбой о перемирии. Вот описание этого момента в мемуарах Гинденбурга: "Наши ресурсы таяли самым очевидным образом. Кто заполнит брешь, если Болгария выйдет из строя? Мы могли бы еще многое сделать, но уже не могли сформировать новый фронт... Поражение в Сирии вызовет неизбежный разлад среди наших лояльных турецких союзников, которые снова окажутся под ударом в Европе. Что будут делать Румыния или могущественные части прежней России? Все эти мысли овладели мной и заставили искать выход, но только достойный выход". Итак, впервые вожди Германии не увидели впереди ничего, кроме неизбежности поражения. Болгария через два дня после речи президента Вильсона в Нью-Йорке прекратила борьбу. Турецкие армии отступали в Сирии.

Кайзер Вильгельм обратился к одному из последних средств, направленных на сохранение господства юнкерства в стране. 30 сентября 1918 г. он "даровал" своему народу парламентское правление. Министр иностранных дел Германии фон Гинце предлагал Австрии и Турции присоединиться к Германии, чтобы совместно обратиться к Вильсону с просьбой о заключении мира на основе изложенных президентом "14 пунктов". Предполагалось просить президента созвать мирную конференцию в американской столице.

Суета кайзеровских министров имела мало смысла. Центр политической власти давно находился не в Берлине, а в ставке Гинденбурга. Здесь думали не о парламентских махинациях, а о том, как бы заключить сепаратную сделку с США, обойти главных противников в Европе, расколоть дипломатический фронт противника, броситься в брешь - благо, особая позиция президента Вильсона, казалось, позволяла это. 30 сентября 1918 г. начальник генерального штаба Людендорф пришел к выводу, что к Соединенным Штатам нужно обратиться через посредничество Швейцарии. Учитывая ослабление Германии, нужно было спешить. Ставка гарантировала сохранение военного статус-кво лишь на двое суток. 4 октября новый канцлер германской империи принц Макс Баденский по указанию фельдмаршала Гинденбурга послал в Вашингтон ноту следующего содержания: "Германское правительство просит президента Соединенных Штатов Америки взять в свои руки дело восстановления мира, ознакомить все воюющие государства с этим нашим обращением и предложить им послать своих полномочных представителей для переговоров". Лестной для Вильсона стороной этого германского документа было то, что в нем за основу переговоров формально принималась именно его программа.

В день получения этой ноты, 6 октября 1918 г., Вашингтон был необычно безлюдным. Эпидемия гриппа, знаменитой ""испанки", поразила город. Магазины, улицы и церкви опустели. Президент собирался на традиционную воскресную прогулку в пролетке, сопровождаемой агентами секретной службы на велосипедах. Он не ожидал краха Германии ранее 1919 года, и послание германского канцлера Макса Баденского было для него полной неожиданностью. Американская военная машина только еще набирала полные обороты, шла война за каждый транспорт, способный перевезти американских солдат во Францию. Были ли немцы серьезны? Не провокация ли это с целью выиграть время? Вильсон отбросил сомнения. На этот раз высокомерный рейх действительно сигнализировал о своей слабости, и президент воспринял сообщение как исключительно важное. Следующий шаг - звонок Хаузу. Тот полагал, что президенту не следует давать ответ только от своего имени. Гораздо внушительнее будет, если президент, оповестив союзников и коротко с ними посовещавшись, выступит от лица мировой коалиции. Весь следующий день Вильсон писал проект ответа, а в девять вечера прочел его Лансингу и Хаузу. Полковник Хауз нашел тон ответа Вильсона излишне мягким.

Патетика момента будоражила всех. Президент сидел за письменным столом за полночь и утром, вопреки своему педантизму, отказался от гольфа, снова совещался с Хаузом. Обоюдоприемлемый текст не вырисовывался. Дипломатическая игра президента заключалась в том, чтобы, обезоружив Германию полностью, не создавать в центре Европы некий вакуум силы. Их обоих беспокоила социалистическая революция в России, и они не хотели допустить переброса революционного пламени во взбудораженную Германию. Пошли на паллиатив: президент не даст немедленного ответа на германские предложения, он пошлет не ноту-ответ, а ноту-запрос о том, какие условия приемлемы для Берлина, согласна ли Германия начать переговоры на условиях, выдвинутых Вильсоном.

Представляет интерес то обстоятельство, что президент Вильсон довольно долго не выпускал из своих рук, не давал союзникам полученный от Макса Баденского документ, несмотря на то что в германской ноте его просили "познакомить все воюющие государства с этим нашим обращением".

После весьма продолжительного молчания американское правительство все же известило своих союзников о предложениях немцев. Причем американский ответ на эти предложения появился вначале в американских газетах, а затем уже был представлен союзным правительствам.

Вильсон полагал, что это автоматически поднимет престиж Америки как лидера союза. Это был просчет. Односторонние меры Вашингтона, во-первых, способствовали объединению всех неамериканских сил союза, во-вторых, позволили этим силам, возглавляемым Англией и Францией, легко откреститься от предложений и суждений, выдвинутых Вильсоном.

Через три дня после получения германской ноты Белым домом союзники Америки собрались в Версале и дружно обратились к президенту с заявлением, что мирные условия Берлину могут быть предложены лишь с согласия всех участников коалиции, отдавая предпочтение мнению высшего военного руководства коалиции.

Союзники просили послать в Париж представителя американского правительства, который мог бы дать ответы на вопросы об особенностях позиции США и обладал бы полномочиями согласовать общую позицию.

Нет сомнений, что в деле были замешаны и чувства, и реальные интересы. Почему французы и англичане, перенесшие основные тяготы войны, должны были говорить с врагом через заокеанского посредника? Не является ли американо-германский диалог средством и для Германии, и для США повысить свои ставки за счет Франции и Англии? Эти вопросы задавали себе и друг другу Клемансо и Ллойд Джордж в те самые дни, когда газеты неумеренно славословили президента Вильсона, а американские дипломаты сообщали о провильсоновских лозунгах на демонстрациях в союзных столицах.

Вильсон немедленно получил донесения о настроениях союзников. Но отнюдь не смягчился. Напротив, он стал хитрее вести свою игру. Если позволить кровожадным генералам из союзного штаба вмешаться в еще хрупкий диалог, то Германия поймет, что ее ждет страшная судьба, и будет сражаться с отчаянием обреченного. Вильсон полагал, что суровые условия могут вызвать в Германии такие политические процессы, которые приведут к социальному взрыву, и тогда коммунизм возобладает во всей Европе. Он считал, что действует тоньше и хитрее, чем советуют его европейские коллеги. Ведь сейчас именно он, американский президент, держал в руках ключи от мировой истории. Вильсон готов был на многое ради такого возвышения США и личного триумфа.

В довольно необычной обстановке творилась мировая дипломатия. Во время представления в "Метрополитен-опера" президента подозвали к телефону. Немцы ответили положительно на американский "запрос". Ночью секретарь Тьюмалти уговаривал президента показать характер, не увлекаться абстракциями, сокрушить кайзера и его клику. Тьюмалти убеждал его, что американский народ примет только безусловную капитуляцию немцев. Вильсон был неумолим: "Я буду идти своим курсом, несмотря на последствия. Что до меня, то я спущусь до самого ока циклона и буду, если так сложатся обстоятельства, писать стихи до конца моих дней". И все же, испытывая давление со всех сторон, он ужесточил свой дипломатический курс. 14 октября он послал вторую ноту канцлеру Максу Баденскому, в которой были слова, более приемлемые для союзников. Военные действия на суше и на море должны быть прекращены до начала переговоров. Союзники должны точно знать, с каким правительством они имеют дело. Военное превосходство союзников и Америки над Германией должно быть признано и гарантировано. А до тех пор США не ослабят своих военных усилий.

В первые десять дней по получении известия о готовности немцев на мирные переговоры Вильсон действовал так, словно Совет Антанты избрал его главой антигерманской коалиции. Он поступал так потому, что надеялся в прямом диалоге с Германией добиться роста престижа и влияния США, и ради удовлетворения собственного "эго". Но такое положение не могло продолжаться слишком долго. В конце концов именно миллионы французов и англичан в военной форме сдерживали вооруженные силы Германии, и их вожди жаждали участия в решении судьбы ослабевшего врага. Да и можно ли было исключать вероятие того, что игнорируемые союзники, видя наконец-то слабость Германии, постараются повести дело без Америки так, как Америка начала вести дело без них?

В поиске наиболее верного пути для Америки президент Вильсон решил послать Хауза в Европу. Сейчас ему необходимо было связующее звено между лидерами Антанты, которому бы он доверял. Нет сомнения, что для Хауза это был час личного триумфа: он будет говорить с Ллойд Джорджем и Клемансо как полномочный представитель США. Возможно и то, что Вильсон сделал этот ход для того, чтобы в случае неудачи оставалась возможность дезавуировать своего посланника. Вечером 14 октября Вильсон вручил Хаузу персональный код и мандат полномочного представителя: "Я не даю вам инструкций, потому что вы знаете, что нужно делать". 18 октября полковник Хауз отбыл в Париж.

Между тем германская коалиция давала все новые трещины. 7 октября запросила мирных переговоров Австро-Венгрия, 14 октября - Турция. Конечно, Вильсону льстило обращение этих стран именно к нему - очевидно, он воспринимался лидером противостоящих сил. Но главным адресатом был, разумеется, Берлин. Здесь вожди Германской империи, время которой было уже "отмерено" историей, размышляли над второй нотой Вильсона. Правящий класс страны видел опасность продолжения опустошительной войны в условиях, когда Россия подавала массам немецких трудящихся революционный пример. В этих обстоятельствах последнее правительство кайзеровской Германии согласилось на все условия Вильсона.

Каким будет мир, который следовало установить? Если прочесть американские ноты тех дней, то мы увидим набор благороднейших слов. Ни аннексий, ни контрибуций, ни зон влияния. Вильсон обещал бесстрастно подписать мир, основанный на принципах справедливости. Верил ли он в это сам? Возможно, и верил, но, несомненно, хотел оставить глубокий след в истории. Но он сам же выражает в эти дни сомнения, которые, возможно, не смог бы лучше определить и его жесточайший критик. В октябрьские дни 1918 года он пишет одному из старых друзей: "Есть свои опасности в стремлении заключить абсолютно и строго беспристрастный мир, и бог видит, что желание строить такой мир постоянно уменьшается". Далее начинается история постепенного расхождения союзников, которых прежде объединяло наличие общего врага, а теперь начинало разъединять наличие разных целей. Из Парижа полковник Хауз сообщал в Вашингтон о настроении и взглядах союзников. И Клемансо, и Ллойд Джордж не могли сдержать своего раздражения по поводу того, что кайзеровское правительство ведет переговоры о перемирии не с ними, выдержавшими четырехлетнюю бурю войны, а с президентом Вильсоном.

Антанта уже выработала свои условия перемирия, и Клемансо тотчас же передал их Хаузу, не успел тот отряхнуть с себя дорожную пыль. Это были условия, согласованные в штабе верховного союзного главнокомандующего генералиссимуса Фоша. Поставив охрану у дверей своей спальни, Хауз засунул этот важнейший документ под подушку, рассудив, что утро вечера мудренее. Утром следующего дня он отправил союзные условия каблограммой Вильсону, а перед тем уже лежали комментарии генерала Першинга, который в штабе Фоша присутствовал при выработке этих условий.

Фош, как пишет он в своих мемуарах, считал союзные условия суровыми до такой степени, как если бы они были продиктованы в оккупированном Берлине. Першинг проводил линию Вильсона в генеральном союзном штабе и в соответствии с точкой зрения президента не желал полного крушения Германии по двум основным причинам: 1) излишне суровые условия могут вызвать социальный взрыв в Германии и "большевизировать" всю Центральную Европу; 2) ослабление Германии сделает владыками Европы Англию и Францию, которые как щит преградят путь влиянию США в этом узловом регионе мира.

Отвечая Першингу 27 октября, президент Вильсон выступил против оккупации союзниками Эльзаса и Лотарингии, восточного берега Рейна и тех пунктов на морском побережье, где располагались базы германских подводных лодок. Нужно ли говорить о ярости Клемансо и Фоша, указывавших на то, что если гибель цвета французской молодежи не стоит даже этих минимальных уступок, то проблема союзной солидарности становится неразрешимой. Получив "исправленный" Вильсоном список союзных условий, премьер-министр Ж. Клемансо воскликнул : "Это театральный жест!" Ему согласно вторил Ллойд Джордж: "Чисто политический маневр!"

А президент Вильсон в это время размышлял, нельзя ли решить свою задачу в Европе путем раскола Центральных держав заключением сепаратного мира с Австро-Венгрией. Вена желала сохранить империю обращением к Вильсону и абсолютно покорным принятием "14 пунктов". Это был довольно привлекательный вариант, но лоскутная империя уже разваливалась на глазах. 30 октября 1918 г. Габсбурги объявили о военной капитуляции перед Италией. Принятие капитуляции стало осуществляться, минуя Вашингтон. Это был первый случай, когда Париж, Лондон и Рим перекрыли сепаратный путь президента и, быстро сговорившись, послали в Вену не согласованные с президентом Вильсоном условия.

Берлин остался в незавидном одиночестве. Все германские союзники сложили оружие. Правящий класс Германии сделал несколько перестановок, пытаясь осуществить дипломатический раскол противника. Первым делом были отстранены от прямых рычагов власти военные вожди. Людендорф ушел в отставку. Рейхстаг проголосовал за либеральные поправки к конституции, а 27 октября "либерализованное" германское правительство направило в Вашингтон послание, в котором говорилось, что желание Вильсона удовлетворено, военная каста отринута, демократия восторжествовала. Это был прямой ответ на угрозу Вильсона не иметь дела с "монархическими автократами". Распространялись слухи, что кайзер Вильгельм II близок к отречению. Берлин как бы предлагал Вашингтону затеять отдельную дипломатическую игру, ведь президент обещал "сделать мир безопасным для демократии".

Вопрос о том, сможет ли президент Вильсон возобладать в подходе к поверженным империям над своими европейскими союзниками, частично решался в Париже, где полковник Хауз предложил главам союзных держав принять "14 пунктов" президента Вильсона за основу общесоюзной позиции. Хауз настаивал: без позитивной программы союзные вожди будут выглядеть кровожадными хищниками и нагонят такого страха на поверженные страны, что те предпочтут большевизм. В новом виде мировой борьбы - в пропаганде - только "14 американских пунктов", вещал Хауз, могут хотя бы в некоторой мере противостоять целенаправленной идейной борьбе Советской России.

Американскому желанию встать надо всеми и строить мир, в котором экономическая мощь США "естественным образом" переместит ось мирового развития за океан, противостояли "классические" империалисты Антанты. Лондон и Париж не спешили раскрыть свои карты, но пресса в европейских столицах уже писала, что при всех различиях между европейскими членами коалиции их объединяет желание вырвать контроль над ведением мирных переговоров из рук президента Вильсона.

Историк Вильсон мерил проблему знакомыми ему категориями. Западноевропейцы, по его мнению, были "правы с точки зрения закона", но не правы "в моральном смысле". Именно на этот "элемент морали" и рассчитывал президент, готовый, если нужно, использовать в своих интересах мнение общественности западноевропейских стран, уставшей от империалистической бойни. В запальчивости президент кодирует своему советнику Хаузу в Париж: если главы союзных держав хотят низвести его влияние до нуля, пусть полковник "смело изложит наши аргументы".

Лучше знакомый с европейской дипломатической кухней Хауз посчитал необходимым уберечь президента от излишней эмоциональности. ("В краю, откуда я прибыл,- шутил Хауз,- говорят мягко, ибо есть опасность, что в противном случае не заговоришь совсем".) Не стоило, полагал Хауз, выкладывать на стол главные карты. Нужно было постараться сыграть по правилам самих европейцев и расколоть их фронт. Хауз отвечает президенту: "Я надеюсь, что вы не будете настаивать на непременном использовании вашей каблограммы".

Хауз, являясь проводником президентской дипломатии, полагал, что ему следует расширить поле маневра, и старался наладить отношения с Ллойд Джорджем. Полковник приложил немалые усилия, чтобы убедить энергичного британского лидера в отсутствии у США намерений подорвать морское могущество Британии. Начинается закулисная яростная борьба между английским лидером Антанты и вышедшим в центр мировой арены американским президентом. Пока Хауз вел только авангардные бои. Он показал себя умелым проводником и одновременно буфером политики Вильсона, смягчая наиболее одиозные выпады президента. И Вильсон, и Хауз видели в особых отношениях с Англией - как в 1914, так и в 1918 году - главный путь закрепления на европейской арене. Президент сообщал своему советнику: "Англия не сможет обойтись без нашей дружбы в будущем, а другие союзные державы не смогут без нашей помощи отстаивать свои права перед Англией". Эта схема и стала главенствующей в американской тактике: пользоваться поддержкой Англии против сонма прочих союзников и периодически помогать этим менее значительным союзникам, чтобы заручиться их поддержкой против Англии.

Чтобы вырваться из тисков этой жесткой схемы, англичане постарались своеобразным способом "купить" США. Не долго думая, предприимчивый Ллойд Джордж предложил Соединенным Штатам стать опекуном прежней германской зоны влияния в Восточной Африке (современной Намибии). Но то был слишком простой способ совладать с Вильсоном. Для американского президента брезжила заря "века Америки", и размениваться на клочок африканской территории он пока не был намерен. Предстояла более серьезная дипломатическая борьба.

Как уже отмечалось, американская дипломатия базировалась на "14 пунктах" - довольно широком и неконкретном изложении своей позиции. Три противника, три премьера (Ллойд Джордж от лица английского правительства, Клемансо от лица французского, Соннино - итальянского) , начали при общем якобы благожелательном отношении вносить свои коррективы в эту общую программу. Это был волнующий момент в мировой дипломатии. Стоило полковнику Хаузу позволить "притершимся" друг к другу союзникам военных лет начать крушить вильсоновскую программу, как позиции США пошатнулись бы в самом основании. Американская сторона пошла на довольно неожиданный и редкий по смелости шаг. Полковник Хауз якобы в приливе откровенности сказал влиятельному французскому дипломату, что в случае враждебного отношения союзников к "14 пунктам" Вильсона у американской стороны не останется иного выбора, кроме как изложить свою позицию перед американским конгрессом, сообщить о предлагаемых союзниками изменениях и запросить, желает ли американский народ воевать за предлагаемые союзниками условия мира. Резонной альтернативой было бы заключение сепаратного мира с Германией.

Это был сильный ход американской дипломатии. Именно 1 млн. американцев сместил чашу весов на Западном фронте в пользу союзников. Только США могли "спасти" Германию изменением своей позиции. Заметим, что до окончания войны оставалось десять дней. Позже такая угроза уже не подействовала бы. Но пока... Угроза американцев была реальной и оказалась эффективной. Скрежеща зубами, союзные дипломаты должны были признать решающее значение США на весах мировой истории. Американцы своим блефом сорвали банк.

Очинклос, родственник Хауза, писал в эти дни своему шефу - советнику госдепартамента Ф. Полку: "Джордж и Клемансо бесятся, как дикие коты, а мы улыбаемся неустрашимо". Не менее удовлетворен и Вильсон: "Я горд тем, как мы ведем свои дела". Союзникам пришлось осторожнее подходить к ревизии "14 пунктов" Вильсона.

Глядя в будущее, Вильсон не желал реставрации безусловного военно-морского превосходства Британии. А угроза со стороны британского льва была велика. Разумеется, построенный в годы войны военно-морской флот США был важным новым фактором, на него и опирался Вильсон. Но у британского адмиралтейства были свои возможности: тесный союз с явно враждебной Соединенным Штатам Японией плюс надежда получить львиную долю германского флота грозили снова изменить баланс сил на морях в пользу гордых бриттов. И вновь Соединенным Штатам пришлось бы затаиться у себя за океаном, на пространствах которого диктует свои условия Лондон. Этого не должно было случиться. Вильсон перенес дипломатические усилия этих критических дней (когда весь мир думал, что вожди союзников стремятся ускорить победу и сократить жертвы) на пункт о "свободе морей".

Англичанам были показаны цифры колоссального военно-морского строительства в США. Президент Вильсон поручил Хаузу сказать союзным лидерам, что противостояние принципу "свободы морей" приведет к тому, что США создадут военно-морской флот такой силы, какую позволяют лишь безграничные ресурсы Америки. Президент Вильсон ясно давал понять, что никогда уже не позволит Англии прибегнуть к неограниченной морской блокаде.

Первая реакция Ллойд Джорджа была бескомпромиссной: "Великобритания истратит все до последней гинеи, чтобы сохранить превосходство своего флота над флотом Соединенных Штатов или любой другой державы..." Морская блокада была сильнейшим орудием Англии на протяжении всей истории в войне и против Наполеона, и против кайзера. Островная имперская метрополия видела в отказе от рычагов блокады признание уязвимости Британских островов. Любой английский премьер, сделавший уступку в этом вопросе, рисковал бы своим политическим влиянием. Для США же чужая блокада могла означать изоляцию от мировой дипломатии. Лондон и Вашингтон были в данном случае примерно равны. Сейчас, в преддверии победы над Германией, оба военно-морских колосса решили в конечном счете отложить свой спор. Премьер-министр Ллойд Джордж сделал уступку там, где Даунинг-стрит всегда был непреклонен (никогда не обсуждать "абсурдный" постулат о "свободе морей"). Он объявил о том, что принцип "свободы морей" может быть предметом дебатов между союзниками в будущем. В письме Вильсону Ллойд Джордж писал: англичане не прочь "обсудить проблему "свободы морей" в свете новых условий, которые выявились в ходе текущей войны". Англия, а не США сделала большой шаг навстречу. Лондон пошел на то, о чем на протяжении сотен лет и слышать не хотел,- еще один триумф в стратегии Вильсона по пересмотру соотношения сил в империалистическом мире 1918 года.

Однако самомнение некоторых американских адмиралов за время войны выросло настолько, что даже явное отступление Лондона не удовлетворило их. Так, адмирал Бенсон потребовал потопления германского флота, на большую часть которого рассчитывало лондонское адмиралтейство. Позиция морской элиты подействовала на Вильсона. Он довольно неожиданно заявил, что лишение Германии всего флота - слишком суровое требование. Своей рукой президент "безжалостно" вычеркнул это требование Антанты. Взамен предлагалось следующее: немцы сдают союзникам лишь свои подводные лодки, а грозные супердредноуты интернируют. Американский президент поднимал очень острый вопрос в то время, когда раскол среди союзников означал спасение для Германии. Этот козырный туз дипломатии пока действовал безупречно, союзники согласились с Вильсоном, сделав оговорку, что окончательно судьба германского флота будет решаться на мирной конференции.

Чтобы привлечь французов на свою сторону и постараться избежать англо-французского союза, американцы подыграли Клемансо в его требованиях о репарациях, взыскиваемых с Германии.

Пока, как это виделось Вильсону, американская тактика оправдывала себя. Программа, выработанная на союзных совещаниях в Париже в конце октября - начале ноября 1918 года, в общем и целом удовлетворяла США и может быть названа определенной победой американской дипломатии. 5 ноября президент Вильсон направил германскому руководству послание, в котором говорилось, что "14 пунктов" приняты союзниками (с некоторыми оговорками) в качестве основы для мирного соглашения. Глава американской исполнительной власти поручил верховному главнокомандующему союзных войск маршалу Фошу принять германских представителей и изложить им условия перемирия. Кайзеровская Германия потерпела крах. 9 ноября кайзер Вильгельм, опасаясь гнева доведенного до отчаяния народа, бежал в Голландию, и это открыло путь буржуазной республике.

У Вильсона было немало оснований для торжества. Его "14 пунктов" были признаны общей союзной платформой. При этом выигрышность положения Америки подчеркивалась тем, что Германия надеялась смягчить условия мирного договора лишь апелляцией к США. Казалось, что у Америки возникают шансы не только вторгнуться в мировой расклад сил, но и занять в нем стабильное главенствующее положение. Тому было порукой экономическое могущество США.

11 ноября борьба империалистических гигантов завершилась, представители Германии подписали условия перемирия. Наступила новая глава дипломатической истории XX века. Узнав за завтраком о подписанном в Компьене перемирии, президент Вильсон приказал государственному секретарю Лансингу не оглашать условий перемирия до своего выступления перед конгрессом. Здесь же между тарелкой и телефоном Вильсон записал короткий текст: "Перемирие подписано сегодня утром. Все, за что боролась Америка, достигнуто. Нашей благословенной обязанностью является поддержка примером, трезвым дружественным советом и материальной помощью установления справедливой демократии во всем мире". Написано чисто по-вильсоновски: лаконизм и глобальность, самоуничижение и безграничная самоуверенность.

Наступила критическая фаза первого подлинного вторжения США в мировую политику. Теперь, когда противник был повержен, следовало установить новую систему мировых политических взаимоотношений. Для Вильсона борьба еще не закончилась. В определенном смысле она лишь начиналась.

Именно эти мысли изложил президент присутствующим, когда в специальной комнате в Капитолии ожидал совместного заседания обеих палат конгресса. Как ему виделось, проблемы прошлого были относительно просты - наращивать мускулы. Теперь же предстояла конструктивная часть задачи: следовало сделать американизм основой миропорядка, разрушить мир колониальных держав, модернизировать его, создать своеобразную мировую парламентскую систему, в которой США могли бы рассчитывать на доминирующие позиции. Для достижения этой цели прежде всего следовало приостановить движение "подрывных" социальных идей из России.

Историческое мышление президента получило на трибуне конгресса должное воплощение. "Итак, война подошла к концу... Вооруженный империализм тех, кто вчера был хозяином Германии, повержен, их незаконные амбиции завершились тяжелым поражением. Кто осмелится оживить эти амбиции?" Звучал эпилог войне, которая впервые в истории США вовлекала их в военный конфликт в Европе. Что же впереди? Зал замер, когда президент стал излагать свое видение перспектив мирового развития. Вильсон не удержался от поучительных примеров. В лучшем стиле академического ученого он обрисовал тенденции европейского развития, приведшие к катастрофе. Вызванные европейским развитием революции заставляют "вдумчивых людей спрашивать себя: с правительством какого типа должны мы сотрудничать в формировании оснований мира?.. Когда мир будет заключен, на чьих обещаниях и обязательствах, кроме наших собственных, будет он покоиться?" По мнению президента, не в интересах Америки позволить смертельным врагам Германии низвести ее силу до нулевого значения. Напротив, следовало воспользоваться ослаблением Европы для того, чтобы навязать ей качественно новую дипломатическую систему, гарантом которой готовы выступить США.

С трибуны, на которую тогда смотрел весь мир, президент Вильсон дал знать всему американскому народу, что приложит все силы, чтобы дело не кончилось простой очередной перегруппировкой готовых вцепиться друг другу в горло европейских наций.

Вечером Вильсон отправился в итальянское посольство, где отмечали день рождения короля Виктора-Эммануила. Человек, который днем взбудоражил весь мир словами о грядущем торжестве демократии, пил за здоровье одной из коронованных особ, ввергших свой народ в войну.