6. Революция в России

Вопрос о том, что нужно и возможно делать в России, доводил меня до изнеможения. Эта проблема как ртуть ускользала при прикосновении к ней.

(В. Вильсон - Э. Хаузу, 8 июля 1918 г.)

15 марта пришло потрясающее известие об отречении Николая II. Президент был смущен наивностью посла США в России Д. Френсиса, который писал, что мартовская революция является "практической реализацией" американского принципа создания правительства, основанного на добровольном согласии управляемых. Президент Вильсон указал, что со всех точек зрения желательно, чтобы США первыми признали Временное правительство.

Сложность происходящих в России процессов ускользнула от внимания президента-историка. Он полагал, что республиканская Россия станет более мощным военным противником Германии, но не видел, что чуждая России жестокая война потеряла массовую поддержку, что Россия едва удерживает свой фронт, что всеобщий клич (политически поддерживаемый тогда лишь большевиками) - мир на русско-германском фронте. В этом смысле дипломатия Вильсона допустила серьезный просчет.

Видя опасность выхода России из войны, полковник Хауз и посол Временного правительства Б. Бахметьев с одинаковым жаром выступали в защиту якобы антиимпериалистических целей союзников. Американский посол докладывал в Вашингтон, что Временное правительство имеет родственную с американским правительством социальную основу и что именно это правительство достигнет того, чего царизм не мог сделать за два с половиной года,- мобилизует все ресурсы России против Германии и добьется поворота на Восточном фронте. Вильсон не был столь слеп в отношении дружественности пришедших к власти сил в Петрограде. Он видел широту спектра представленных в Государственной думе партий и полагал, что не общее благоволение, а селекция, выбор наиболее надежных политических партнеров на русской сцене - вот что требуется американской дипломатии.

Вильсон не был, подобно Френсису, обезоружен риторикой Временного правительства, обещавшего добиться перелома на Восточном фронте. Лишь в мае 1917 года он вздохнул с облегчением, когда после очередной реорганизации Временного правительства его новые лидеры во главе с кадетами категорически отвергли идею сепаратного мира с Германией. Только тогда Вильсон выразил "величайшую симпатию" к русской буржуазной революции. Обнадеживающим для него знаком было и то, что Временное правительство выдвинуло идею восстановления Польши. Во время встречи с послом Б. Бахметьевым президент заметил, что теперь США и Россия - партнеры в борьбе за демократию.

Вся дипломатическая игра Вильсона прежде строилась на уверенности во враждебности России (не принадлежащей, по его определению, к первому эшелону белой расы - США, Англии, Германии). Выдвигались геополитические соображения: выступая за сближение Англии и Германии, Вильсон обосновывал необходимость такого союза опасностью возвышения России для Евразийского континента в целом. Ослабление Германии вызывало у него почти параноидальное отношение к возможности возвышения России до уровня "сверхвеликих" держав.

И лишь ощутив перспективу ослабления Германии, столкнувшись с прочным союзом Англии и Франции и тяготением малых стран к англо-французскому блоку, президент Вильсон начал задумываться о необходимости иметь на Востоке противовес и англичанам, и французам, и японцам. Таковым могла быть лишь Россия. Именно поэтому между мартом и ноябрем 1917 года он довольно решительно меняет курс, переходя от прежней враждебности к поддержке России. Президент довольно неожиданно пишет послание о чувстве дружбы, испытываемом американским народом к русскому народу. Он предостерегает русских от веры в способность германцев трансформировать свой автократический строй в либеральный, изменить враждебное отношение к России на дружественное.

Одним из важных элементов новой русской дипломатии Вильсона стала посылка в Россию специальной американской миссии. Об иллюзиях Вильсона, о его слабом понимании происходящих в России процессов говорит выбор главы этой миссии. К Временному правительству, возглавляемому представителем мелкобуржуазной партии эсеров, была послана миссия во главе с крайне консервативным политиком, "любимцем" Уолл-стрита, адвокатом крупнейших американских компаний- прежним государственным секретарем Э. Рутом. Даже в Вашингтоне поднялся ропот, и президент в последний момент постарался "уравновесить" архиреакционного Рута включением в миссию умеренного социалиста и представителя профсоюзов. Официальной задачей миссии было "найти наилучшие способы и средства осуществления эффективного сотрудничества между двумя правительствами в ведении войны".

В новой геополитической обстановке, с настороженными англичанами и французами под боком Вильсон в своем повороте к России зашел так далеко, что признал ее военные цели. Первым шагом на пути этого признания был демонстративный отказ от критики "преждевременных" соглашений. А с прибытием в Петроград миссии Рута молчание американской стороны стало, по существу, знаком согласия на послевоенное приобретение Босфора. Рут сигнализировал о готовности Вашингтона вести и расширять дела с Петроградом при условии форсирования военных усилий русскими. Это была довольно циничная позиция. Объем кредитов, объявил Рут, будет зависеть от масштаба наступательных военных операций. Эта плата за военно-политическое сотрудничество была определена в 325 млн. долл. под низкие проценты. Крупная сумма, если посмотреть, с чего начинали западные союзники Америки, и, разумеется, малая жертва на фоне массовых потерь русской армии во время каникул американских войск.

Американцы постарались закрепиться в России. Создавались комиссии американских железнодорожных инженеров для оказания помощи в эксплуатации русских железных дорог. Американский Красный Крест создавал новые филиалы в России. На идейном фронте американцы занялись нейтрализацией германской пропаганды на Россию. Свидетельством большого внимания Вильсона к русскому фронту служит то, что президент лично напутствовал американцев, отправляющихся к крупнейшему союзнику Америки. Госсекретарь Лансинг и полковник Хауз делились с отъезжающими своими соображениями о сути американского подхода к России. Не зная языка, не будучи знакомыми с проблемами обескровленной России, эти люди твердо усвоили главную задачу - укрепление русского фронта. Альтернативы для них не существовало. Горы документов, порожденных американским посольством в России и наводнившими ее эмиссарами Вильсона, говорят преимущественно об одном: энергичные проводники империалистической политики США не понимали сути захвативших Россию процессов. И их президент был не более осведомлен о надвигающейся в России политической и социальной грозе, чем другие лидеры Запада. Пожалуй, лишь полковник Хауз, связанный с английской разведкой в Петрограде, ощущал дуновение новых ветров истории. Ближе к осени он стал просвещать президента, говоря о возможном политическом катаклизме на Востоке. Хауз отмечал притягательность мирной и пацифистской агитации, он указывал на то, что, если не перехватить идеологическую инициативу, ненависть к войне приобретет организованные формы.

Идеологический вызов всегда был по сердцу президенту Вильсону, искусному в мире слов и идей. Хауз настаивал на выдвижении американским "апостолом свободы" привлекательной идейной доктрины, которая консолидировала бы разнородные силы в России, укрепила бы престиж Америки, а главное - отвела бы мину, подложенную под Восточный фронт.

14 июня 1917 г. президент Вильсон произнес речь, важную в плане идейной борьбы, разворачивающейся в континентальной Европе. Он впервые дал свое полное трактование мирового конфликта. В этой речи президент Вильсон прямо и без экивоков обвинил Германию в развязывании мировой бойни: "Войну развязали военные властители Германии, которые доминировали и над Австро-Венгрией". Он обвинил военную клику Германии в продолжении войны: "Военные властители, под игом которых Германия истекает кровью, ясно видят тот рубеж, который судьба начертала им. Если они отступят хотя бы на дюйм, их влияние как за границей, так и внутри страны рассыплется на части, словно карточный домик". Главная надежда немцев - заключить мир немедленно, пока их армии попирают страны Европы. И в этом плане они используют пацифистские и либеральные силы в европейских странах. Но горе легковерным! "Стоит немцам добиться своего, и эти люди (сторонники мира. - А. У.), ныне выступающие их сторонниками, будут раздавлены создаваемой великой военной империей; революционеры России будут отрезаны от любой помощи или сотрудничества с Западной Европой, контрреволюция будет ускорена и поддержана, Германия потеряет собственный шанс на освобождение, и вся остальная Европа будет вооружаться для следующей, окончательной схватки".

В то самое время, когда Вильсон обличал германский империализм, Германия старалась не упустить возможности воспользоваться мирными переговорами и закрепить удовлетворяющий ее статус-кво (оккупация германскими войсками обширных территорий на востоке и западе Европы). Для верности нужно было дискредитировать англичан и французов. 29 июля 1917 г. канцлер Бетман-Гольвег объявил представителям прессы, что делу заключения мирного договора препятствуют хищные и жадные западные державы, которые не могут отказаться от политики завоеваний и заключили между собой империалистические секретные договоры.

Германское пропагандистское наступление подстегнуло поиски Вильсоном оптимального дипломатического курса в своей коалиции. Он желал занимать в антигерманской коалиции особую позицию. И, пожалуй, на данном этапе главное: Вильсон боялся упустить Россию как союзника. Помимо стремления сохранить Восточный фронт ему представлялось важным найти в России определенный противовес солидарным между собой англо-франко-итальянским союзникам.

Между тем июльское поражение русских войск привело к падению лидерства кадетов и образованию 20 июля 1917 г. первого правительства Керенского. Керенский, стараясь заручиться поддержкой уставшего от войны населения, предложил созвать международную конференцию. Французский министр иностранных дел Камбон передал это предложение президенту Вильсону. Ответа не последовало, но мы имеем черновик Вильсона, отпечатанный им самим на портативной машинке: "Надо бы найти способ это предложение отвергнуть". Президент хотел укрепить Восточный фронт, он не хотел даже косвенно ослаблять курс "войны до победы" принятием инициатив, имеющих вид поисков компромисса. Он запретил посылать американских представителей на союзную военную конференцию и строго предупредил генерала Першинга и адмирала Симса не принимать, даже частным образом, участников этой конференции.

Задача реализации сложного курса - нахождения сил, способных в будущем уравновесить в Европе Лондон и Париж,- требовала постоянного слежения за пестрой международной ареной. Прежние механизмы, такие как госдепартамент, не могли "уследить" за перманентной эволюцией соотношения сил и показали свою архаичность. Нужно было организовать исследовательский центр нового типа, быстро откликающийся на мировые перемены. Вильсон с Лансингом обсуждали возможности создания специальной исследовательской организации под руководством Хауза. Получив задание сформировать персональный "мозговой трест" президента, Хауз собрал впечатляющую группу экспертов. Новая организация получила название "Исследование". Директором ее был назначен сводный брат Хауза доктор С. Мезес. Секретарем стал редактор "Нью рипаблик" У. Липпман, исполнительным директором - глава Американского географического общества доктор И. Боумен.

Определяя исследовательскую программу этого центра, Вильсон писал 2 сентября: "Мы должны систематически работать, чтобы возможно полнее и точнее выяснить, чего наши партнеры в войне будут добиваться при окончательном мирном урегулировании, как мы можем сформулировать нашу собственную позицию для защиты или опровержения отдельных их предложений... Короче говоря, мы должны подготовить наши предложения с полным знанием позиций всех воюющих сторон". С самого начала превалирующей в работе этой группы стала идея необходимости созыва мирной конференции, на которой президент Вильсон представлял бы США. Патрон группы полковник Хауз настроен был чрезвычайно оптимистически, он считал созыв такой конференции уникальной исторической возможностью для Америки. В своем дневнике Хауз записал 4 сентября: "Если судьба нам будет благоприятствовать, президент получит такой шанс оставить след в истории, которого не имел еще ни один человек".

Но, чтобы занять это место, следовало реализовать свою схему мирной расстановки сил. А в ее определении принимали теперь участие активные революционные массы. Вильсон уже тогда ощущал угрозу социального взрыва у народов, принесенных в жертву империализму. Выступая как один из крупнейших идейных вождей своего класса, Вильсон пытался доказать, что возможна либеральная эволюция капиталистической системы. Он утверждал, что собственно империализм - это политический анахронизм, господствующий, мол, лишь в кайзеровской Германии. Империалистический характер политики союзников он отрицал. Опасаясь массовых народных выступлений, Вильсон стремился овладеть контролем над европейским социальным движением еще до победы над Германией. Ставилась задача "совместить участие в мировой борьбе за могущество с руководством мировым либеральным движением". В Вашингтоне стали активно генерировать идеи, которые должны были обнаружить свою притягательность в случае критического поворота европейской истории. На этот счет у Вильсона главенствовала концепция противопоставления "правителей и управляемых". Именно в этом духе президент Вильсон писал в ответе на миротворческое обращение римского папы в августе 1917 года: "Мир должен быть правом народов, а не правительств - правом народов, великих и малых, слабых или могущественных,- их равным правом на свободу, безопасность и самоуправление".

Внимание президента в эти месяцы смещается на восток Европы. В августе 1917 года полковник Хауз, основываясь на выводах своей исследовательской группы и на информации из Европы, стал советовать президенту внимательно следить за событиями в России. Эта проблема становится предметом детального обсуждения. Вильсон согласился с тем, что ситуация в России требует помощи тем силам, которые выступают за продолжение войны. Хауз твердо рекомендовал президенту "не играть" с идеями расчленения Германии, даже не браться за рассмотрение подобных идей, не грозить Германии тяжелыми экономическими репрессиями. Американская дипломатия должна была двигаться к достижению собственных целей в Европе, а не в русле антантовской ненависти к Германии, она должна была думать о своем месте в послевоенной Европе, а не увлекаться наказанием врага. Именно в русле этих идей Вильсоном была написана дипломатическая нота 27 августа 1917 г., в которой отчетливо просматривается стремление пошатнуть единство немцев - он применил свой испытанный прием "отделения" правящих классов Германии, виновных в войне, от населения страны, ставшего ее жертвой. Это был еще один шаг в создании у многих немцев представления, что Вашингтон смотрит на них милостивее, чем столицы Антанты.

Однако Антанта тоже видела критическую значимость момента и губительность пассивности. Отдать инициативу в руки Вильсона значило молчаливо согласиться с его лидерством. В октябре 1917 года в антантовских кругах вызрела идея созыва союзной конференции в Париже. Главной целью конференции должно было стать "рассмотрение мер, которые могли бы быть приняты с целью помощи России и предотвращения ее дезинтеграции". Желая заручиться американской помощью во внутренней борьбе, министр иностранных дел Временного правительства настоятельно просил американского посла Френсиса, чтобы Соединенные Штаты были представлены на этой конференции на максимально высоком уровне, предпочтительно государственным секретарем. В эти дни в переписке посла с Вашингтоном наблюдается многозначительный штрих: впервые Френсис докладывает в Вашингтон, что большевистские взгляды получают в России широкое распространение и что, если большевики овладеют доминирующими позициями, их лозунгом будет мир. В отличие от вождей Временного правительства, посол не поддерживал идею участия США в предполагавшейся конференции: новое определение захватнических целей Антанты дискредитирует ее, и конференция "может увеличить силы движения за мир в России". Вильсон полагал, что Френсис неверно определяет ход событий в России. Поэтому он решил послать Хауза на эту конференцию, дав ясно понять, что на ней речь пойдет не о попытках нахождения мира, а об интенсификации союзнических военных усилий.

Американское правительство не видело альтернативы силам, получившим власть в Петрограде. Оно всячески помогало Временному правительству в любых его составах вести "войну до победного конца". Понимание того, что время "борьбы до победного конца" в России иссякает, в Вашингтон не проникло. Еще меньшим оказался прогностический дар президента. Ни он, ни его окружение не увидели, что в стране зрела новая социальная революция. Как оказалось, далеко не все европейское развитие было подвластно Вильсону. Более того, главный на данном этапе процесс - эволюция России - пошел кардинально против президентских устремлений. Как ни стремились американцы укрепить "военную партию" в России, она оказалась обреченной историей. Думал ли Вильсон о цене, которую заплатил русский народ за военную авантюру царя? К моменту подписания Брестского мира на Восточном фронте уже погибли миллионы русских солдат. Это была национальная катастрофа, смягчить которую не могло президентское красноречие. В октябре 1917 года блок буржуазных партий России, своими действиями объективно углублявших невиданную катастрофу, вошел в состояние глубокого кризиса. Выходом из него оказалось крупнейшее событие XX века - Великая Октябрьская социалистическая революция, радикально изменившая всю европейскую и мировую ситуацию. С приходом к власти партии В. И. Ленина стало ясно, что жалкие попытки правительства США с помощью займов и комплиментов продолжить трагедию русской армии и народа тщетны.

Ставка на буржуазное правительство в России стала одним из крупнейших просчетов дипломатии Вильсона. В дипломатическое планирование Вильсона с сообщениями из Петрограда вторгся новый, непредвиденный и исключительно важный фактор. Новое правительство неведомой для Вильсона политической окраски взяло власть в свои руки и вышибло все карты из рук империалистических заправил Антанты и их заокеанского союзника.

Когда Керенский покидал Петроград, он высказал американскому послу Френсису свое мнение, что "вся эта афера (так он определил Октябрьскую революцию. - А. У.) будет ликвидирована в течение пяти дней".

Пожалуй, быстрее других оценили значимость событий в Петрограде американские военные. Генерал Першинг понял необратимость случившегося и не исключал расширения революционной волны. Он информировал военного министра Бейкера, что "возникает вероятие того, что лишь Великобритания и мы будем продолжать войну, не получая материальной помощи от других стран". Такие суждения обрушивались на Вильсона, как холодный душ.

Между тем 8 ноября 1917 г. телеграф донес до Вашингтона весть о том, что II Всероссийский съезд Советов предложил "всем воюющим народам и их правительствам" начать переговоры о немедленном и всеобщем мире. Большевистское правительство предложило воюющим сторонам объявить трехмесячное перемирие, в течение которого провести необходимые переговоры. Если союзники не примкнут к России, она заключит мир в одностороннем порядке. Одновременно Советское правительство официально и публично отказалось от всех секретно оговоренных предшествующими правительствами претензий России на чужие территории. Большевики дали урок открытой дипломатии - они пообещали опубликовать все тайные договоры, к которым прежде была причастна Россия.

Правительство Ленина обратилось к социалистическому движению, к рабочему классу Англии, Франции и Германии с призывом помочь заключить мир без аннексий, без насильственных завоеваний, без контрибуций и с соблюдением принципа самоопределения. 21 ноября было сделано конкретное предложение германской стороне, и неделей позже - в те самые дни, когда Ллойд Джордж и Клемансо советовались в Версале с Хаузом,- представители рабоче-крестьянского правительства новой России встретились в Брест-Литовске с представителями Центральных держав и подписали перемирие.

Как откликнулись западные союзники на призыв к миру обескровленной России? Д. Ллойд Джордж сообщил Хаузу, что рассматривает возможность добиться сотрудничества румынского правительства и атамана Каледина в борьбе против большевиков. Посол Франции в Лондоне Ж. Камбон обрисовал Хаузу столь же антисоветски направленные планы. Но сам Хауз опасался пока занимать жесткую позицию. С его точки зрения, Париж и Лондон своим однозначным неприятием нового правительства в Петрограде роют себе могилу, не оставляя новой власти иного выбора, кроме как компромисс с немцами. Под впечатлением первой реакции союзников он послал Вильсону каблограмму, обрисовывавшую опасность "бросить Россию в лапы Германии". Колебания советника президента отражает тот факт, что через несколько дней, 18 ноября, он телеграфировал президенту о мнении Керенского, согласно которому Германия не примет предложения Советского правительства, поскольку Берлину выгоднее просто распространить свой контроль над западной частью России посредством военного наступления, а не в результате некоего мирного договора.

Пока в США не верили в долгосрочность "большевистского эксперимента" и враги большевиков помогали укрепить такое впечатление, в Вашингтоне прежний русский посол Б. Бахметьев дал свою оценку ситуации чиновнику госдепартамента Л. Колкорду: "Большевики не смогут выстоять, они не смогут выполнить свою собственную программу... Америка должна взять инициативу в свои руки, именно от нее зависит судьба войны". Уповая на временность большевистской власти, Бахметьев послал в Париж союзникам телеграмму, настаивая на том, чтобы союзные правительства ответили на инициативу Петрограда. "Главное,- писал он,- чтобы союзники лишили своим ответом большевиков возможности возлагать именно на союзников ответственность за незаключение в текущий момент демократического мира". Он рекомендовал в качестве основы для такого хода взять ответ президента Вильсона на мирное предложение римского папы.

Вильсон до конца своих дней третировал большевистскую власть как непредвиденную нелепость истории, непонятную его профессорскому уму. Поразительный факт: даже ожидая полномасштабного германского поворота на Запад, президент Вильсон (как и другие лидеры западных буржуазных демократий) ни при каких обстоятельствах не рассматривал возможность контакта с новым правительством России. Факт выхода России из общей империалистической игры подавался как проявление неслыханного политического коварства, и гнев Антанты и Америки заглушил требования здравого смысла, который при более реалистическом подходе требовал бы сохранения каналов связи с великой страной.

Как говорилось выше, уже в первые дни существования Советской власти наше правительство сделало шаги, вызвавшие шок у западных союзников. Советская Россия во всеуслышание отказалась от выдвигавшихся царизмом и Временным правительством претензий на Босфор. Тайные договоры стали достоянием общественности. Мир узнал, какие корыстные мотивы лежали в основе действий тех, кто посылал миллионы людей на бойню. Порожденное Октябрьской революцией правительство предложило странам Антанты и Соединенным Штатам выдвинуть предложение о перемирии на всех фронтах и начать мирные переговоры. Показателем политической слепоты и классовой ненависти служит тот факт, что президент Вильсон не ответил на призыв из Петрограда под публично выдвинутым предлогом, что это может показаться косвенным признанием Советского правительства. До сведения посла Френсиса было доведено, что ответа не будет. В реакционных кругах США уже крепло требование обращаться с Советской Россией как с врагом.

Между тем именно ленинский Декрет о мире стал самым влиятельным документом своего времени, и Вильсон вынужден был признать это. Беседуя с английским послом, он говорил 3 января 1918 г., что Декрет о мире "в Италии - несомненно, а в Англии и во Франции - вероятно оказывает воздействие. В Соединенных Штатах ведется активная агитация. Пока еще рано делать окончательные выводы об эффективности этой агитации. Но очевидным является то, что, если ничего не будет сделано для нейтрализации ее воздействия, влияние агитации увеличится и будет постоянно возрастать".

В верхнем политическом эшелоне Америки началось смятение. Часть ответственных лиц принимала желаемое за действительное, другие отдались во власть эмоций. И те и другие стали жертвами социальной ненависти к победоносной борьбе русского пролетариата. Что следовало делать дальше? Оптимисты из министерства финансов советовали продолжать военные поставки как ни в чем не бывало, очевидно, полагая, что правительство Ленина - краткосрочный эпизод русской истории. Госдепартамент и "служба" полковника Хауза высказались за прекращение тактики "бизнес, как обычно". Следовало учитывать и точку зрения союзных столиц. Обобщая мнение союзников, полковник Хауз телеграфировал из Парижа: "Русская ситуация расценивается в данный момент как безнадежная. На горизонте не видно появления ответственного правительства. Я бы посоветовал в настоящее время не выдвигать новых инициатив и не позволять дальнейших контактов". Так даже проницательный Хауз обнаружил полную слепоту в отношении правительства Советской России, в отношении степени его контроля над страной, продолжительности этого контроля и "ответственности" этого правительства. Столь же бледно выглядит и американская дипломатическая служба. Потерявший всякие ориентиры, посол Френсис советовал прекратить контакты с новым правительством новой России.

Президент Вильсон изложил свое отношение к Октябрьской революции в России 12 ноября 1917 г. перед профсоюзными руководителями, собравшимися в Буффало. Он объявил, что, хотя его сердце, мол, с "пацифистами в России (подразумевалось большевистское правительство.- А. У.)", его разум отказывается смириться с их идеями. В целом смешанные чувства владели Вильсоном в эти дни. И в первые дни после Октября В. Вильсон еще не встает на путь антагонизма: "Россия, подобно Франции в прошлом, без сомнения, пройдет период испытаний, но ее великий народ займет достойное место в мире".

Главным аргументом, с помощью которого Вильсон хотел воздействовать на новую власть в Петрограде, было указание на смертельную военную угрозу со стороны безжалостного и яростного германского империализма. Вильсон специально избрал арену конвента Американской федерации труда с целью "просветить потрясающую наивность большевиков". В упоминавшейся выше речи он говорил: "Меня изумляет то, что некая группа людей столь плохо информирована, что считает возможным надеяться, как это делают некоторые в России, будто реформы, планируемые в интересах народов, могут выжить, несмотря на противодействие Германии, достаточно могущественной, чтобы сокрушить их с помощью интриги или военной силы".

Но шли дни и недели, и Вильсон, а не Ленин стал казаться наивным прожектером. Ленин, по существу, нарушил стратегическое планирование Вильсона - большевистское правительство отвергло сами основы буржуазного дипломатического маневрирования. Самолюбивый президент начал прикрывать слабость своего анализа недипломатичными характеристиками. Действия большевиков он стал оценивать как "оперу-буфф". Желая перехватить главное орудие Советской России - ее призыв к антиимпериалистическому миру, он заявил перед объединенной сессией конгресса 4 декабря 1917 г., что мир возможен лишь после победы над германским империализмом и "русский народ, если он желает мира, должен раз и навсегда выбрать себе место среди союзников". По существу, это был призыв к Советскому правительству образовать новую антигерманскую коалицию и довести войну до победного конца.

Октябрьская революция вызвала резкие споры в непосредственном окружении президента Вильсона. После ожесточенных внутренних дебатов выделились два направления, предлагавшие два способа введения Советской республики в лагерь антигерманской коалиции. Первый подход выдвинул полковник Хауз. Он полагал, что у союзников нет выхода, кроме как изменить, "либерализировать" свои военные цели, сделать их более приемлемыми для новой России. Это было отражением своеобразной наивной веры в то, что цели социалистической революции можно при определенной дипломатической ловкости совместить с целями союзников. При этом Хауз (а к его мнению в конце 1917 г. частично склонялся и президент) считал, что задачей американской идеологии является переманивание к себе европейских левых. Это считалось возможным лишь на основе обещаний, что с поражением Германии и демократизацией германской политической системы будут созданы условия для общемирового демократического процесса. Вильсон и Хауз некоторое время верили, что таким образом можно будет идейно подорвать Германию изнутри и одновременно консолидировать союзников.

Второй подход предлагал государственный секретарь Лансинг. Ему казалось крайне опасным "на ходу" изменять цели войны - это могло бы в опасной степени укрепить позиции либеральных и левых партий в странах Антанты, нарушило бы сложившееся в этих странах равновесие, что в конечном счете сыграло бы не в пользу "возвращения" России, а на руку силам социального подъема в Европе. Поэтому Лансинг полагал, что следует не "заигрывать" с большевиками, а укреплять сражающиеся с ними в России силы.

Лансинг и в целом госдепартамент (в отличие от Хауза и его исследовательской службы), не колеблясь, с первого же дня сделали резкое различие между февральской и Октябрьской революциями. Профессиональные дипломаты попросту утверждали, что помимо Германии у США появился еще один враг - Россия. Госсекретарь Лансинг не видел способа превратить Ленина в Керенского. Лансинг ни на одном этапе не верил в объединение союзнических и русских левых сил, в инкорпорацию Советской власти в глобально-либеральную схему Вильсона. Это был путь, на который скоро встал и сам президент, и этот путь вел к интервенции.

К началу декабря 1917 года Лансинг и Вильсон пришли к заключению, что признание Советского правительства не может быть предметом обсуждения. Лансинг называл Советское правительство не иначе, как "классовым деспотом". Госсекретарь и президент приходят к заключению, что необходима секретная помощь антисоветским силам генерала Каледина. На Вильсона подействовал аргумент, что Россию можно будет лишить всякого влияния в Маньчжурии.

Отношение к России проявилось и в отказе Вильсона и Лансинга от предложения французского правительства присоединиться к Франции и предоставить материальную и финансовую помощь правительству в Москве, если оно решит выступить против Германии.

Чтобы проверить, какой из подходов больше соответствует общему стратегическому курсу, Вильсон и Хауз в феврале 1918 года послали известного своими либеральными убеждениями журналиста Р. Бейкера изучить, в какой степени ощущается "подрывное влияние" большевистской революции в России среди рабочего класса Европы. При этом президент поручил Бейкеру постараться определить способы нейтрализации большевистского влияния и привлечения европейских левых партий на сторону Америки.

Нет сомнения, "многообещающая" риторика Вильсона "смутила" часть мелкобуржуазных политиков. Но серьезного воздействия на рождающиеся революционные группы и партии, ориентировавшиеся на революционную Москву, она иметь не могла. Прогрессивные элементы в Европе видели правду Ленина и подлинный смысл империалистической пропаганды Вильсона. И, разумеется, в Советской России словесный "либеральный антиимпериализм Вильсона" был отвергнут как ширма для осуществления захватнических целей Антанты. При этом нужно отметить, что Вильсон понимал уязвимость примитивного отрицания новых русских идей вождями Антанты. Слепой негативизм в данном случае мог вести к провалам. Нельзя было с порога отрицать все то, что принесла миру практика открытой дипломатии Советского государства. На следующий день после начала переговоров советской делегации с представителями Центральных держав в Брест-Литовске президент признал (в своем ежегодном послании "О положении страны"), что цели войны не ясны. Это была попытка нейтрализовать оздоровляющий эффект первых действий советской дипломатии.

Между тем империалистический характер войны становился все более понятным тем массам, которые прежде были одурманены шовинистическим угаром. Сообщение о подписанном в Брест-Литовске перемирии, спасшем жизни миллионов трудящихся, надевших шинели по обе стороны фронта, нанесло удар по буржуазной дипломатии, для которой дипломатия - игра избранных, а серая людская масса - лишь средство в этой игре.

Рассекречивание Советским правительством тайных договоров сделало более сложным делом для западных держав обряжаться в тогу непримиримых врагов хищного империализма Германии. Их собственные цели, обнародованные в Петрограде, оказались столь же далеки от благородного идеала. Их империализм стоил германского. Стал ясным общий характер войны - империалистической схватки за преобладание в Европе и в колониальных владениях.

Представляет интерес то обстоятельство, что о некоторых тайных договорах своих союзников президент Вильсон узнал из публикаций Народного комиссариата иностранных дел. Глава английской разведки Уайзмен сообщал в Лондон, что на президента особое впечатление произвел Лондонский договор Антанты с Италией. (Еще посол Временного правительства Бахметьев говорил за несколько месяцев до разоблачений Советским правительством о наличии секретных соглашений союзников и предлагал Соединенным Штатам как "финансовому мотору" военных усилий союзников потребовать от них ознакомления с секретными соглашениями. На это Лансинг ответил, что американскому правительству, возможно, лучше быть в неведении, так как выяснение отношений в текущее время может ослабить военные усилия их партнеров. И вот неприглядная правда стала достоянием гласности.) В США публикацию полных текстов договоров начала газета "Нью-Йорк ивнинг пост". Мораль дипломатии Антанты предстала в далеком от официально провозглашаемой чистоты виде.

Полковник Хауз, пожалуй, первым среди ближайшего окружения Вильсона понял грозную опасность падения морали благодаря петроградским публикациям. Через два дня после заключения перемирия в Брест-Литовске Хауз в беседе с президентом с глазу на глаз указал, что старая империалистическая Европа не способна выдвинуть более привлекательные цели войны. Эту задачу должна взять на себя Америка. Все это произвело на Вильсона большое впечатление. Он решил попытаться перехватить инициативу и дать новое направление "психологической войне", закрепив за США положение лидера, объясняющего миру, за что борется антигерманская коалиция. В этом был глубокий смысл. Президент постарался одним ударом достичь нескольких целей: во-первых, хотя бы в некоторой степени нейтрализовать эффект советских публикаций; во-вторых, показать Англии и Франции, что теперь именно США определяют характер войны; в-третьих, заручиться поддержкой малых стран; в-четвертых, создать новую идейную среду для форсирования массовых военных усилий. Разумеется, сказались и личные амбиции Вильсона, ведь теперь лично он "определял", за что идет громадная мировая схватка.

Президент поручил Хаузу мобилизовать его "мозговой центр" на подготовительную работу. Следовало выделить те позиции, которые определяли бы работу будущей мирной конференции. Уже на этом этапе Вильсон решил, что свое новое кредо он не может провозгласить безо всякого предварительного оповещения союзников - это было бы чревато непредвиденными осложнениями.

В качестве положений, определяющих характер создаваемого документа, Вильсон выделил следующие. Нужно было постараться вернуть Россию в ее прежнюю коалицию, показав ей угрозу германского доминирования, опасность для общественных свобод в России пруссачества. Нужно было постараться посеять недовольство среди германских социалистов и населения в целом военными целями кайзера, вызвать разлад в стане наиболее мощного противника. Нужно было сделать так, чтобы союзники скорректировали свои планы и цели с новым мощным членом коалиции - Соединенными Штатами.

Специальный представитель Вильсона в России Э. Сиссон торопил президента. Он настаивал на том, чтобы задуманный документ был лаконичным и состоял "почти из плакатных параграфов". Уже обсуждался вопрос о переводе, о засылке миллионов копий в Германию и Россию. Никогда в американской истории - да и не только в американской - не планировалось пропагандистской операции такого колоссального масштаба. Даже хладнокровный Вильсон был явно увлечен ее размахом, он возглавил ее, хотя и говорил окружающим, что "прежде не писал лозунгов и рекламных объявлений".

Значение революции в дипломатии, произведенной большевиками, невозможно было замолчать. Отвечая на брошенный этой революцией вызов, Вильсон готовил главную речь своей дипломатической карьеры об условиях мира. По словам одного из наиболее известных исследователей вильсонизма Ч. Сеймура, "положение в России являлось в некотором смысле главным raison d'etre (смыслом существования) мирной программы США". Всю первую неделю 1918 года Вильсон обсуждает вопрос, что должно быть сказано о России. Он посвящает почти половину готовящейся программной речи событиям в России, Брест-Литовскому миру. Президент отталкивался от непрочности этого мира. Он делал акцент на том, что в Брест-Литовске напротив советской делегации сидели "военные лидеры, у которых не было иной мысли, кроме как удержать захваченное". Задним числом президент как бы "примазывался" к успеху советской дипломатии: желание России вести открытые переговоры отражает, мол, "подлинный дух современной демократии". Эта демократия постарается, мол, соответствовать моральным принципам, исповедуемым Россией.

В этой получившей большую огласку речи о "14 пунктах" - американской "хартии мира" - президент выступил опытным и умелым адвокатом своего класса, правящей элиты своей страны. Он отнюдь не стал хулить петроградские публикации, напротив, он похвалил новые высокие стандарты в международных отношениях, методы открытой дипломатии, продемонстрированные Советской Россией. Вильсон противопоставил ей тайную дипломатию, скрытые от народов договоры, манипулирования судьбами народов. Но он назвал подлинными мастерами тайной дипломатии не смирных овечек из лагеря Антанты, а злых волков в Берлине и Вене. "В среде противостоящих Центральным державам стран нет смятения,- утверждал президент.- Здесь нет неясности принципов, туманности деталей. Секретность обсуждений, ответственность бесстрашной прямоты, неспособность определенно объявить о целях войны присуща Германии и ее союзникам... Но слышен голос, призывающий к определению принципов, выдвинутых целей, и этот голос, как мне кажется, является самым волнующим и убедительным среди тех голосов, которыми наполнен охваченный беспокойством мир. Это голос русского народа. Он находится в прострации и почти беззащитен перед мрачной мощью Германии, от которой до сих пор никто не видел сочувствия или жалости. Его мощь, по-видимому, сокрушена. И все же его дух не покорен. Русские не подчинятся ни в принципах, ни в реальных действиях. Их понимание того, что справедливо, того, что гуманно, и того, что затрагивает их честь, выражено откровенно, с широким взглядом на мир, щедростью души и всемирной человеческой симпатией, которая вызывает восхищение всех друзей человечества; и они отказались предать свои идеалы или покинуть других ради собственного благополучия". Пройдет немного времени, и президент США будет характеризовать Советскую Россию совсем по-иному.

В первом из четырнадцати пунктов содержалось осуждение тайной дипломатии. Это был удар и по хищным планам Центральных держав, и по тайным договоренностям союзников. Президент хотел все переделать в современной дипломатии, в ее открытых и закрытых разделах так, чтобы отношения между блоками и внутри них оценивались с учетом важнейшего для него фактора - вступления в войну США.

Второй пункт был направлен против морской гегемонии Британии, он требовал свободы морей. Для США, строивших военный флот, равный британскому, это прежде немыслимое посягательство не было пустым слово изъявлением. Сверхдредноуты под звездно-полосатым флагом служили материальной опорой этого пункта программы Вильсона. Британия уже не могла занимать доминирующие позиции на океанах. Предвоенный мир в этом отношении ушел в прошлое.

В третьем пункте Вильсон призывал к "снятию, насколько это возможно, всех экономических барьеров и установлению свободы торговых отношений среди всех наций". Монополия всегда очень нравится тому, кто ею обладает. Для самой мощной экономики мира нестрашно было открывать свой рынок более слабым конкурентам. И в то же время открыть рынки конкурентов означало открыть для себя весь мир. Полагаясь на свою развитую экономику, США могли рассчитывать на получение экономических позиций.

Четвертый пункт провозглашал необходимость разоружения. Окруженным океанами Штатам нечего было бояться Канады и Мексики. Кроме того, привлекательно звучавший лозунг требовал разоружения прежде всего тех, кто мог соперничать если не в экономике, то в военной силе с США,- главных европейских государств, начиная с Германии, Франции и Англии.

Пятый пункт призывал к "свободному, открытому и абсолютно беспристрастному урегулированию всех колониальных притязаний". Нужно помнить о мире 1917 года, подвластном европейским монополиям, в числе которых страны Антанты, хотевшие и сохранить свои империи, и поделить германские и турецкие владения. Разумеется, что США не желали служить гарантом чужих владений. Они хотели бы внедриться в этот мир чужих привилегий, получить доступ к ресурсам колоний, наводнить колониальный рынок своими высококонкурентоспособными товарами.

К шестому пункту у нас особое внимание. Речь шла о России. Американский президент должен был проявлять особую деликатность в этом вопросе, ведь от состояния дел на Восточном фронте, от позиции России зависела судьба Запада. Словесно это был шедевр благородства: "Эвакуация всей русской территории и такое решение всех вопросов, касающихся России, которое обеспечит наилучшее и самое свободное сотрудничество других наций мира в получении для нее свободной и неприкосновенной возможности независимого определения ее собственного политического развития, проведения национальной политики и обеспечения ей приглашения в сообщество свободных наций в условиях гарантий ее собственного выбора своих политических институтов; и более чем приглашения - помощи любого рода, в которой она может испытывать необходимость и которую сама может пожелать". Прямо слова из Евангелия. Но читали ли эти слова интервенты в Мурманске, Архангельске, Владивостоке? США обещали гарантию "выбора собственных институтов" и одновременно посылали свои войска, оружие и деньги для установления тех институтов, которые устраивали Вашингтон.

В остальных пунктах Вильсон был достаточно суров по отношению и к противникам, и к союзникам. Народам Австро-Венгрии он пообещал "самые свободные возможности автономного развития". Отчего не стащить с мировой сцены еще одного конкурента - лоскутную Австро-Венгерскую империю? Менее щедр был президент, рассматривая вопрос об Эльзасе и Лотарингии. В конечном итоге он выразился вовсе не так, как того хотели в Париже, где считали обе провинции частью французской родины: "Несправедливость, содеянная в отношении Франции Пруссией в 1871 году, должна быть исправлена". Такой лаконизм едва ли обрадовал французского премьер-министра Клемансо. А ведь главным образом именно французы сдерживали Западный фронт.

Вильсон, в отличие от большинства американцев, любил число "тринадцать" и именно тринадцатым пунктом хотел завершить свой проект фактического пересмотра диспозиции мировых сил. Но пришлось добавить еще одно положение - четырнадцатый пункт, который в определенном смысле стал самым главным. Он выдвинул предложение о создании международной организации общемирового охвата: "Должна быть создана общая ассоциация наций, согласно специальным соглашениям, с целью обеспечения общих гарантий политической независимости и территориальной целостности как для великих, так и для малых стран". Нет сомнений, что Вильсон надеялся сделать такую организацию механизмом распространения американских идей (и даже конституции), средством влияния на все регионы мира. Он проектировал гигантский механизм, который должен был позволить США стать мировым арбитром.

По справедливому мнению американского историка У. Уильямса, целью "14 пунктов" было "перестроить систему международных отношений в соответствии с американскими принципами и тем самым сделать возможной доминирующую роль Соединенных Штатов в политической и экономической жизни мира, не прибегая к большим войнам".

Нет никаких сомнений, что Вильсон понимал смелость своего шага. Он безусловно предвидел оппозицию не только со стороны противника - Центральных держав, но и со стороны ближайших союзников, в частности англичан. В дни создания "14 пунктов" он жаловался, что в США слишком много англичан, занимающихся пропагандой, и он предпринял усилия, чтобы вернуть этих пропагандистов домой.

Как мастер политического маневра, Вильсон стремился достичь максимального эффекта этой речью, и его очень беспокоило, что внимание мировой общественности может быть отвлечено готовящимися программными выступлениями Ллойд Джорджа и Клемансо. Он дошел до того, что попросил английского премьер-министра отложить свое выступление, поскольку в нем, "возможно, будут звучать противоположные по значению ноты, могут быть сделаны предложения, несовместимые с американскими".

При всем осознании грандиозного потенциала Америки имперский Лондон еще не привык к тому, чтобы его заслоняли на мировой арене. Премьер-министр Д. Ллойд Джордж не хотел выглядеть учеником американского правящего класса и отказал в просьбе Вильсону.

Английский манифест, зачитанный ранее американского, значительно отличался от "14 пунктов". Ллойд Джордж строил изложение по линиям, которые можно было предсказать. Британия вступила в войну, чтобы предотвратить попадание всей Европы в зону влияния кайзера. Экстравагантности побоку, вопрос ясен. Германия виновата, Германия заплатит, союзники заполнят оставшийся после краха Германии вакуум в Европе и в мире в целом.

Столкнулись две линии мировой политики. Империалистический гегемон XIX века с трудом расставался со своим положением в пользу Америки. Англия готова была дать бой заокеанскому претенденту. В красноречии Ллойд Джорджа никто не сомневался.

Следует сказать, что с юношеских лет Вильсон с трудом прощал тех, кто касался чувствительных струн его самолюбия. То, что у него, сына священника, человека, привыкшего быть на кафедре и трибуне всю сознательную жизнь, отняли право выступать первым, показать себя главной фигурой, наполнило Вильсона гневом (даже если не говорить о сути - о принципиальных расхождениях с англичанами). Президент, узнав о неуступчивости Ллойд Джорджа, вначале вообще отказался выступать с "14 пунктами". Лишь призыв осуществить историческую миссию остудил гнев президента.

8 января 1918 г. президент Вильсон предстал перед конгрессом. Его речь, как и ожидалось, вызвала огромный резонанс. Для оценки эффективности этой речи обратимся к тому, как реагировали те, к кому она была обращена в первую очередь.

Западные союзники без труда увидели в этой речи моменты, которые были направлены против их позиций, и поэтому, аплодируя прилюдно, Ллойд Джордж и Клемансо безусловно не разделяли эти восторги приватно. Утопия, и утопия преднамеренная, скрывающая собственные мотивы и цели Америки в мире,- таким был вердикт западноевропейских "циников".

Обратила на себя внимание попытка воздействия Вильсона на Советскую Россию в роковой для нее момент - когда империалистическая Германия в Брест-Литовске огласила свои в высшей степени захватнические притязания и "удалилась" на временный перерыв. Ощутимо было стремление максимально использовать возмущение в Советской России Брест-Литовским миром. Именно в этот критический момент ей предлагалось принять программу американского президента. России обещается помощь против Германии: "Переговоры прерваны. Русские представители были искренними и честными. Они не могли подчиниться предложениям завоевания и доминирования". Но во всем тексте этой речи ярче всего звучит другой лейтмотив - попытка разобщить "русский народ" и его "нынешних руководителей".

Так формируется интервенционистское мышление, и дальше - больше. В той исторической обстановке более важно было знать, каким будет эффект воздействия речи о "14 пунктах" на огромную воюющую массу людей. Она могла выбирать: в Петрограде Ленин предлагал немедленный мир, в Вашингтоне Вильсон предлагал нечто абстрактное, звучавшее привлекательно, но не показывающее конкретных путей прекращения самого большого в мировой истории кровопролития.

Ныне ясно видно, что Советское правительство осознавало силу собственной идейной позиции и поэтому смело восприняло "конкуренцию идей", пошло навстречу пожеланию президента Вильсона о распространении "14 пунктов" в Советской республике. "Известия" напечатали их полностью, в виде листовок они были расклеены на домах, отправлены на фронт и в тыл. Чьи же идеи оказались притягательнее?

Краткое резюме итогов воздействия "14 пунктов" на европейский мир может быть таким: во-первых, словами и обещаниями Вильсону не удалось "вернуть" Россию в империалистическую войну; во-вторых, главные союзники - Англия и Франция - сохранили приверженность тайным соглашениям между собой и малыми союзниками; в-третьих, Центральные державы отвергли "14 пунктов" Вильсона как основу для мирного урегулирования. Вбивая клин в ряды союзников, они, правда, постарались оттенить "позитивное" значение речи Вильсона по сравнению с позицией бескомпромиссного Ллойд Джорджа. Так, новый германский канцлер Гертлинг одобрительно высказался об идее создания Лиги наций. Германский рейхстаг и австро-венгерский парламент выразили некоторое абстрактное положительное "понимание" позиции Вильсона. Далее всех зашел министр иностранных дел Австро-Венгрии Чернин, который заявил, что его страна и Соединенные Штаты Америки "являются двумя из ведущих держав двух враждебных коалиций, чьи интересы менее всего противоречат друг другу". (Как будто принятие "14 пунктов" Вильсона не означало распада Австро-Венгрии.)

Несмотря на значительный пропагандистский ажиотаж, конкретных быстрых результатов данная дипломатическая инициатива Вильсона не принесла. Американские сирены не остановили натиск немцев. Практическим ответом Германии на "14 пунктов" Вильсона явилось письмо фельдмаршала Гинденбурга кайзеру от 7 января 1918 г.: "Чтобы обеспечить себе то мировое политическое и экономическое положение, какое нам необходимо, мы должны разбить западные державы".

Так реагировали противники. Если постараться коротко определить отношение важнейших союзников, то его суть сводится к краткой фразе: "Это не ваше дело". Вильсон замахивался на мировое переустройство, но в мире существовали огромные самостоятельные державы, не нуждавшиеся в поучениях и отвергавшие их. Лондон и Париж полагали, что Вильсон выходит за пределы своих полномочий и берется за чужие проблемы.

В начале февраля 1918 года контролировавшийся Англией и Францией Высший военный совет решил, что инициатива Вильсона не вызвала такого ответа вражеской стороны, который позволял бы надеяться на мирные переговоры. Едва сдерживая чувства, Вильсон писал по этому поводу Лансингу: "Я опасаюсь любого политического жеста, исходящего от руководства объединенных союзных сил в Париже. Ни один из них не кажется мне имеющим черты мудрости".

И президент Вильсон сумел перевести свою очевидную ярость на язык таких дипломатических действий, которые сразу же взбудоражили союзников. Видя их не предрасположенность слушать советы из Вашингтона, он оживил сепаратные контакты с Берлином и Веной. 11 февраля 1918 г. перед объединенным заседанием конгресса он разобрал ответные германские и австро-венгерские предложения об условиях начала мирных переговоров. Вильсон увидел в них сны наяву той аристократии, которая уже теряла в Европе позиции, но не ощущала этого. Тотальные войны XX века не были похожи на династические конфликты прошлого, и Вильсон усмотрел в маневрах Берлина и Вены прежнюю обращенность к уже утерянному миру. Президента не устраивала "узость", келейность предлагаемых Центральными державами переговоров. Он не хотел повторения Венского конгресса. Не мир монархов, а мировое переустройство интересовало Вильсона. "К прошлому нет возврата,- провозглашал президент. - Мы боремся за создание нового международного порядка, основанного на широких и универсальных принципах права и справедливости, а не за жалкий мир кусочков и заплат".

Остро чувствуя свое одиночество на дипломатическом фронте, американский президент выдвинул угрозу использования того оружия, эффективность которого он обсуждал с помощниками еще в январе 1918 года. Уже тогда Вильсон прямо сказал главе английской разведки в США Уайзмену, что на будущей мирной конференции у США и Англии будет в руках рычаг огромной силы - контроль над сырьем, необходимым для таких индустриальных центров, как Германия. И ныне в февральской речи он напоминал немцам, что, если их склонность к сотрудничеству не будет соответствовать определенным стандартам, Америка сумеет отгородить высокими тарифами жизненно необходимое сырье и товары. Так вождь американского империализма, с одной стороны, произносил святые слова о суверенитете, самоопределении и открытой мировой торговле, с другой - выдвигал свое главное орудие - свои материальные возможности. Президент не хотел превращать окончание войны в простое перераспределение сил и территорий между европейскими соперниками. То, чего он хотел,- это выбить из рук Европы ключи к мировой истории.

Если Лондон и Париж глухо роптали, то в Петрограде Советское правительство стало реальной надеждой для угнетенных масс Земли, и прежде всего для тех миллионов в серых шинелях, которые умирали за империалистические цели на полях Европы. Ощущая притягательность этой политики мира, американское правительство в первые месяцы 1918 года окончательно определяет свой курс по отношению к Советской России. В конечном счете у Вильсона по отношению к России "вызрели" две цели: реставрировать прежний социальный строй и восстановить Восточный фронт против Германии. Поскольку Советское правительство категорически объявило войну войне, то достижение обеих этих целей вело Вильсона на путь антисоветской борьбы.

В наэлектризованной атмосфере президент Вильсон приступил к осуществлению одной из наиболее темных и позорных операций своей дипломатической деятельности. И здесь слова служили прикрытием дел. Толпам слушателей и миллионам читателей Вильсон говорил щедрые слова о великом русском народе. И одновременно в тиши кабинетов он рассматривал возможности контроля над этим народом японцев и прочих внешних сил, которые могли бы попытаться восстановить Восточный фронт. Эта идея разделялась не только американцами. Англичане (которые, согласно заветам Пальмерстона, "не имеют постоянных друзей, а имеют постоянные интересы") предложили в январе 1918 года японцам оккупировать Транссибирскую магистраль от Владивостока (где уже разместились англичане) до точек соприкосновения с немцами в Европе. В конце февраля разведка доложила Вильсону, что Япония может выступить здесь и без благословения Америки. Призрак укрепившейся на континенте Японии всегда был одним из кошмаров, преследовавших президента Вильсона, этот вариант никак не вписывался в его глобальные стратегические расчеты. Менее всего хотел президент санкционировать превращение хрупкой островной империи в колосса Евразийского материка. В беседах с Хаузом Вильсон выразил крайнюю тревогу. Что же следовало сделать для контроля над Японией? В определении тактики американское руководство раскололось.

С одной стороны, Хауз и его служба говорили, что допуск японцев к одностороннему захвату Сибири будет колоссальной политической ошибкой. С другой стороны, государственный департамент выступил в пользу поддержки японского продвижения и не советовал правительству США вмешиваться в этот процесс. Вильсон был в нерешительности. Он несколько раз переписывал заново послание союзникам. В первом варианте президент придерживался той точки зрения, что для США нецелесообразно участие в походе на Сибирь.

Лондон и Париж усилили натиск на Вашингтон после подписания Брест-Литовского мира. Французы прибегли к весьма своеобразному приему: послали в Белый дом известного философа А. Бергсона, чтобы тот как "профессор профессора" вразумил Вильсона относительно выгод и необходимости восточной экспедиции. 2 мая подал свой голос посол Френсис: "Чем дольше мы ждем, тем сильнее будут позиции Германии". Из Пекина посол США Райнш телеграфировал о мнении своей агентурной сети: следует оккупировать восточную часть России. Лидеры белочехов (Масарик в данном случае) предложили свои услуги. Предложения белочехов оказать содействие в достижении контроля над Россией в общем и целом соответствовали геополитическому мышлению президента.

В начале июля 1918 года, узнав о высадке во Владивостоке японских и английских войск, о прибытии туда белочехов и о декларации Верховного военного совета Антанты о поддержке военной интервенции в Сибири, президент Вильсон окончательно включил американскую оккупацию Сибири в свое стратегическое планирование. 6 июля он зачитал наброски новых приказов политическим и военным советникам. Это был вероломный акт против бывшего союзника, против великой страны, переживающей революцию. Вильсон санкционировал посылку двух военных экспедиций: одну - в Мурманск, другую - во Владивосток. Это был шаг, открыто направленный на удушение Великой Октябрьской революции. Конкретно речь шла о том, чтобы перехватить военные запасы, созданные еще для царской армии, чтобы оставить Красную Армию без вооружения, без средств самозащиты. Целью американской интервенции было создание под прикрытием американских орудий условий для сплочения всех антисоветских сил. В России к власти должны были прийти силы, опекаемые американским правительством. Таким стало американское дипломатическое решение для России.

Давала ли Советская Россия основания для таких акций Америки? Ведь Советское правительство вопреки всему, что о нем говорилось, готово было при определенных условиях стать военным союзником США. Принимая главу американской миссии Красного Креста, В. И. Ленин 5 марта 1918 г. запросил американское руководство, готово ли оно оказать помощь Советской России в случае возобновления войны с Германией, а также в случае, если Япония, сама или по договоренности с Германией попытается захватить Владивосток и Восточно-Сибирскую железную дорогу. В. И. Ленин писал: "Все эти вопросы обусловлены само собой разумеющимся предположением, что внутренняя и внешняя политика Советского правительства будет, как и раньше, направляться в соответствии с принципами интернационального социализма и что Советское правительство сохранит свою полную независимость ото всех несоциалистических правительств"^*.

^* (Документы внешней политики СССР. - М.,- 1959. - Т. 1. - С. 209.)

В. И. Ленин предлагал американскому правительству оказать содействие в расширении сети железных дорог и водных путей как часть взаимного улучшения отношений, экономического сотрудничества и сближения. Известно, что Ленин выступал за улучшение отношений со всеми развитыми капиталистическими странами, но "особенно с Соединенными Штатами", страной схожих континентальных масштабов, страной, с которой Россия исторически всегда была в хороших отношениях и с которой никогда ранее не воевала. Глава Советского правительства постарался наладить контакт с президентом Вильсоном через посредничество руководителя службы американского Красного Креста Р. Робинса.

На Вильсона послание Ленина произвело весьма сильное впечатление. Госсекретарю Лансингу Вильсон написал так: "Предложения определенно затрагивают мои чувствительные струны более сильным образом, чем я мог ожидать от автора. Различия наши лишь в конкретных деталях". Но Вильсон, отражая мнение правящих кругов в целом, хотел подавать милостыню, за которую нужно будет благодарить и платить зависимостью, а не предоставлять помощь, которая могла бы реально облегчить положение русского народа. И он решил задушить новый социальный строй. В середине июля 1918 года он заметил, что в отношениях с Россией речь может идти об образовании нового Восточного фронта против немцев, а не о помощи в экономическом развитии. Вильсон предпочитал, чтобы помощь шла из частных источников (на что даже министр торговли Редфилд отвечал, что это откроет каналы для злоупотреблений, привлечет к делу открытых искателей наживы). Но в дальнейшем и эти виды гуманитарной помощи были забыты. Вперед вышли планы военной интервенции.

Некоторую оппозицию решению Вильсона высадить американские войска во Владивостоке оказал П. Марч, начальник американского генерального штаба. Этот генерал был в свое время наблюдателем во время русско-японской войны и имел свои суждения по данному вопросу. Он полагал, что, несмотря на все предостережения, союзная интервенция в конечном счете выльется в захват Японией части Сибири. Президент игнорировал возражения Марча, как и подобные же предостережения Блисса, Бейкера и Першинга. Теперь он желал показать своим генералам, что не только мыслит глубже их, но и действует решительнее. Совещаясь с Лансингом на борту президентской яхты "Мэйфлауэр", Вильсон 3 июля 1918 г. принимает решение о военном вторжении американцев. 6 июля решение было объявлено высшим военным чинам. Вильсон стоял перед ними с желтым блокнотом, "как школьный учитель, поучающий учеников", отметил скептичный П. Марч. "Почему вы качаете головой, генерал? - обратился Вильсон к Марчу.- Вы полагаете, что японцы не ограничатся 7 тыс. человек и сумеют сделать территориальные приращения?" - "Именно так",- ответил Марч.

Что имел в виду Вильсон, посылая американские войска в Россию? Довольно убедительно пишет об этом Дж. Кеннан: прибытие американских войск, полагал президент, "вызовет такую мощную и дружественную реакцию среди населения, что выступающие за союзников власти, полагаясь на спонтанное демократическое движение, возобладают повсюду в Сибири и Северной России". Самонадеянность Вильсона в этом вопросе заслуживает особого упоминания. Корректируя планы интервенции, президент Вильсон указывал, что их целью будет "помочь русскому народу в его попытках восстановить контроль над своими собственными делами, над своей собственной территорией и своей собственной судьбой". Разумеется, если речь шла о том, чтобы "восстановить", это означало, что Советское правительство, с точки зрения Вильсона, не является законным. Это было откровенное вмешательство во внутренние дела России. Можно себе представить, с каким гневом и красноречием осудили бы "отцы-основатели" Америки во время американской революции любую могущественную державу (скажем, Россию), которая поставила бы перед собою задачу "восстановить" контроль в восставших штатах.

Стремясь укрепить влияние над процессами, происходящими в России, Вильсон одновременно с исключительной подозрительностью продолжал следить за действиями союзников-конкурентов, прежде всего Японии. Так, Вильсон написал американскому послу в Токио Моррису, что, если японское правительство не ограничит свой экспедиционный корпус 7 тыс. человек, он откажется поддержать японские действия. Когда стало ясно, что японцы превзошли свою квоту, специальный помощник президента Полк заклинал японцев ограничиться 10-12 тыс. человек. Японский посол кивал в ответ. Япония на этом (довольно коротком) этапе не желала раздражать могущественную Америку и согласилась ограничить свои силы, оговаривая при этом, что их мало для контроля над Сибирью и что японское правительство сохраняет за собой право послать дополнительные войска, если посчитает это необходимым.

Итак, в середине 1918 года президент Вильсон дает ясно понять, что берет инициативу в свои руки: он готов резко увеличить контингент американских войск на Западном фронте и послать военные экспедиции на север и восток Евразии с целью контроля над частью России.

Любой апологет Вильсона признает, что он абсолютно игнорировал все советы "более либеральных" друзей так или иначе признать Советское правительство и не стремиться его уничтожить.

Когда военный министр Н. Бейкер сообщил генералу Грейвзу о назначении его командующим американскими войсками на советском Дальнем Востоке, он добавил: "Внимательно смотрите под ноги, вы будете шагать по динамиту". На этот раз военный министр был прав: интервенция в Россию стала военным фиаско для США.