5. На военной тропе
Если Европа попадет под господство одной военной державы.., я буду настаивать на вмешательстве Америки в войну.
Пока американские избиратели голосовали за "того, кто уберег нас от войны", события в Европе не изменили общую ситуацию. Прошло второе лето оптимистических ожиданий для воюющих коалиций. Как и в 1915-м, летний сезон 1916 года не принес решающего успеха ни одной из сторон. Фортуна колебалась: весной французам удалось отстоять Верден, но летом немцы отразили наступление на Сомме. "Прорыв Брусилова" пошатнул Австро-Венгрию, но Германия держала войска на завоеванных территориях. О примирении не могло быть и речи ни для одной из сторон. Напротив, обе коалиции лихорадочно искали способ нанести сокрушительный удар, найти любую возможность поставить противника на колени. Все большее число стран вовлекалось в конфликт. Турция и Болгария выступили на стороне Центральных держав, Румыния и Италия - на стороне Антанты. Англичане ужесточили экономическую войну, а это вследствие тесных экономических связей Англии с Америкой сразу же оказало воздействие на США. Нейтральная торговля (и прежде очень ограниченная) становилась из-за действий Англии практически невозможной. В Лондоне для реализации тотальной морской блокады изобрели новый рычаг воздействия на нейтралов: всем владельцам нейтральных судов было предписано подчиняться правилам английского адмиралтейства. Взамен им предоставлялась возможность покупать английский уголь во всех портах мира. Тот из судовладельцев, кто подписывал такое соглашение, одновременно брал на себя обязательство информировать адмиралтейство о всех своих судах и не имел права давать суда во фрахт любому лицу или любой стране без одобрения Англии, должен был тесно сотрудничать с англичанами в сделках с Голландией и Скандинавией.
Хотя самоуправство англичан на морях вызвало известное напряжение в англо-американских отношениях (особенно ощутимое в ноябре - декабре 1916 г.), оно объективно поворачивало американскую дипломатическую машину в сторону Антанты. Нужно было либо возмущенно отвергнуть вседозволенность Лондона на морях (чего в Вашингтоне не хотели ни по экономическим, ни по геополитическим соображениям), либо найти модус вивенди, а это значило активно подыгрывать Англии и ее союзникам.
Германия интенсифицировала подводную войну, стремясь поставить зависимую от импорта Британию на колени. В те месяцы, когда предвыборная кампания в США достигла пика, немецкие подводные лодки совершили серию нападений на невоенные суда. Между апрелем и августом тоннаж потопленных немцами судов был меньше 200 тыс. тонн, в сентябре 1916 года он достиг 230 тыс., а в октябре 1916 года - январе 1917 года средний тоннаж потопленных за месяц судов составил 350 тыс. тонн. С июня 1916 года по январь 1917 года немецкие подлодки и рейдеры потопили невоенные корабли общим тоннажем 2 млн. тонн.
Но этого не было достаточно, чтобы выбить Англию из седла, чтобы задушить ее военную промышленность. Ситуация активно обсуждалась на совещании высшего руководства Германии в замке "Плесе" 31 августа 1916 г. К этому времени уже не кайзер Вильгельм и канцлер Бетман-Гольвег, а фельдмаршал Гинденбург и генерал Людендорф решали судьбу Германии.
Необычная карьера В. Вильсона, за несколько лет перешагнувшего много ступеней и превратившегося из рядового университетского профессора в губернатора и президента, по скорости продвижения имела в Европе лишь один аналог - стремительное восхождение к власти генерала Гинденбурга. К началу мировой войны генерал-лейтенант Пауль фон Гинденбург уже три года находился на пенсии и полагал, что его генеральское звание - "это гораздо больше, чем я когда-либо смел надеяться". Никто никогда не мог вспомнить о нем ничего выдающегося. Но уже через месяц после начала войны призванный на действительную службу Гинденбург осуществил окружение русских войск в Восточной Пруссии. Тогда же мир первые узнал о мозговом центре его штаба - начальнике штаба генерал-майоре Э. Людендорфе. Выходец из небогатой аристократической семьи, гордившийся своими предками из Тевтонского ордена, Гинденбург олицетворял прусскую военную касту. По внешности это был типичный германский генерал: плотного сложения, неподвижное тяжелое лицо, кайзеровские усы. "Внешне он казался умнее, чем был на самом деле, но был всегда спокоен и собран, как конституционный монарх, действующий по подсказке своего министра Людендорфа". Людендорф был, видимо, самым одаренным генералом кайзеровской армии. Он никому не внушал симпатии, но все отмечали ум и энергию этого нервного человека. Внешность его была далеко не внушительная. Коротконогий, с двойным подбородком, почти совсем лысый в свои пятьдесят с небольшим лет, он отнюдь не был Зигфридом немецких легенд. Но его память, быстрота реакции и стратегический талант не подвергались сомнению. Не отличаясь тактом, он неизбежно сорвался бы со служебной лестницы, но монолит Гинденбурга прикрывал его все военные годы. Этот дуэт два года руководил Восточным фронтом Германии, а в августе 1916 года возглавил все ее вооруженные силы. Более того, по мере того как кайзер, Бетман-Гольвег и не реализовавшие "планы Шлиффена" генералы теряли престиж и влияние, уходя в политическое небытие, тандем Гинденбург - Людендорф практически осуществлял в стране военную диктатуру. Поздней осенью 1916 года германская дипломатия осуществлялась за столом фельдмаршала Гинденбурга, советующегося лишь с генералом Людендорфом.
Призыв адмиралов начать неограниченную подводную войну - при всей внешней привлекательности, при всех обещаниях "задушить Англию" - пока не показался военному руководству безупречным. Потерявший значительную долю влияния Бетман-Гольвег сумел все же внушить Гинденбургу, что риск провоцирования огромной мощи Соединенных Штатов превосходит ожидаемые выгоды. Германия как бы остановилась в нерешительности, откладывая последний шаг из опасения вовлечь в войну против себя последнюю еще не задействованную крупную мировую силу. Отметим, однако, что это были тайно принятые решения и американское посольство в Берлине находилось буквально в агонии, стремясь узнать судьбу "морского" вопроса. Поэтому в Вашингтон вначале была отправлена паническая, а затем успокоительная телеграмма.
Ясно было одно: оба главных противника - Англия и Германия - готовятся к войне до победы. Новый премьер-министр Англии Д. Ллойд Джордж заявил 28 сентября 1916 г., что Англия "не потерпит" посредничества Соединенных Штатов и полна решимости вести войну до тех пор, пока "прусский военный деспотизм не будет разбит раз и навсегда". Не менее решительные и воинственные заявления раздавались из Берлина.
Отчаянная борьба в Европе делала сохранение американского нейтралитета все более сложной задачей. И дело было не только в английской блокаде и ярости тевтонских подлодок. Перемены в мышлении части правящего класса США были не менее важны. Здесь все полагали, что устремившиеся в смертельную борьбу европейцы рано или поздно решат свой спор и на окровавленных полях будет объявлен победитель. Как он посмотрит на алчного ростовщика из-за океана? Не обратит ли победившая группировка свою освободившуюся энергию против Штатов?
А с другой стороны, Соединенные Штаты могли бы, оказав помощь, возглавить победоносных союзников и занять самое почетное и выгодное место на мирной конференции.
В новой обстановке прежнее, несколько высокомерное предложение посредничества было уже нереалистично. Вильсон прошел два этапа своей дипломатии посредничества. На первом он хотел "повернуть колесо истории", восстановить мир между Англией и Германией путем "честного арбитража" и создать несравненное мировое трио. В 1916 году эти попытки потеряли всякое основание. На втором этапе Вильсон предлагал Лондону услуги уже не равноотстоящего объективного посредника, а потенциального союзника Антанты. Предлагалось огласить мирные предложения (которые Лондон предположительно принимал, а Берлин - нет), и США с видом озабоченности лишь окончанием кровопролития встали бы на сторону Лондона, Парижа и Петрограда. На этом - втором - этапе Вильсон не учел "несвободы" Лондона, его связанности союзнической стратегией и тайными договорами. Неожиданно большой оказалась и оппозиция милитаризму внутри США. Таким образом, автономия Антанты и особенности положения на внутриполитической арене накануне выборов лишили оснований и эту вторую попытку американской дипломатии ворваться в европейский спор и решить его к своей выгоде.
Третий этап наступает после "мертвого сезона", связанного с выборами, зимой 1917 года.
В сентябре - октябре 1916 года президент Вильсон затеял своего рода флирт с германским руководством. Причиной послужил вызов, брошенный ему Лондоном. Растущая сила здесь - Д. Ллойд Джордж дал сенсационное интервью американскому журналисту: "Борьба должна быть завершена нокаутом.., нейтралы с их лучшими из помыслов и гуманисты, руководимые высшими мотивами, должны знать, что на этом этапе борьбы не должно быть внешнего вмешательства. Британия не просила о вмешательстве, когда она была не готова к борьбе. Она не потерпит этого вмешательства и сейчас". Напрасно коллеги говорили Ллойд Джорджу, что Англия берет в долг у США 2 млн. фунтов стерлингов ежемесячно, напрасно Грей просил смягчить сказанное. Ллойд Джордж шел своим путем.
Президент Вильсон поручил полковнику Хаузу прозондировать позицию Берлина и предложить посредничество президента Вильсона послу Германии в США Бернсторфу. У графа Бернсторфа загорелись глаза, он увидел в тайном предложении Вильсона мощный рычаг, способный повернуть в пользу Германии схватку двух коалиций. Теряющий престиж и власть канцлер Германской империи Бетман-Гольвег уже видел, что несет продолжение войны для Германии. Он придал неофициальным предложениям Вильсона вид единственной реальной надежды для Германии. Американское посредничество было обрисовано кайзеру и военному руководству как "перст господний", как реальный способ ударить по Антанте с тыла, как спасительный дипломатический прорыв. И Бернсторф в Вашингтоне, и посол Джерард в Берлине подчеркивали значимость американской инициативы и указывали на привлекательность возможного дипломатического поворота. С благословения господствующих в Берлине сил канцлер Бетман-Гольвег стал весьма настойчиво просить у Вильсона продолжения развития интриги.
В середине октября 1916 года посол Бернсторф получил личную аудиенцию Вильсона. Озлобленный неудачей на английском фронте своей дипломатии, президент излучал само благорасположение к немцам. Он поделился с послом Германии трудностями своих отношений с проанглийской партией, возглавляемой Рузвельтом и Лоджем, и сказал, что, по его мнению, решение спорных проблем путем только военных усилий маловероятно. Этот зондаж был прекращен на месяц из-за выборов, но уже 14 ноября в Белом доме обсуждались такие инициативы, которые едва ли понравились бы антантовским союзникам. Президент был полон решимости вторгнуться в европейский конфликт. 14-15 ноября в правительстве обсуждался вопрос: что будет, если Германия согласится на американское посредничество, выступит за приемлемый компромисс, в то время как Антанта выступит против? Вполне резонно было предположить, что в этом случае вызревал союз США и Германии. Кто мог поручиться, что страны Антанты не объявят войну Соединенным Штатам? Хауз записал в своем дневнике: "Он (Вильсон) думает, что они не осмелятся прибегнуть к этому, а если и решатся, то не смогут причинить Америке серьезный ущерб. Я снова не согласился с ним. Я полагал, что Великобритания может уничтожить значительную часть нашего флота и перевезти войска Японии в количестве, достаточном для захвата некоторых частей Соединенных Штатов".
Во второй половине ноября президент Вильсон делится со своим ближайшим окружением самыми сокровенными мыслями. 25 ноября он записывает свои стратегические соображения. ("Важнейшая сделанная мною в жизни работа",- сказал президент жене.) В этом документе обобщающего характера Вильсон пишет о трудностях точного выяснения причины и определения виновника войны. "Причины этого мирового переворота остаются неясными. Цели, достижение которых удовлетворило бы воюющие страны, также никогда не были ясно определены. Не известно, какие побудительные мотивы привели к началу войны. Мир может только гадать, какие окончательные результаты, какой фактический обмен гарантиями, какое политическое переустройство или перемены, какая стадия или степень военных успехов могли бы привести к окончанию войны". (Подчеркнутые слова Вильсон зачеркнул в окончательной редакции.) В резюме этого чрезвычайно важного документа он указывает на зависимость будущей американской политики от целей, за которые борются оба военных блока. Для достижения собственных целей Америке нужно будет заставить воюющие страны определить эти свои цели, и чем раньше это произойдет, тем лучше.
Ближайшее окружение президента увидело уязвимость этого документа. Его оглашение (Вильсон хотел послать ноту такого содержания всем воюющим странам) показало бы своекорыстные мотивы политики Америки. Ясно было, что прежде всего подчеркнутый "нейтрализм" ноты ударит по американо-английским отношениям. Государственный секретарь Лансинг спросил президента: "Представьте, что Германия покорно согласится с президентом, а союзники (Антанта.- А. У.) откажутся сделать это, в каком положении мы окажемся? Как мы сможем тогда прийти в лагерь союзников? Это создаст нам тяжелейшие осложнения". Полковник Хауз также видел подводные камни нового кредо патрона.
Под градом вопросов, под влиянием сомнений Вильсон согласился отложить публикацию ноты, но категорически отказался идти по пути американо-английского сближения, адвокатами которого были Лансинг и Хауз. Теперь ясно, что президент не хотел связывать себе руки. Он не стремился становиться вровень с англичанами, президент ставил целью зарезервировать для Америки абсолютно обособленную позицию в будущей перестройке мира. 8 декабря 1916 г. Вильсон указывает Хаузу, что старые планы неудовлетворительны. Соединенным Штатам необходимо новое, смелое дипломатическое планирование.
Каким должно было быть это новое планирование, говорит ужесточение американского финансирования союзников. Было очевидным, что Англия стоит на грани финансового краха - и это в условиях, когда население Британских островов все более зависело от сырья, вооружения и продуктов американской экономики. Президент не поддержал тех (Дж. П. Моргана и др.), кто хотел облегчить положение Англии новыми займами, и приложил усилия к тому, чтобы призвать банкиров не инвестировать в текущее сложное время своих авуаров в заграничную экономику. Англия, уповая на большее - на вступление Америки в войну,- стиснув зубы, сама отложила просьбы о кредитах. Так, хладнокровно осаживая прежнюю владычицу морей, Вильсон готовился сыграть главную роль в новом мировом раскладе сил.
Именно в период ужесточения американской позиции в отношении стран Антанты немцы предприняли первый серьезный маневр по достижению мира. Если уж окончательного решения нельзя было достичь, надеясь лишь на германское оружие, следовало использовать тот благоприятный для Берлина поворот в мировом конфликте, который обозначился осенью 1916 года. После оккупации Сербии последовали впечатляющие победы германских дивизий в Румынии. Бухарест пал 6 декабря, и Балканский полуостров фактически стал германской вотчиной. Путь на Ближний Восток и далее был открыт. Стратеги германского генерального штаба видели, как захлебывались наступательные операции Брусилова, они учитывали и растущие потери английского флота. Оптимизм им придавал плохой урожай в Англии и в США. Война ослабляла Францию, ведь боевые действия велись в ее прежних индустриальных центрах.
Пожалуй, впервые основные фракции в Германии пришли к согласию, и 7 ноября глава военной машины фельдмаршал Гинденбург и глава дипломатической машины Бетман-Гольвег выработали общую точку зрения. Германские армии глубоко вклинились в чужие территории, и Берлин надеялся продиктовать мир по-тевтонски - мир, выгодный победоносным Центральным державам. И вдруг перед изумленным рейхстагом канцлер Бетман-Гольвег 12 декабря 1916 г. заявил о готовности имперского правительства начать переговоры о мире со своими противниками. Характерно, что канцлер ни слова не сказал о германских условиях. Сейчас понятно, почему. Знай об этом заинтересованный мир, адресаты мирных предложений, это сразу бы оттолкнуло их от германских сирен мира. На Востоке немецкие требования включали аннексию Курляндии и Литвы, вассальную зависимость от Германии Польского королевства, на Западе - аннексию французских территорий Брие и Лонгви, Люксембурга, бельгийского Льежа, зависимость Бельгии, выплату репараций Германии, возвращение ей колоний (за исключением Киаочао в Китае, Каролинских и Марианских островов) и аннексию Бельгийского Конго.
Посредниками в этих "миротворческих" усилиях Берлина стали американские дипломаты. 18 декабря 1916 г. посол США Пейдж по просьбе германского правительства передал ноту Берлина английскому министерству иностранных дел. Посол просил конфиденциально сообщить ему предполагаемый ответ британского правительства. Вильсон желал знать расклад сил в английском кабинете. Президенту важно было предугадать реакцию Лондона на возможные инициативы Вашингтона.
Нота Берлина от 12 декабря 1916 г. была написана, как оценил ее Д. Ллойд Джордж, языком страны, "уверенной в несокрушимой силе своей армии, державы, хвастающей рядом оглушительных побед над противниками и тем, что она способна и в будущем отразить все попытки противника отобрать захваченные ею обширные территории". Действительно, сокрушаясь о "катастрофе, которую не могли сдержать узы общей цивилизации, насчитывающей более тысячи лет", угрожающей "похоронить под обломками цивилизации все те духовные и материальные достижения, которыми гордилась Европа в начале XX века", канцлер Бетман-Гольвег писал, что "общее положение оправдывает надежды Германии и ее союзников на дальнейшие успехи". Бетман-Гольвег питал определенные надежды. В письме Гинденбургу он сообщал, что выигрышное военное положение Германии не позволит противникам напрочь отвергнуть немецкие предложения, по крайней мере это касается Франции. Послу в Вене он писал, что ответом не может быть полный отказ.
Как и можно было предположить, Антанта потребовала внести ясность относительно предложений Берлина: на каких условиях он согласится подписать мирное соглашение. Союзники подозревали - и справедливо,- что эти условия будут жестоки. Ответ антигерманской коалиции Берлину был вручен французским правительством послу США во Франции 30 декабря 1916 г. Сутью ответа было следующее: "Простое предложение о начале переговоров без указания условий не может считаться настоящим мирным предложением. Выдвинутое имперским правительством лицемерное предложение, в котором нет, по существу, никаких точных указаний, представляется в большей степени военным маневром, чем предложением о мире". Следовали подписи России, Франции, Великобритании, Японии, Италии, Сербии, Бельгии, Черногории, Португалии и Румынии.
На этом этапе, желая быть главной разводящей фигурой в мировой игре, Вильсон хотел показать свободу своего маневра в мировой политике. Он не стал изобличать лживость мирных инициатив Берлина. Напротив, 15 декабря 1916 г. американский поверенный в делах в Берлине Дж. Грю передал канцлеру Бетману-Гольвегу: "Президент самым искренним образом желает практического сотрудничества с германскими властями". Со своей стороны, германский канцлер, желая "пробить" дипломатическую изоляцию Германии, немедленно обратился к президенту Вильсону: "Я искренне надеюсь, что наше официальное и торжественное предложение немедленно начать мирные переговоры... совпадет с желаниями президента Соединенных Штатов". В окружении Вильсона даже явный англофил Лансинг призвал серьезно отнестись к германской инициативе. 12 декабря госсекретарь, президент и Хауз обсуждали немецкую позицию и пришли к выводу о необходимости доработки американских мирных предложений. Вильсон закончил правку 17 декабря, и нота США была послана на следующий день всем воюющим странам. Ее наиболее примечательной чертой было требование к воюющим сторонам определить свои конкретные цели.
Англия, Россия, Франция и их союзники имели теперь две мирные инициативы - германскую и американскую. Реакция на германский демарш приведена выше. С ответом американцам тоже не было задержки.
Антанта приняла ноту Вильсона, пожалуй, не менее сурово, чем за 20 дней до того заявление Германии. Указание в американской ноте на фактическое тождество целей обеих воюющих сторон было для нее неприемлемо. Необходимо добавить, что Вильсон, который через три месяца призовет свою страну к войне с Германией, едва ли за эти месяцы "переосмыслил" тезис о совпадении целей двух коалиций. В апреле 1917 года он уже не говорил об этом тождестве. Это ли не свидетельство "реалполитик" прославленного моралиста во внешней политике?
В ответе Антанты упоминалось о судьбе Бельгии, Люксембурга, Сербии, Армении, Сирии, о налетах "цеппелинов" и т. п. Страны Антанты выдвигали свои условия, главными среди которых были: восстановление Бельгии, Сербии, Черногории с соответствующим возмещением; эвакуация занятых территорий Франции, России и Румынии при условии соответствующих репараций; освобождение итальянцев, славян, румын, чехов и словаков от чужеземного ига; изгнание из Европы Оттоманской империи, показавшей себя инородным телом в западной цивилизации; избавление Европы от жестокого ига прусского милитаризма. Как видим, условия стран, которые через три месяца станут союзниками США, резко отличались от американского представления о приемлемом мире. Напомним, что это было первое определение целей Антанты, которые Англия и Франция отстаивали на Версальской мирной конференции.
Смысл ответа союзников можно суммировать краткой фразой, приписанной к нему новым министром иностранных дел Англии Бальфуром: "Мир не может быть прочен, если он не будет основан на победе союзников". Реакцию их империалистического соперника можно было предугадать. Посол Бернсторф передавал: "Мое правительство не намерено в настоящий момент публиковать какие бы то ни было мирные условия, так как наши враги опубликовали такие условия, которые имеют целью бесчестие и разорение Германии и ее союзников". Но вот условия, на которых Берлин готов начать переговоры: возвращение Верхнего Эльзаса, занятого французами; установление такой границы, которая защищала бы Германию и Польшу от России; наделение Германии колониями, соответствующими ее населению и экономическим интересам; гарантия безопасности Германии в Бельгии; компенсация германским предприятиям и людям, пострадавшим в войне; свобода морей. Итак, Германия требовала аннексий и контрибуций за счет Франции и России, опеки над Бельгией, передачи ей части английских и французских колоний. Империалистическая война после оглашения этого взаимоисключающего набора условий с двух сторон продолжалась уже без всяких шансов на компромиссный исход.
На фоне этой дипломатической перепалки Вильсон в декабре 1916 года отдает распоряжение Лансингу предложить воюющим державам ответить на его манифест от 18 декабря тайно, "чтобы правительство Соединенных Штатов могло в ответ передать конфиденциальным образом правительствам другой группы воюющих стран условия противника, без шума узнать, существует ли какое-либо основание для надежды на переговоры или созыв мирной конференции". Но ни англичане, ни немцы не желали уже играть "втемную". Первые хотели привлечь США, вторые - устранить. Обе стороны намекнули на свои цели, отвечая на манифест Вильсона публично. Лондон заявил о своем намерении уничтожить германский милитаризм и взыскать с Германии контрибуцию. Берлин повторил, что готов вести лишь прямые переговоры (без американского посредничества), он явно надеялся полностью использовать присутствие германских войск на территории противника. Посредничество ослабляло бы значимость этого обстоятельства. Могли ли немцы объявить во всеуслышание, на каких условиях они приемлют мир? Германская ответная нота всячески избегала обсуждения этого вопроса, призывала Вильсона способствовать скорейшему созыву мирной конференции, но отнюдь не предлагала американскому президенту участвовать в этой конференции. Это ли был искомый удел для нового империалистического центра? Понятно, что Вильсон и его коллеги были глубоко разочарованы позицией немцев, и Хаузу поручили поставить об этом в известность Бернсторфа.
Посол Бернсторф сообщил в Берлин 29 декабря о предложении Хауза провести "абсолютно конфиденциальные" переговоры. Важными в этих обстоятельствах были инструкции, данные Бернсторфу Берлином. Поручалось довести до сведения советника президента, что Германия не желает участия США в мирной конференции. Максимум того, что "позволяли" немцы Вильсону,- подписать с Германией договор о международном арбитраже и присоединиться к создаваемой Лиге наций. Такая "щедрость" Берлина могла вызвать лишь сарказм Вильсона. Пораженный высокомерием кайзеровской Германии, Хауз оценил изложение Бернсторфом германской позиции как самый важный нажим, осуществленный европейской страной с начала войны. Немцы откровенно хотели использовать Вильсона в борьбе против своего противника.
Видимо, в мышлении Вильсона это произвело известный поворот. Он приказал оповестить немцев, что о мирном разрешении конфликта можно будет говорить только после того, как Германия четко определит свои цели в войне и доверит изложение этих целей американской стороне. Вильсону стало ясно стремление Германии использовать США для узаконивания своих военных побед, не желая при этом допускать заокеанскую державу к дележу европейского пирога. Это и предопределило реакцию президента. Гнев Вильсона был велик в отношении обеих сторон, но особенно досадили ему немцы. Он готов был требовать немедленной отсылки Бернсторфа.
Опасность быть оттесненным от величайшего события политической жизни, возможно, отравила ему в эти дни празднование своего шестидесятилетия. Чувствительный президент нуждался в человеческом тепле. Жена и три дочери встретили с ним рождество. В Овальном кабинете рядом с картами фронтов поставили рождественскую елку.
И все же жесткость ответа европейцев и раскол внутри страны не давали Вильсону покоя. На второй день после рождества он пишет военному министру Бейкеру, с которым все более сближается: "Каждый день я испытываю желание видеть в нашей стране больше подлинных американцев. Почти все наши граждане, живущие по эту сторону от Миссисипи, рассуждают в соответствии с мнениями одной из борющихся за океаном группировок". Президент хотел, чтобы американский народ ощутил свою особую миссию в мире, он стимулировал формирование специфической идеологии американоцентризма. Это был начальный этап формирования интервенционистского консенсуса, который следовавшие за Вильсоном президенты на протяжении XX века использовали не раз.
Создать этот консенсус было непросто. Примером тому может служить борьба в сенате, где сторонники Антанты бичевали трусость президента, а противостоящие им республиканцы обрушивались на только еще формирующуюся идею американского главенства в "крестовом походе" в Европу "для обеспечения мира и справедливости во всем мире", на вильсоновские призывы к народу Соединенных Штатов "быть готовым предоставить все возможные ресурсы, как в людских, так и материальных средствах, для осуществления такого предприятия".
Но внутреннее противодействие уже не могло остановить эволюцию вильсоновского курса. США начали делать шаги в сторону коалиционного взаимодействия с Англией, Францией и Россией. Этот вариант вторжения на мировую арену стал больше соответствовать глобальным проектам Вильсона. Помимо непосредственных дипломатических расчетов существенную роль играли и другие обстоятельства. Во-первых, общественное мнение в США больше симпатизировало Англии и Франции, чем их противникам. Сказались и этническая связь с Англией, и воспоминания о помощи французов в период борьбы Америки за независимость. Во-вторых,- и это, пожалуй, важнее - за годы войны экономические связи США с Антантой превратились в самодовлеющий фактор. Американские банки кредитовали военные усилия Антанты. Американские заводы выполняли ее заказы.
А в Берлине, судя по всему, военная партия после дипломатического "отступления" под нажимом Бетмана-Гольвега осенью 1916 года снова начала забирать бразды правления в свои руки. Складывается впечатление, что немцы почувствовали склонение чаши весов в пользу германского оружия. Ослепленные самообманом правители Германии решили 8 января 1917 г. начать неограниченную подводную войну. Напрасно Бернсторф умолял отложить этот шаг до окончательного выяснения позиции Вильсона. В Берлине не знали, что Вильсон уже фактически отвернулся от германского фронта своей дипломатии, что Хауз конфиденциально совещался с главой британской разведки в США сэром Уильямом Уайзменом. Англичанин не скрывал, что имеет прямой контакт с британским кабинетом, и 26 января 1917 г. передал Хаузу согласие Англии начать обсуждение условий мирного соглашения, если Германия выдвинет разумные условия заключения мира. Собственно, англичане уже знали о решении немцев обратиться к неограниченной подводной войне, и их согласие или несогласие участвовать в мирных переговорах уже мало что меняло.
Президент Вильсон уже в середине января пришел к окончательному выводу, что обе коалиции ведут дело к своей решительной победе, а не к некоему примирительному торгу. Компромисс исключался. Обе коалиции хотели использовать США, но отнюдь не в роли верховного арбитра, а в качеств рычага воздействия на противоположную сторону. Наступало время для США определить свою позицию.
Посольства США получили зашифрованный текст речи президента. В этой речи экзальтация Вильсона достигла своего пика. Он призывал к "миру без победы", к миру равных, поскольку, мол, "лишь мир между равными является устойчивым". Вильсон призывал к реализации лучших из принципов: к равенству всех наций, к праву народов на самоопределение, к свободе морей, к демобилизации крупных армий. "Это американские принципы, американская политика,- увещевал президент,- и я говорю от лица молчаливых масс человечества". Главной идеей речи было утверждение, что США имеют право на участие в определении основных черт послевоенного мира. Америка постарается внести в строительство новой мировой системы свое понимание того, какой она должна быть.
Судя по внешним признакам, речь была принята благожелательно. Министерство иностранных дел России одобрило "широкие гуманистические принципы" Вильсона, социалисты - депутаты французского Национального собрания назвали эту речь "хартией цивилизованной Вселенной", идеи речи горячо поддержали британские тред-юнионы.
Если же отойти от поверхностных, протокольных оценок, то речь Вильсона отнюдь не вызвала восторга воюющих стран в Европе. Как пишет американский биограф Вильсона А. Волворт, "борющиеся вожди Европы смотрели на американского президента как на вторгшегося пришельца, который отнимает у них кусок мяса. Идея "правительства, правящего с согласия управляемых", была неприемлема для таких империй, как Австро-Венгрия и Турция; не могли союзные страны постичь идею длительного "мира без победы" над германским милитаризмом".
Разрыв между словами и делами, идеями и реальностью был вопиющим. Благородные принципы граничили с циничной реальностью. Главное существенное противоречие данной речи Вильсона заключалось в том, что он, не моргнув глазом, сразу же после провозглашения "мира без победы" (как якобы единственного, который может быть долговечным) приступил - уже в следующем абзаце - к описанию мира, который мог быть достигнут лишь в случае победы одной из сторон, а именно победы антигерманской коалиции. Могла ли Австро-Венгрия пойти на мир, означавший ее распад? Могла ли Британия пойти на мир, означавший отделение доминионов? Да и нужно ли говорить, что во всех европейских столицах отнюдь не хотели "мира среди равных"?
На уровне внутриправительственных дискуссий и английский, и французский кабинеты выразили большое сомнение по поводу идей Вильсона. Неприемлемым пунктом для союзников была сама постановка вопроса: "Мир без победы". И Ллойд Джордж, и Клемансо вопрошали: как же может быть освобождена Польша и как можно достичь самоопределения для подвластных Турции, Австро-Венгрии и Германии народов без победы и притом без победы союзников? Нежелание президента считаться с действительностью было очевидно более чем когда-либо. "Для союзников эта фраза была оскорблением, для немцев - шуткой",- писал талантливый и энергичный лидер британского империализма Ллойд Джордж о дипломатической инициативе Вильсона.
Более всего интересовала Вильсона реакция на его речь от 22 января германских правящих кругов. 24 января он писал: "Если Германия хочет мира, она может получить его быстро, если доверится мне и даст мне шанс". Президент приказал Хаузу тайно увидеться с Бернстор-фом и сказать о существовании "страшного вероятия" того, что США и Германия встанут на тропу, ведущую к их столкновению. Полковник немедленно выполнил поручение.
Именно в эти дни в привычной манере тевтонской грубости и отсутствия такта Берлин решил прекратить обсуждение абстрактных схем.
Нужно сказать, что посол Бернсторф, в отличие от дуэта Гинденбург - Людендорф, отчетливо представлял себе силу Америки и значимость ее вступления в войну В эти решающие дни он всемерно старался предотвратить крупную ошибку Берлина. Но напрасно. 21 подводная лодка уже вышла в море с приказом топить все движущиеся цели. Адмирал Хольцендорф дал Гинденбургу гарантии, что через пять месяцев неограниченной подводной войны Англия будет вынуждена запросить мира. Людендорф потребовал нанести подводный удар с максимальной силой.
31 января секретарь Тьюмалти принес Вильсону бюллетень, сообщающий о повороте в германской политике. Президент несколько раз в изумлении перечитал текст. Он побледнел и сжал губы, а после долгого молчания изрек: "Разрыв отношений, который мы долго старались предотвратить, теперь кажется неизбежным". В восемь вечера Бернсторф представил официальный текст ноты, которую он 12 дней держал под спудом. Берлин объявил, что будет топить все суда в зоне, окружающей Англию, Францию, Италию, а также в Восточном Средиземноморье. Гарантировался проход одному (в неделю) американскому пассажирскому пароходу из Нью-Йорка в Фальмут, если он будет выкрашен в красную и белую полосу и не будет иметь контрабанды.
Понимали ли немецкие адмиралы, что последует за их требованиями? Глава штаба германского адмиралтейства адмирал фон Хольцендорф писал командующему генеральным штабом фельдмаршалу фон Гинденбургу: "Если правительство Соединенных Штатов вступит в войну, оно одним махом потеряет источник торгового процветания, который дал Соединенным Штатам нынешнюю растущую политическую значимость. Они стоят лицом к лицу с японской угрозой; они не могут ни причинить нам материального ущерба, ни предоставить материальных преимуществ нашим врагам... С другой стороны, я даю гарантию, что подводные лодки приведут нас к победе".
Германское военное мышление показало пределы реалистического восприятия мира. Военные владыки Германии недооценили сразу нескольких процессов и явлений. Во-первых, президент Вильсон, будь он даже абсолютным пацифистом (каковым он никогда не был), не смог бы спокойно перенести наступления германского подводного флота на всю морскую торговлю США. Во-вторых, как участник конфликта, США представляли собой исключительную силу - и экономическую, и военную. В-третьих, они могли (что и доказали впоследствии) внести свой вклад в сдерживание вооруженных сил Германии. Стратегический просчет Германии привел Америку в Европу.
С самого начала мирового конфликта - с августа 1914 года - Вильсон добивался союза, а не столкновения трех "центров белой расы" - США, Англии и Германии. И сейчас, на третьем году бескомпромиссной борьбы, его заботили судьбы "белой цивилизации". В решающие дни февраля 1917 года, когда Германия объявила неограниченную подводную войну, Лансинг записывает поразительные комментарии к поведению Вильсона. "Президент, хотя он глубоко возмущен вызывающей нотой Германии, сказал, что он не уверен в том, какой курс мы должны принять, и должен подумать. Он все больше находится под впечатлением того, что доминирование "белой расы" в мире все большим бременем ложится на нашу способность сберечь нашу страну, поскольку именно нам придется восстанавливать мир"- Но солдафонская тупость Германии дает Америке желанный шанс взять в руки мировые судьбы, и Вильсон просит Лансинга приготовить ноту о прекращении дипломатических отношений с Берлином. На следующий день их мнение поддержал Хауз. Дипломатический триумвират во главе с Вильсоном встал на тропу войны. Обсуждение ноты с кабинетом и ведущими сенаторами-демократами было уже проформой.
Перед объединенной сессией обеих палат конгресса 3 февраля Вильсон обличил германское "варварство" (по совету Лансинга).
Немцы в последний момент постарались предотвратить поляризацию Америки. Статс-секретарь Циммерман просил президента "потерпеть" два месяца - за это время германские подводные лодки сделают свое дело и оставят Англию "бездыханной". Для Вильсона предложение Циммермана было верхом наивности. Как могли в Берлине не понимать страха Америки стать следующей немецкой жертвой? Язык президента в эти часы был далек от дипломатических условностей. Он говорил о Германии как о "сумасшедшем, которого нужно приструнить".
Внутреннее положение в стране становилось все более напряженным. Посол Спринг-Райс так обрисовал его: "Положение в США можно уподобить состоянию сельтерской воды в бутылке, когда проволока снята, а пробка еще не вынута". И он же отметил, что если бы война началась, то она была бы "войной американцев в защиту чисто американских интересов".
Союзники, и прежде всего англичане, теперь уже открыто надеялись на присоединение Америки к Антанте. 21 марта 1917 г. Лондон получил из своего посольства в Вашингтоне депешу: "По-видимому, Вильсон действительно готов помочь нам, и помочь серьезно. Он делает почти все, что может, но я полагаю, что он постарается избежать формального союза с нами. Он поистине ловок, как кошка". Руководители Антанты, находясь еще только на подходе к выработке общей с США стратегии, ощутили особый курс Вашингтона, стремление искать не компромисс, а способ превзойти уставший и ослабевший Старый Свет. Посылая адмирала Симса для координации действий с Лондоном, начальник американского морского штаба Бенсон изрек: "Не давайте англичанам пускать вам пыль в глаза. Мы вовсе не намерены таскать для них каштаны из огня. Мы так же охотно воевали бы с англичанами, как будем воевать с немцами". Такой цинизм на фоне приближающейся решающей схватки не оставлял у союзников сомнений: США будут воевать ради собственных целей.
Важно внимательно прочитать второе инаугурационное послание президента Вильсона, зачитанное им при принятии присяги 5 марта 1917 г. Вильсон вещал о вступлении страны в новую эпоху - в эпоху активного участия в мировых делах в самом полном объеме. "Мы больше не провинциалы,- заявил президент. - Трагические события тридцати месяцев той жизненной бури, сквозь которую мы прошли, сделали нас гражданами мира. Пути назад нет. Затронута наша судьба как нации, хотим мы того или нет".
Вместе с Хаузом и заместителем военно-морского министра Ф. Рузвельтом было принято решение о резком увеличении военно-морского флота. 24 марта Вильсон отозвал американцев из Бельгии и поручил министру военно-морского флота Даниэлсу начать координацию операций с британским адмиралтейством.
В эти часы воинственной лихорадки Вильсона иногда посещали и минуты озарения: "Стоит повести народ на войну - и он забудет, что когда-то существовало такое понятие, как "терпимость". Чтобы сражаться, нужно быть грубым и безжалостным, и дух безжалостной грубости войдет во все фибры нашей национальной жизни, занесет инфекцию в конгресс, в суды, в марширующего полицейского, в человека на улице". В минуты сомнений он считал, что конституция будет подорвана, право свободы слова и собраний отменено. Законы и мораль ослабнут, охотники за наживой возьмут верх. А чтобы вернуться к прежнему, потребуется целое поколение. Эти мысли будоражили Вильсона.
Последней каплей, наполнившей Вильсона решимостью броситься в мировой конфликт, было сообщение от посла Пейджа из Лондона. Посол передавал перехваченное англичанами послание германского секретаря по иностранным делам Циммермана германскому послу в Мексике. (Текст этой ноты был послан послу Бернсторфу, но англичане дешифровали ее и передали в американское посольство.)
Вот текст печально знаменитой "ноты Циммермана": "1 февраля мы намерены начать неограниченную подводную войну. Несмотря на это, хотелось бы, чтобы Соединенные Штаты остались нейтральными. Если эта попытка окажется неудачной, мы предлагаем Мексике союз на следующих основаниях: мы начинаем совместно войну и вместе заключаем мир, мы предоставляем Мексике финансовую поддержку и соглашаемся на то, чтобы Мексика вернула себе потерянные территории штатов Нью-Мексико, Техаса и Аризоны... Вы предложите мексиканскому президенту срочно снестись по собственной инициативе с Японией и посоветуете ей немедленно присоединиться к этому плану".
В случае войны Германии с Соединенными Штатами германскому послу вменялось в обязанность предложить мексиканскому правительству наступательный союз против США.
Время сомнений для Вильсона закончилось. 1 марта 1917 г. президент передал "ноту Циммермана" агентству Ассошиэйтед Пресс. 3 марта Циммерман признал аутентичность ноты. Это был последний гвоздь, вбитый в гроб американского изоляционизма. В США апологеты интервенционизма, апостолы империализма и поборники выхода Америки в мировые лидеры утроили усилия, посредством прессы воздействуя на население крупнейшей капиталистической страны. Президентское кресло давало особые возможности для такой агитации, и Вильсон приложил весь свой недюжинный талант к раздуванию идеологии американского первенства в обезумевшем мире. Лучшие силы Америки еще стремились удержать страну. Глава социалистов Ю. Дебс призывал объявить всеобщую забастовку, если Рокфеллер и Морган втянут страну в войну. До апреля большинство американского народа выступало против участия в войне. Но разбужены были огромные подспудные силы национализма. Машина провоенной агитации давала полные обороты, и Белый дом, некогда сдерживавший этот процесс, ныне присоединился к нему.
Решив для себя задачу в принципе, Вильсон ждал наиболее удобного времени для выступления. И оно, это время, наступило. После того как из России дошла весть о русской революции, свергнувшей царизм, можно было смело говорить о "союзе демократии" против прусского деспотизма. Из Лондона поступали сообщения, что английская военная машина находится на грани финансового кризиса. Теперь можно было вступать в войну, покровительствуя, а не подчиняясь английскому союзнику. А немцы все увеличивали тоннаж потопленных судов: 600 тыс. тонн в марте, 900 тыс. тонн в апреле 1917 года.
2 апреля в восемь двадцать чета Вильсонов, сопровождаемая секретарем Тьюмалти и врачом Грейсоном, в плотном окружении охраны выехала в Капитолий. В небольшой комнате, предназначенной для президента, Вильсон подошел к зеркалу, не подозревая, что за ним следит единственный проникший туда представитель прессы - редактор "Атлантик Мансли" Э. Седжвик. Лицо президента было искажено невыразимой мукой, и Седжвик был уверен, что у президента удар. Усилием воли Вильсон совладал с собой. Левая рука расправила морщины лба, правая "поставила на место" челюсть. Вильсон был готов к главной речи своего президентства, до нее оставалось десять минут.
Спикер объявил: "Президент Соединенных Штатов!" Встали девять судей Верховного суда, за ними - полный состав конгресса, члены кабинета и дипломатический корпус. Лишь супруга президента и полковник Хауз знали, о чем он будет говорить.
Аудитория слушала низкий и бесцветный сегодня голос оратора в немом молчании, и лишь когда президент сказал: "Есть лишь один выбор, которого мы не сделаем, который мы не способны принять,- мы не выберем дороги подчинения",- в зале поднялась высокая фигура. Охрана взвела курки пистолетов. Но это Верховный судья Уайт как южанин южанина приветствовал президента. Зал присоединился к бывшему солдату армии конфедератов. Здесь-то Вильсон и сказал свои главные слова: "Я даю совет конгрессу объявить недавний курс имперского германского правительства не чем иным, как войной против правительства и народа Соединенных Штатов; принять легально статус воюющей страны, навязанный нам; предпринять срочные шаги для того, чтобы не только привести страну в состояние большей готовности к обороне, но также для использования всех полномочий по привлечению всех ресурсов страны для того, чтобы заставить правительство Германской империи прекратить войну".
Вильсон объявил целью Америки "сделать мир свободным для демократии". Он указал, что Америка "не желает ни завоеваний, ни владений. Мы не ищем выгод для себя, не стремимся к материальной компенсации за жертвы, которые мы приносим по своей воле". Президент пророчил многие месяцы испытаний.
Речь длилась тридцать две минуты, а после наступила глубокая тишина. Затем тишина рухнула. Совсем немного времени пройдет, и многие из потерявших самообладание конгрессменов выступят против вождя, чьи слова они в этот роковой час покрыли нескончаемыми овациями.
Отметим прием, который применял Вильсон, объявляя об обрыве дипломатических отношений с Германией. Он "отделил" народы от правительств, возлагая вину за несчастья войны на последних. Это был умелый и эффективный прием, неоднократно использованный впоследствии. С его помощью Вильсон надел на себя мантию защитника прав народов. С сенатской трибуны он говорил: "Мы искренние друзья немецкого народа и искренне желаем остаться в мире с правительством, которое говорит от его лица. Мы не поверим в его враждебность к нам до тех пор, пока он не оставит нам другой возможности; и мы не ставим своей целью ничто иное, как разумную защиту неоспоримых прав нашего народа... Боже, сделай так, чтобы нам не пришлось защищать наши принципы от проявлений злонамеренной несправедливости со стороны правительства Германии".
Упоминание России не было лишено некоего покровительственного оттенка: "Великий, великодушный русский народ присоединился во всем своем первозданном величии и мощи к силам, борющимся за свободу в мире, за справедливость и мир. Это достойный партнер в Лиге чести".
В наполненные событиями апрельские дни 1917 года президент Вильсон постарался испытать еще одно орудие своего воздействия на европейскую ситуацию. В то время как посол Германии получил свои паспорта, ее главная союзница - Австро-Венгрия объявила о своем желании сохранить связи с США и назначила новым послом графа Тарновского. Вильсон предложил Вене начать сепаратные переговоры с Вашингтоном и какое-то время надеялся на успех своей дипломатической диверсии. Иллюзии испарились лишь тогда, когда Австро-Венгрия осознала двусмысленность положения и объявила, что не может вести дипломатические переговоры без участия Германии. После чего, естественно, Тарновский визы не получил, а американский посол в Вене Пенфилд был отозван в Вашингтон.
США выступили против Германии на стороне Антанты. Могло ли быть иначе? Если и могло, то можно представить себе грандиозное противодействие силам, уже приковавшим США к антигерманской коалиции. К моменту вступления США в войну американские банки предоставили этой коалиции 2145 млн. долл. - это был колоссальный вклад в военные усилия Англии, Франции, России и их союзников. Торговля США с антантовскими союзниками в 1914 году составляла 825 млн. долл., в 1915 - 2 млрд., в 1916 году - уже 3,2 млрд. долл. Мощные экономические интересы уже связывали Вашингтон с Лондоном и Парижем. Никто не сомневался в том, что быстрым экономическим ростом и рассасыванием безработицы страна обязана европейскому кровопролитию. Дельцы и верхушка профсоюзов откровенно рассчитывали на продолжение военного бума. Будучи реалистом, Вильсон не мог не реагировать на ярко выраженные интересы правящего класса страны, рассчитывающего еще немало извлечь из европейского безумия. Его цель - строительство мира на американских началах - соответствовала целям самых влиятельных сил страны.
Разумеется, в первые дни вступления Америки в войну были сказаны миллионы слов о лучших из принципов, которыми руководствуется североамериканская республика. Справедливости ради следует сказать, что и тогда уже звучали более трезвые голоса даже среди буржуазных идеологов, в том числе и среди приверженцев Вильсона. Так, У. Липпман (которому еще предстоит сыграть свою роль в вильсоновской дипломатии более позднего периода) в 1916-1917 годах дал весьма реалистическую оценку действий Вильсона с точки зрения классической буржуазной теории "баланса сил". В журнале "Нью рипаблик" вышла серия статей этого корифея американской журналистики и политической мысли. Липпман утверждал, что США с самого начала войны не были нейтральными. США терпеливо сносили нарушения международных законов британским флотом, но одновременно жестко выступали против посягательств на международное право Германии. Именно в тот момент, когда победа Германии стала казаться неизбежной, правительство Вильсона взялось за восстановление мирового баланса.
Липпман, чьи статьи будут читать последующие поколения американцев, утверждал, что Соединенные Штаты вступили в мировую войну, чтобы сохранить превосходство Атлантического сообщества (т. е. Англии и США) над Европой.
Вильсон стремился "войти в Европу" через атлантическую систему связей с Англией. И когда обозначилась опасность того, что Англия, едва державшаяся на плаву, может проиграть войну, холодный дипломатический расчет, а не некий моральный взрыв чувств по поводу очередных потопленных судов привел к решению отбросить прежний дифференцированный нейтралитет.
Возможно, дипломатия Вильсона могла бы получить другие контуры, если бы Германия больше учитывала американский фактор. Вильсон не отвергал с порога возможность сближения с Германией. Его постоянная забота о союзе "трех столпов белой расы" не только допускала, но и предполагала сближение с Берлином. Даже накануне критического раскола у Германии были впереди три пути: принять лидерство Вильсона и отказаться от надежды выиграть на обоих фронтах, но получить определенные гарантии от поражения; согласиться на стратегический пат в Европе; постараться достичь победы до прихода американцев в Европу. Авантюризм кайзера и его генералов привел ее к третьему пути.
Напомним об оценке В. И. Лениным трех центров капитализма первых десятилетий века. Им выделялись британский, германский и американский центры. "Мы видим три области с высоко развитым капитализмом (сильное развитие и путей сообщения и торговли и промышленности); среднеевропейскую, британскую и американскую. Среди них три господствующих над миром государства: Германия, Англия, Соединенные Штаты"*. По существу, В. Вильсон выделял на пестрой карте мира именно эти три центра и первоначально хотел их мирного сближения. В отличие от вождя американского империализма, В. И. Ленин предсказал невозможность их союза, указал на преобладание центробежной тенденции в их взаимоотношениях. Как продемонстрировала история, он оказался прав. Сначала произошел разрыв британского и среднеевропейского центров, а весной 1917 года - среднеевропейского и американского.
* (Ленин В. И. Поли. собр. соч. - Т. 27. - С. 393.)
Итак, Вильсон постарался предпринять прежде всего интеллектуальный штурм новой проблемы. Франция и океан позволяли не опасаться кайзеровского вторжения, на первом плане стояли иные задачи: укрепить антигерманский союз и захватить в нем лидерство; так спланировать американские усилия, чтобы укрепить экономику страны, нарастить промышленные мощности и сделать основным способом участия в войне поставки оснащения и вооружения, а не людских ресурсов.
Хладнокровный расчет требовал сохранить и резко увеличить регулярную армию. На текущий момент эта армия была относительно невелика. Нет сомнения, что немцы в своем самомнении исходили именно из малочисленности полевых войск США. Эксперты в Берлине не могли всерьез сопоставлять американскую армию с гигантскими уже развернутыми армиями европейских держав. Но Вильсон был твердо намерен догнать европейцев и в этом. Для его мировой игры требовалась мощная сила, не оставляющая сомнений в военных способностях Штатов. И первым условием такого броска являлась абсолютная централизация власти. Вильсон хотел избежать внутренней борьбы, которая ослабляла силы Севера в эпоху Линкольна. Генералы не получат политических прерогатив. Президент никому не делегирует своей власти главнокомандующего.
Предпосылки этой централизации уже имелись. В 1903 году, вскоре после подведения итогов и осознания ошибок периода войны с Испанией, американское руководство (при Т. Рузвельте) создало генеральный штаб. В апреле 1917 года он состоял из 51 офицера. Им вменялось в обязанность "изучать военные проблемы, готовить планы национальной обороны и использовать вооруженные силы во время войны". Сам В. Вильсон уже несколько месяцев изучал возможности быстрого развертывания вооруженных сил. Одно он знал твердо: система добровольного набора должна быть заменена всеобщей воинской повинностью. Генеральный штаб разделял его точку зрения. Ту же линию подкреплял и опыт Англии, перешедшей от добровольческой системы к набору.
На следующий день после объявления войны Вильсон объявил о необходимости всеобщей воинской повинности и призвал на службу 0,5 млн. новых солдат.
По вступлении в войну президент встал перед проблемой: как, каким образом США будут помогать сокрушать Германию. Вильсон хотел расширить помощь военными материалами, союзники потребовали солдат. В Соединенные Штаты прибыла военная миссия союзников во главе с героем битвы на Марне маршалом Жоффром, который заявил президенту, что американские войска требуются во Франции хотя бы для поднятия морального духа. Менее эмоциональные англичане попросили немедленной посылки американских войск на Западный фронт. Английские военные специалисты убеждали, что американским войскам лучше кооперироваться на фронте с англичанами. По меньшей мере не будет языкового барьера.
Союзники торопились зря. Президент Вильсон и военный министр Бейкер уже решили для себя не посылать на фронт крупных американских контингентов. Чисто символически Вильсон 2 мая 1917 г. пообещал Жоффру послать одну дивизию под руководством генерал-майора Дж. Першинга. Президенту Вильсону было важно, чтобы Першинг не поддался влиянию союзников, не стал пешкой в союзническом планировании, не превратил американское участие во вспомогательные действия под руководством иностранных офицеров. От этого обстоятельства зависело едва ли не главное - смысл, значимость и политическая цель участия США в мировой войне. По прибытии во Францию генерал Першинг быстро разобрался в обстановке и занял ожидаемую от него независимую позицию в отношении союзников.
Далеко не всем было известно, что Вильсон непосредственно участвовал в создании оперативных военных планов. Нередко он незамеченным "проникал" в военное министерство, где его беседы с министром Бейкером касались самой сути происходящего - превращения США в великую военную державу. Историк-педант впитывал в себя военную науку с видимой охотой. Ум Вильсона, не обремененный профессиональными военными тонкостями, быстро выявлял наиболее существенное. А таковым было обеспечение, прежде чем крупная американская армия появится во Франции, атлантического коридора, связывающего двух членов огромной коалиции. 0,5 млн. тонн составляли в эти месяцы потери судов в Атлантике, это грозило разорвать существенные связующие звенья.
Требовалось преодолеть сопротивление адмиралов. Уже многие годы они видели главной ареной демонстрации американского военно-морского могущества Тихий океан, а главным противником - высокомерных победителей при Цусиме. Постепенно и эта традиция стала меняться. Заместитель военно-морского министра Ф. Рузвельт создал план образования минного щита от Норвегии до Па-де-Кале против германских подлодок, выходящих из северогерманских портов. Вильсон послал адмирала Симса в Лондон, чтобы узнать, считают ли лорды британского адмиралтейства абсолютную блокаду Германии возможной. Лорды, не спеша рассмотрев вопрос, скептически отнеслись к такой задаче.
У Вильсона была своя точка зрения на морскую мощь. Он учитывал опыт мировой войны, который показал эффективность подводных лодок и малых кораблей, в то время как гигантские дредноуты Англии и Германии прятались по прикрытым минами портам.
Вильсон был новатором не только в американской дипломатии. Он, в отличие от многих генералов, предвидел революцию и в военном деле. В августе 1917 года президентская яхта "Мэйфлауэр" пришвартовалась к линкору "Пенсильвания", и президент поделился с морскими офицерами своими соображениями о текущей войне. "Мы все новички",- заявил Вильсон и призвал моряков "выбросить традиции за борт". Британское адмиралтейство, по его мнению, не показало необходимой гибкости, оно не лучшим образом использовало свое морское могущество. Наибольшие возможности, полагал Вильсон, у Германии и Соединенных Штатов. Различие между ними в том, что Германия - первая нация мира в классе профессионалов, а США - первые среди любителей. "И когда речь идет о том, чтобы создать новое и создать его хорошо, я бы всегда ставил на любителей против профессионалов, потому что профессионалы исходят из установленных правил, а любители подходят к миру с открытыми глазами и адекватно оценивают новый набор обстоятельств. Любитель невежествен в достаточной степени, чтобы не воспроизводить эталона... Так делайте же то, что является в высшей степени смелым, что требует риска и дерзновения, потому что как раз это и является тем, чего противоположная сторона не понимает, и вы победите смелостью своего метода там, где вы не можете победить приверженностью методичности и прилежности".
Вильсон надеялся, что способность американцев как нации к нововведениям, их раскрепощенность в выборе оптимальных путей, открытость их мыслительного горизонта позволят США побить Германию - чемпиона Старого Света в технологии и предприимчивости. То была заря "технологического" подхода к войне и дипломатии, который станет одной из самых заметных черт американской дипломатии XX века. Трудно понять многие шаги Вильсона (и прежде всего его самоуверенность в общении с врагами и союзниками), если упускать из виду его абсолютную веру в торжество американской предприимчивости.
Выше говорилось, что полномочия президента (и без того, согласно конституции, немалые в мирное время) по мере вхождения США в войну стали еще более увеличиваться. 28 апреля 1917 г. президент Вильсон издал распоряжение о цензуре кабельных, телефонных и телеграфных сообщений. Он одобрил закон о шпионаже, цензуру прессы. Именно федеральная власть по новому законодательству осуществляла контроль над экспортом страны. Новые законы облекали президента почти диктаторскими полномочиями. В своих контактах с союзниками Вильсон использовал это "повышение" своего статуса как лидера страны.
Вступление в войну потребовало нахождения оптимальной линии взаимоотношений с союзниками. Вильсон усилил экономические рычаги правительства, получив право предоставления союзникам займов на сумму 3 млрд. долл. (Министр финансов Макаду вспоминает слова Вильсона при получении этих прав: "Чтобы сделать из друга врага, дай ему в долг деньги". Вильсон как бы предвидел бесконечные послевоенные споры о долгах.)
С началом военных действий США против Германии союзники попросили у американцев два вида помощи, которые синтезировал в своем послании премьер-министр Ллойд Джордж: "Первое: вы должны помочь Франции и союзникам на фронте возможно большим числом бойцов, которых следует как можно раньше обучить и экипировать. Это необходимо, чтобы мы могли выдержать напор германского наступления в течение будущего года. Второе: вы должны помочь нам восполнить дефицит нашего судостроения в этом году, расширив ваши верфи и увеличив выпуск военных кораблей до невиданных еще до сих пор размеров".
Когда правительственная делегация Англии во главе с министром иностранных дел Бальфуром прибыла в апреле 1917 года в США, в ее первом отчете стояли слова: "Когда приезжаешь из Англии в США, процветание и богатство Штатов просто поражают..." Так Англия, богатейшая империалистическая держава XIX века, признала колоссальный экономический прогресс своей бывшей колонии, частично порожденный конъюнктурой военного времени. Так творилась история. Англичане, стремясь сокрушить германского конкурента, теряли мировую мощь. А ее подхватывали те, кто сумел воспользоваться глупостью европейцев.
Президент испытывал удовлетворение от того, что такой колосс, как Великобритания, униженно просил помощи у своей бывшей североамериканской колонии. 28 июня 1917 г. посол Пейдж с пометкой "чрезвычайно срочно" прислал из Лондона известие о том, что "у английских финансовых агентов в Соединенных Штатах средств ровно столько, чтобы продержаться один день", и если США не помогут своей прежней метрополии, Англия отменит золотой стандарт. На межгосударственном уровне канцлер британского казначейства уведомил, что в случае, если правительство Соединенных Штатов не оплатит английских расходов в Америке, "вся финансовая структура" Англии рухнет в течение нескольких дней. Англичане дали также знать, что своих запасов зерна им хватит лишь на восемь недель. Это ли был не знак того, что мировое лидерство передается другой англосаксонской державе?
В США с подозрением относились к громадным военным заказам союзников. Политические и промышленные вожди Америки были согласны поддержать военную мощь союзника во время кризиса, но они же не хотели укрепления партнеров, с которыми придется решать мировые дела на грядущей мирной конференции. Так, министр финансов Макаду и полковник Хауз без обиняков запросили главу английской миссии Нортклифа и французской - Тардье: "Можете ли вы заверить нас в том, что сталь для английских судов, пшеница для Франции, уголь для Италии, паровозы и железнодорожные материалы для России необходимы для победы?.. Существует общее подозрение, что значительная часть громадных русских заказов на паровозы и железнодорожные материалы предназначена для того, чтобы упорядочить транспорт в России после войны". Тем самым американцев очень беспокоило, чтобы послевоенный мир не перешел определенную грань достатка, чтобы мощь Америки не потеряла своего значения, чтобы экономический рычаг помогал американцам в создании желаемой ими международной системы.
Обращаясь к ближайшему окружению Вильсона, следует отметить, что в результате потрясений первой половины 1917 года почти распался "железный треугольник" Вильсон - Хауз - Лансинг. Двое последних не в меру ретиво подталкивали президента к вооруженному выступлению, и это частично отдалило их от самоуверенного и чувствительного президента. Летом, когда выбор уже был сделан, Вильсон начал восстанавливать первый эшелон своей дипломатической элиты. Он навестил Хауза в его имении "Магнолия" и в долгих беседах, размышляя о мировых перспективах, постарался восстановить контакт с техасцем. С Лансингом дело было сложнее. Вильсон жаловался Хаузу на потерю чувства локтя с государственным секретарем и даже помышлял о его замене. Президента раздражали житейские привычки Лансинга, его обеды за полночь, постоянный кофе и бесконечные сигареты. Стиль письма Лансинга стал казаться ему туманным. Обсуждался вопрос о замене его Бейкером. Полковник Хауз же полагал, что именно теперь, когда США наконец стали участником конфликта и полноправным союзником Англии, англомана Лансинга следовало оставить на его посту. В течение двух дней, проведенных в доме Хауза, Вильсон был необычно откровенным. Он говорил, что считает себя "демократом в стиле Джефферсона, имеющим аристократический вкус". Теперь он более высоко ставил Линкольна в американской истории. Жаловался Хаузу на нервозность перед публичными выступлениями.
Полковник Хауз полагал, что президент слишком многое взвалил на себя, не делегируя ответственность подчиненным. Это создавало трудности, в частности, для дипломатии, когда требовалось следить одновременно за Европой, Латинской Америкой и Японией.
То, как понимал президент Вильсон равенство в международном сообществе, хорошо иллюстрирует следующий эпизод. Еще недавно президент среди оваций провозглашал право всех наций, включая малые, на самоопределение и собственную внешнюю политику. Святые принципы, святые слова. Но как только посол Бернсторф отбыл из американской столицы, Вильсон потребовал от латиноамериканских стран разрыва отношений с Германией. Устрашенные северным колоссом, шесть из них порвали отношения с Германией, а восемь объявили ей войну. Не моргнув глазом, Вильсон сделал так, что "право самоопределения" стало правом следовать указанию Вашингтона.
Стремясь укрепиться в стратегических пунктах, президент Вильсон послал специальную миссию в зону Панамского канала (ее возглавил тогда еще безвестный Дж. ф. Даллес), а на Кубу отправил морскую пехоту и корабли. И Кубе и Панаме не помогло, что они, раболепно следуя за США, объявили войну неведомой им Германии на следующий же день после США. Таково было самоопределение в латиноамериканском варианте дипломатии Вильсона.
Особый предмет забот представляла Япония. Объявление ею войны Германии отнюдь не восхитило Вашингтон. Конкуренция США с Японией в Китае вступала в ту фазу, когда Штаты превращались в сторону, теряющую влияние. В пылу войны (когда обещания давали и забывали, руководствуясь мотивами военной угрозы нации) и Англия, и Япония, связанные между собой союзом 1902 года, обещали американцам уважать целостность Китая, то есть допускать туда США, а не рвать сразу Китай на зоны своего влияния. Действовало это успокаивающе. Со стороны Токио последовали устные и письменные попытки конкретизировать эти обещания, словно бумага могла сдержать очевидный порыв растущего империалистического центра Азии.
Самообман вильсоновской дипломатии длился недолго. В январе 1915 года японское правительство секретно вручило китайскому правительству так называемое "двадцать одно требование" - один из наиболее наглых документов империалистической дипломатии XX века. Как ни отбивались китайцы, поочередно обращаясь за помощью к Лондону и Вашингтону, мощь Японии была зрима, близка, внушительна, и китайское правительство, не имея альтернативы, сдалось. Вышедшие на мировую арену японцы вопрошали, почему они должны соблюдать в Азии принципы, которые беспардонно нарушаются в Европе. Единственное, что мог сделать сфокусировавший свое внимание на Европе Вильсон,- это не признать законности навязанных Китаю условий и сохранить за собой право поднять этот вопрос в будущем.
Он был уязвлен дипломатическим триумфом империалистической Японии, но не видел реального пути повлиять на нацию самураев. К тому же он полагал, что чрезмерная реакция США лишь спровоцирует японцев в Китае, ускорит поглощение крупнейшей страны мира самым молодым империалистическим хищником. В лучшей пресвитерианской традиции Вильсон изобразил Китай в апреле 1915 года "пробужденным голосом Христа". Манкируя всеми очевидными, почти диаметральными различиями США и Китая, он провозгласил свою веру в "общую концепцию свободы, ведущей к прогрессу человечества", которую Китай разделит с Америкой. Гордящийся своим аналитическим умом политик упорно и слепо верил в христианизацию Китая, в успех тех христианских миссий, которые взялись за невозможную задачу борьбы с конфуцианством, буддизмом и даосизмом в среде сотен миллионов китайцев.
Усилия Вильсона оказать на Японию воздействие совместно с Англией и Францией дали результаты, противоположные желаемым. Англия и Франция в ответ на обещание японцев более активно противостоять германским подлодкам признали право Японии на полуостров Шаньдун и ряд островов в Тихом океане. США оказались в полном дипломатическом проигрыше. Бессильно взирая на Восточную Азию, Вильсон ждал лишь окончания войны в Европе. Его общая стратегия на будущее в этом регионе уже определилась: разрушить англо-японский договор, создать единый с европейцами фронт против Японии в Китае. (Его наследники в Белом доме постарались пойти именно этим путем, о чем наиболее наглядно говорит Вашингтонская конференция 1922 г.)
Пока же Вашингтон достиг крайней степени ожесточения в отношении Токио. В конечном счете зримое недовольство Вашингтона оказало некоторое воздействие на Токио. В японских правящих кругах к лету 1917 года обрело реальную форму опасение, что грандиозная мощь Соединенных Штатов может быть в будущем перенаправлена на азиатского конкурента США. Поэтому токийский кабинет решил прибегнуть к дипломатическим мерам прикрытия. В Вашингтон был послан один из наиболее талантливых дипломатов империалистической Японии - виконт Исии с заданием постараться "спустить на тормозах" антияпонскую тенденцию внешней политики Вильсона.
Как это ни фантастично звучит, президент Вильсон допускал возможность войны на два фронта: в Европе - против Германии, в Азии - против Японии. В ходе сугубо секретных обсуждений он указал, что японское нападение на Филиппины "представляет собой вероятный поворот событий, который нельзя игнорировать". Внешне любезный с Исии, президент весьма твердо изложил японскому эмиссару американские претензии. А государственный секретарь Лансинг посвятил японскому коллеге тринадцать продолжительных бесед, результатом чего было соглашение от 2 ноября 1917 г., известное как "соглашение Лансинга - Исии".
Способом сгладить, найти приемлемый компромисс в американо-японских отношениях явилось соглашение о признании США "специальных интересов" Японии в Китае, заключенное в ноябре 1917 года в ходе закрытого обмена нотами между государственным секретарем США Лансингом и главой специальной японской миссии Исии в Вашингтоне. Считаясь с возможностью перехода Японии на сторону Германии, американское правительство сочло необходимым согласиться на определенных условиях признать "специальные интересы" Японии в Китае, которые, по толкованию Лансинга, "не являются политическими". При этом в соглашении добавлялось, что Япония будет соблюдать принцип "открытых дверей", территориальную целостность и независимость Китая. В секретном приложении к соглашению Япония обещала "не добиваться особых прав в Китае". В результате каждая из сторон толковала это соглашение на свой лад.
Вильсон тщательно следил за этими переговорами, дважды вмешивался в их ход. Найденный компромисс был довольно странным. Прежде всего потому, что соглашение, обязывающее Японию придерживаться доктрины "открытых дверей" в Азии, было секретным - якобы из уважения к японскому общественному мнению. Каков был смысл соглашения, обязывающего Японию уважать права других стран в Китае, если оно никому не было ведомо? Сам документ был полон двусмысленностей и позволял различные толкования. По крайней мере японские дипломаты представили китайцам дело так, что США уступили, что соглашение - крупный успех японской дипломатии, знаменующий собой генеральное отступление США в Азии. Обескураженные китайцы, вступившие в войну, собственно, ради получения американской поддержки, теперь трепетали, слыша японскую интерпретацию неведомого им документа, легализующего якобы японские претензии на Китай как на сферу их "особых интересов". Им трудно было представить панику американского руководства, направившего свои основные усилия на Европу и "оголившего" азиатский фронт своей дипломатии. Но, даже понимая степень своей немощи в азиатском регионе, президент Вильсон писал государственному секретарю Лансингу 3 июля 1917 г.: "Японское политическое влияние в Китае - это то, с чем мы не согласимся". Госсекретарь Лансинг старался именно так представить дело китайцам. Но в конечном счете тем было виднее, и они верно понимали суть происходящего на азиатском театре действий: чаша весов склонилась в пользу японской стороны, и напрасно Вильсон их убаюкивает.
Понимая суть происходящего достаточно отчетливо, американское руководство сделало вынужденный выбор. Оно сконцентрировалось на европейской арене мировой борьбы и не могло в текущих обстоятельствах бросить всю мощь США против усиленно вооружающейся Японии. Если азиатского агрессора нельзя было приструнить, нужно было обеспечить в это критическое время его расположение. Поэтому Вильсон постарался сделать примирительные шаги. 19 октября 1917 г. он принял японскую торговую комиссию, а позднее послал своего старого принстонского знакомого Р. Мориса умерить страсти в Токио.
Главной темой, которую втайне обсуждали президент Вильсон и полковник Хауз на вилле "Магнолия", были взаимоотношения США с коалицией, к которой США присоединились. Оба сошлись на том, что громкие декларации здесь могут повредить делу достижения американского лидерства. Главным посредником между Вильсоном и английским премьер-министром Д. Ллойд Джорджем стал представитель английской Интеллидженс сервис в Вашингтоне сэр Уильям Уайзмен. Хауз устроил все так, чтобы Уайзмен встретился с президентом Вильсоном, минуя обычные дипломатические каналы. Это была "случайная встреча" во время приема в "Панамерикен билдинг" поздним вечером 26 июня 1917 г. Их внимание друг к другу было заметным для окружающих. Позднее сэр Уильям получил приглашение на обед в Белый дом. Заметим, что Уайзмен опирался на разветвленную сеть, но самым ценным его "приобретением" был тесный контакт с полковником Хаузом, который жил в Нью-Йорке в одном с ним доме (этажом выше). Уайзмен пользовался особым кодом, и его донесения имели исключительный вес в британском Форин оффисе. Так был создан прямой канал личной связи между президентом Вильсоном и английским руководством.
В Лондоне умели считать. С начала войны по 1 апреля 1917 г. в США было направлено 190 млн. фунтов стерлингов золотом. На протяжении всей войны из Англии в Америку перекочевало золота и ценностей на сумму около 600 млн. фунтов стерлингов. Когда эти средства были исчерпаны, англичане стали прибегать к коммерческим займам на денежном рынке США. Общая сумма этих займов составила более 300 млн. фунтов стерлингов. Англичане еще и авансировали ряд военных закупок союзников. В результате общие английские закупки во время войны к апрелю 1917 года составили 4,3 млрд. долл. А это означало, что солнце начало закатываться для Британской империи и восходить над американской.
В мире, ради построения которого Вильсон вступил в войну, прежние колониальные державы должны были потесниться. Английский представитель в США лорд Нортклиф писал премьеру Ллойд Джорджу 21 августа 1917 г.: "Здесь вызывает тревогу вопрос о сохранении германских колоний в Африке... Нужно разъяснить нашу точку зрения. В противном случае американцы не поймут, почему нам важно сохранить эти колонии". Не могли англичане воспринимать без негодования и политику американского правительства в отношении торгового флота. До войны Америка обладала флотом, который был равен лишь трети британского. Но к концу войны построенный американцами торговый флот должен был превысить британский. Тот же процесс наблюдался и в военно-морском строительстве. Уже в первые десять месяцев участия в войне США приняли решение ввести в строй не менее 267 самолетов военно-морского флота для борьбы с подводными лодками. Соединенные Штаты стали создавать крупный флот подводных лодок - более 100. Крупные силы судостроительной промышленности были брошены на постройку грузовых судов.
Наступало время определить место США в коалиции. Если страны Антанты считали этот вопрос чисто техническим, поскольку США выступили против общего противника, то они ошибались. Вильсон долго обдумывал свой курс в коалиционной стратегии и пошел довольно неожиданным путем. Он демонстративно назвал Соединенные Штаты не новым членом коалиции, а "ассоциированной державой". Это говорило о том, что цели у европейских метрополий и у США различны, как различно их видение будущего мира.
В отличие от Ф. Рузвельта, старавшегося во второй мировой войне отложить сложные вопросы мироустройства "на потом", В. Вильсон с самого начала, с первых дней вступления в антигерманский фронт поднял значимость вопросов будущего. Он не затушевывал, а обратил внимание союзников на специфику американского дипломатического курса. Первое такое объяснение американской позиции произошло в апреле 1917 года, когда Вашингтон посетил новый (сменивший Грея) министр иностранных дел Англии лорд Бальфур. Беседа с Бальфуром на данном в честь английского гостя обеде разочаровала Вильсона. Их разговор оказался бессмысленным словесным фехтованием. Огорченный Вильсон был склонен винить в напрасной потере времени манеру поведения государственного секретаря. Именно после этой встречи он пишет, что у Лансинга "деревянная голова" и что тот блокирует конструктивный элемент в переговорах. Вильсон хотел знать самые большие секреты Антанты - их внутренние тайные договоры - и хотел знать их возможно полнее, поскольку от этого зависела американская союзническая дипломатия. Официальный обед оказался плохой ареной для доверительного обмена.
Как выяснилось, английского министра нужно было подготовить. Хауз энергично взялся за дело. Он объяснил, что США вступили в войну с целью конструктивного участия в перестройке мира, а не ради освящения нового передела европейских и заморских территорий, уже подготовленного втайне странами Антанты. Хауз заявил, что эти тайные договоры были подписаны под влиянием военной необходимости, когда нужно было скрепить, привлечь новых союзников, заинтересовать новые политические силы. Теперь ситуация изменилась. США с их огромным потенциалом стали надежным тылом союзников. Можно не сомневаться, что Центральные державы не выдержат напора свежих сил; победа стала в известной мере гарантированной. Следовательно, изменилась общая дипломатическая обстановка и в новых условиях нужно найти более реалистичный подход к послевоенному урегулированию.
Это была мягкая обкатка идей, которые обрушил на Бальфура президент Вильсон вечером 30 апреля 1917 г. на встрече в Белом доме. Вильсон специально отдохнул в послеобеденное время, чтобы предстать перед британским гостем в хорошей физической форме. Ведь предстояло обсудить самое существенное, то, ради чего, собственно, США предпринимали попытки вклиниться в ряды европейского синклита. Стенографического отчета об этой встрече не существует. Известно лишь, что Вильсон узнал о Лондонском договоре, обещавшем Италии территориальные приращения в зоне Адриатики. Позднее, в 1920 году, лорд Бальфур заявил, что во время этой встречи он раскрыл все основные секреты, описал все основные внутренние сделки стран антигерманской коалиции. Президент Вильсон не восстал против этих сделок, но твердо указал, что США никоим образом не связаны и не будут связаны этими тайными договорами. Вильсон находился в двусмысленном положении. С одной стороны, он чувствовал, что яростное выражение несогласия на этой стадии может повлечь непредвиденные последствия. С другой стороны, его молчание могло быть воспринято как согласие с прежними договорами. Поэтому он в основном ограничил себя декларацией непричастности США, провозглашением "свободы рук". Бальфур пообещал прислать Вильсону копии тайных договоров. Через некоторое время Бальфур прислал пакет с копиями нескольких тайных договоров и своим письмом-комментарием. При этом Лондон счел целесообразным утаить некоторые из соглашений. Так, английский министр ничего не сообщил, к примеру, о таких интересующих США вопросах, как соглашение с Японией о статусе Шаньдуна и тихоокеанских островов.
Возникающее в стане атлантических союзников соперничество ощущалось даже в Берлине. 14 сентября 1917 г. генерал Людендорф послал канцлеру Михаэльсу меморандум, в котором говорилось: "В настоящий момент Англия, очевидно, опасается, как бы верховенство в Антанте не перешло к Америке". В германском генеральном штабе верно отметили факт начавшегося соперничества двух ведущих англосаксонских держав.
Англичане почувствовали холод, исходящий от их нового и долгожданного союзника. Но, с их точки зрения, в условиях крайнего ожесточения на военных фронтах на дипломатическом фронте не стоило рисковать. Чтобы блокировать процесс взаимного отчуждения в этот критический час, динамичный Ллойд Джордж (столь же презрительно относившийся к порочной дипломатической рутине, как и Вильсон) послал в США энергичного лорда Нортклифа, снабдив его широкими полномочиями.
Вильсон принял Нортклифа 16 июня 1917 г., и тот сразу дал знать, что "очарован президентом". На самом деле англичане спешно приводили к разумным пропорциям свои первоначальные необузданные надежды, связанные со вступлением первой промышленной державы мира в их лагерь.
У таких столпов британского империализма, как Ллойд Джордж и Черчилль, не могло не возникнуть чувства, что полностью значение присоединения к ним Америки раскроется лишь позднее. И не следует питать иллюзии. Как сказал постоянно соперничавший с Ллойд Джорджем в красноречии Черчилль, "иметь союзников сложно; хуже, чем их иметь, лишь одно - не иметь их вовсе".
В результате рекогносцировок на разных уровнях английское руководство пришло к выводу: в лице Соединенных Штатов оно имеет самого важного, но в то же время и самого сложного союзника.
В американском же руководстве окрепло убеждение, что преодолеть британскую линию в мировой дипломатии будет крайне трудно. Но у обеих сторон была и общая платформа - следовало создать механизм американской помощи армиям, которые противостояли попытке немцев овладеть контролем над Европой. Президент Вильсон поручил своему приемному сыну, министру финансов Макаду создать в Вашингтоне межсоюзническую организацию для координации снабжения миллионных армий и колоссальных флотов, определения приоритетов в обслуживании фронта, выработки принципов отношений с европейскими союзниками, чьи многомиллионные армии третий год сидели в окопах. В августе 1917 года в американской столице была создана межсоюзническая закупочная комиссия, председателем которой стал уолл-стритовский делец Б. Барух.
Характерно для Вильсона его отношение к данной закупочной комиссии. Президент не назначил в эту международную комиссию полномочного американского представителя. Американцы были готовы удовлетворить требования союзников, но не хотели создавать даже видимости того, что американские и союзные представители встречаются и обсуждают мировые проблемы. Короче, Америке не во всем по пути со своими европейскими союзниками, у Америки свои цели, свой путь, своя дипломатия. И американцы заявят о себе, когда задача разгрома кайзера будет решена.
Следовало ограничиться решением насущных задач, от которых зависела боеспособность коалиции. Речь шла об экономической и военной стороне дела. Экономические перспективы далеко не радовали. Англия и Франция стояли на грани банкротства. Их военные закупки в США становились спорадическими. Все это предстояло упорядочить. Вперед вышел Уайзмен. Прибыв в Лондон, он настоял на создании объединенного межсоюзнического совета и на том, чтобы в Вашингтон был послан полномочный представитель министерства финансов, поддерживаемый лондонским Сити и высшим политическим руководством. Этот пост занял без промедления виконт Ридинг, вручивший президенту Вильсону 20 сентября 1917 г. строго доверительное письмо Ллойд Джорджа. Английский премьер излагал в нем свою точку зрения на ведение военных операций.
Нужно сказать, что военная стратегия союзников находилась в состоянии постоянного критического переосмысления. Ллойд Джордж был поборником ударов на периферии, там, где, по его мнению, Центральные державы были слабее всего. Премьер писал, что наступает время, когда нельзя откладывать выбор направления главного удара, когда обстановка начинает требовать привлечения всех резервов. Ллойд Джордж, совершенно очевидно, встретил немалые трудности во взаимоотношениях с союзными Францией и Россией; понятно, что ему хотелось наладить особые связи с США. Ощущая "капризность" курса Вильсона в союзнических делах, Ллойд Джордж стремился обезопасить коалицию от непредсказуемых "поворотов" новичка в мировой политике. Поэтому-то он и предложил американскому президенту наладить тесные личные связи. Он хотел, чтобы на высших советах союзников в будущем можно было опираться на предварительно согласованную линию. В целях выработки общей стратегии, наиболее актуальной задачей которой было обеспечение полной блокады Германии, англичане предложили созвать в Лондоне специальную союзническую конференцию.
Следует специально отметить, что президент Вильсон лично контролировал проблему межсоюзнических отношений, не передоверяя в данном случае контрольных функций никому - ни госсекретарю Лансингу, ни Хаузу. Именно по этому поводу посол Пейдж записал в дневнике 24 ноября: "В определенном и очень важном смысле у нас нет государственного департамента". Хауз писал в дневнике 13 октября по тому же поводу: "Президент предпочитает, чтобы все дела шли к нему, а не в государственный департамент". Вскоре после вступления в войну Вильсон распорядился, чтобы почта из госдепартамента и военного ведомства шла лично к нему. Один из сотрудников Ч. Свет отмечал, что с началом войны Вильсон стал "помешанным на секретности".
Ажиотаж в окружении президента и его новое пристрастие к конфиденциальным контактам можно понять. Все они присутствовали при гигантской исторической трансформации и надеялись выйти из нее, резко укрепив свою мощь. На заседании кабинета 12 октября 1917 г. Вильсон поделился с присутствующими оптимистическими оценками будущего. Обратим на эти оценки особое внимание. Он предвидел резкое ослабление прежнего силового центра мира - Европы, ослабление региона в целом, вне зависимости от того, какая из коалиций победит. Это приведет к колоссальной перестройке всей системы международных отношений, всей мировой дипломатии. Во-первых, США станут главным средоточием индустриальной и агропромышленной мощи, они резко потеснят европейские метрополии на всех мировых рынках. Во-вторых, Европа не сможет осуществить восстановление и реконструкцию без американской помощи. Президент Вильсон прямо сказал кабинету, что послевоенная Америка будет столь богатой, что одним своим экономическим могуществом, одной своей способностью предоставить или не предоставить кредиты она сможет навязать свою точку зрения всей Европе.
Это был преходящий период упоения силой, период уверенности в способности Америки осуществить лидерство не только в Западном полушарии, не только на периферии мира, но и в регионе, который более пяти столетий доминировал на мировой арене. Не так уж много в истории дипломатии XX века было периодов, когда американское руководство безоглядно верило в возможность контроля над европейским регионом, да и над мировым развитием в целом.
Ради реализации этого контроля целесообразным виделось придание более активного характера отношениям с Англией*. И Лондон шел навстречу этим пожеланиям. Англичане предлагали обеспечить координацию действий на периодических союзных конференциях. При общей расположенности к англичанам Вильсон сразу же воспринял эту идею скептически. Присутствие на тайных советах Антанты могло быть лестным только тем, кто не имел собственного видения мирового процесса, кто думал не о лидерстве, а о коллегиальности. Вильсон полагал, что на таких конференциях США будут лишь одними из многих, равными среди равных, а это было как раз то, чего следовало избегать. С точки зрения президента, послать полномочную делегацию США на конференцию означало сделать неверный шаг, так как это приведет к тому, что обкатанный механизм англо-французского сотрудничества задавит американских новичков в коалиционной стратегии. И Вильсон принимает особое решение. Прежде всего он поручает руководство делегацией ближайшему доверенному лицу и другу полковнику Хаузу, полностью разделяющему желание президента стоять не рядом, а выше союзников.
* (Правда, и Вильсон, и Хауз нашли в Д. Ллойд Джордже менее покладистого политика, чем Асквит или Грей. В своей переписке творцы американской политики отмечали те моменты дипломатии Ллойд Джорджа, в которых просматривалось желание использовать Вашингтон в своих интересах. Так, Хауз писал президенту 18 сентября по одному из частных случаев: "Англичане хотят заблокировать для всех дорогу к Египту, и Ллойд Джордж хотел бы использовать для достижения этих Целей нас".)
В очередной раз наиболее доверенный представитель Вильсона прибыл в Европу. Теперь уже он не претендовал на привилегированную нейтральность, он представлял нового и могущественного члена воюющей коалиции. А коалиция эта к моменту прибытия Хауза в Лондон переживала тяжелые времена. Главным среди новых мировых событий была Октябрьская революция в России. Большевики во главе с В. И. Лениным пришли к власти, обещая мир народам. Лидеры Антанты содрогались от влияния таких предложений на свое население, на перспективы империалистической войны. В буржуазных газетах подавалась "удобная" трактовка Октябрьской революции: большевики - это эпизод, странная аберрация истории. Но факт возникновения новой власти в Петрограде поневоле служил фоном всех разговоров и речей: выход России из войны менял общую ситуацию.
На других направлениях мировой войны положение Антанты в эту осень 1917 года было также малозавидным. Напряжение войны сказывалось в Париже, где военный кабинет думал об отставке. На юге итальянцы подтверждали свою дурную военную репутацию. Чтобы стабилизировать итальянский фронт, антантовские союзники предпринимали крайние усилия. Потрясения войны сказались даже на прежде относительно стабильном Лондоне. Среди влиятельных лондонских политиков росло убеждение, что, подчиняясь логике отчаянной войны, британский кабинет, занятый латанием дыр коалиции, разменивает важные интересы Англии в Европе, ставит под удар единство империи.
И все же у Лондона практически не было выхода. Советская Россия выходила из империалистической войны. Кайзеровская Германия поворачивалась на Запад. Правительство Д. Ллойд Джорджа в этих обстоятельствах было вынуждено более, чем прежде, полагаться на заокеанского союзника. В целях укрепления важных связей Антанты с США полковник Хауз по личному указанию премьера получил доступ ко всем секретам, ко всей тайной дипломатической переписке министерства иностранных дел Англии.
Это был период войны, когда недостатки военной координации союзников проявились самым очевидным образом. Превосходные железнодорожные магистрали Центральных держав позволяли им быстро концентрировать войска на избранных участках многочисленных фронтов. В описываемые дни удар был нанесен на юге - по итальянской армии, и она бежала. Новая оборонительная линия здесь удерживалась лишь за счет того, что французы перебросили в Италию часть своего резерва. Ллойд Джордж объявился на итальянском фронте и оттуда наиболее эффективным и убедительным образом призвал союзников к координации военных усилий. Нависшая над Антантой опасность исключала дальнейшее промедление. Под влиянием военной необходимости в эти дни создается Верховный военный совет союзников. У этого органа было как бы два этажа. Верхний - политический - занимали главы государств и правительств (обязавшиеся встречаться ежемесячно), нижний - военный - представлял собой общий штаб, в который входили постоянные военные представители воюющих стран.
Ллойд Джордж вернулся в Лондон и первым делом попросил полковника Хауза выделить американского представителя в Верховный военный совет. Это было время сомнений (если не паники) для Хауза. Водоворот событий как бы захлестывал его, вовлекал в общие усилия. Этого, безусловно, требовала военная необходимость. Но именно от этого в первую очередь предостерегал его президент Вильсон. Мы видим, что политическая стратегия пришла в противоречие с военной. Полковник Хауз сделал из этого противоречия следующий вывод в письме президенту: "Франция, Англия и Италия договорились образовать Верховный военный совет и надеются на наше представительство в нем... Я бы советовал не иметь политического представителя в нем, но настоятельно советую сделать генерала Блисса военным представителем".
Учитывая экстренность ситуации, президент Вильсон ответил незамедлительно. Он согласился со своим эмиссаром, одобрил идею военного совета в том виде, в каком ее воспринимал Хауз, и назначил генерала Блисса военным представителем США. Одобрение Вильсоном создания Верховного военного совета имело оговорку: президент поддержит его деятельность, лишь "если военный совет не зайдет (в своих полномочиях. - А. У.) слишком далеко".
Получив санкцию президента, полковник Хауз 20 ноября 1917 г. самым откровенным образом обсудил ход ведения войны с Ллойд Джорджем, Бальфуром и Редингом, сообщив им о решении президента участвовать в военной части совета. Через два дня он беседовал с новым премьером Франции Жоржем Клемансо. Важно отметить, что здесь, в Париже, полковник Хауз вместе с маршалом Петеном в значительной мере дополнили предложение Ллойд Джорджа: помимо аппарата военных советников создавался пост союзного главнокомандующего.
Итак, Вильсон и Хауз приняли идею совета, задачей которого было бы приближение дня капитуляции Берлина, а не защита позиций Англии, Франции и Италии в мире. Военные и экономические усилия при воздерживании от преждевременных политических интриг - вот линия, принятая Вашингтоном в качестве главенствующей в конце 1917 года. В течение двух недель полковник беседовал с Клемансо и другими французами о размещении армии Першинга во Франции и ее подготовке, а также об интенсификации экономических связей. Он, как и президент, считал, что в эти дни закладываются основы успешной американской дипломатической игры в Европе.
Обязательное условие копирования - установка активной ссылки:
http://art-of-diplomacy.ru/ "Art-of-Diplomacy.ru: Искусство дипломатии"