4. Навязать свое решение

Мое предложение сводится к тому, чтобы союзники неофициально сообщили мне, согласны ли они на то, чтобы мы выступили с требованием прекращения военных действий... Мы могли бы говорить с ними так же сурово, как и с Центральными державами. После некоторых колебаний союзники могли бы принять наше предложение или требование, и в случае согласия Центральных держав мы добились бы блестящей дипломатической победы.

(Э. Хауз - В. Вильсону)

Наиболее обещающий план решения мировой дипломатической задачи исходил из предпосылки, что англичане сумеют подавить в себе гордость и согласятся на посредничество американской стороны. Если Лондон проявит благоразумие и согласится с миротворческой инициативой Вильсона, тогда следовало обратиться к Берлину и представить ему те же предложения, не говоря при этом, что английское согласие уже получено. Если немцы и англичане согласятся на американское посредничество, президент Вильсон сразу же станет мировым арбитром и обе конкурирующие группировки на мирной конференции будут стремиться заручиться его поддержкой - самый простой путь для США заполучить их всех в орбиту своего влияния. Если же Германия не отреагирует на шантаж и не угодит в приготовленную дипломатическую ловушку, тогда Соединенные Штаты выступят на стороне сил, противостоящих Центральным державам. В случае удачного поворота событий США получали судейскую мантию при новом устройстве мира, в худшем случае - они добивались главенства в коалиции победителей. Можно представить, какое волнение царило в Белом доме, когда там планировали за счет одной дипломатической комбинации превратить Вашингтон из провинции мира в его центр. Хауз составил вариант американских предложений для воюющих сторон. По согласованию с англичанами он отправится в Лондон и Берлин, оповещая последний, что, если Германия настаивает на продолжении войны, Соединенным Штатам, "вероятно, придется" присоединиться к антантовской группировке.

В мировой дипломатической игре наступил момент, когда козырные карты находились в руках американской дипломатии.

Тем временем во внешнем мире, не знающем о сделанном в Белом доме выборе, росла волна пацифизма, и "заговорщикам", определявшим курс США в мире, пришлось приложить немало сил, чтобы выстоять перед этой волной и не раскрыть своих истинных побуждений. Влиятельных журналистов из пацифистского лагеря убеждали в приверженности президента делу мира. В Белый дом поступило 20 тыс. телеграмм от пацифистов, сторонники мира маршировали мимо окон президента. Автомобильный король Форд лично сообщил президенту о предпринимаемой им миссии "корабля мира" в Европу.

К немалому удивлению высокопоставленных комбинаторов, Э. Грей в своем ответе не стал обсуждать деталей дипломатической операции и спросил только, следует ли связывать предполагаемый дипломатический нажим на воюющие стороны с последующим созданием Лиги наций. Возможно, еще не осознавая степень важности даваемого обязательства, президент Вильсон заявил, что США считают создание Лиги наций безусловно необходимым. Это было серьезное обещание, реализация которого означала разрыв с одной из наиболее устойчивых американских дипломатических традиций и активное подключение к европейским и мировым делам.

Именно в эти дни президент Вильсон признался своему главному тайному советнику, что никогда не исключал вступления США в войну против Германии, если возможность германской победы обозначится достаточно четко. В соответствии с новой жесткой линией германский военный атташе фон Папен и военно-морской атташе Бой-Эд получили предписание покинуть США.

Возможно, осенью 1915 года Вильсон опасался, что роль мирового примирителя у него могут отнять в самый последний момент. Поступили сообщения о запросе короля Испании мнения латиноамериканских стран о возможностях своего посредничества. Вильсон поручил Лансингу передать латиноамериканцам его пожелание, чтобы "обе Америки" стояли вместе. Боясь упустить время, Вильсон в середине декабря 1915 года (отрываясь от последних приготовлений к церемонии своего второго бракосочетания с Эдит Голт, сорокатрехлетней вдовой владельца ювелирного магазина) приказал Хаузу приступить к операции. При этом президент вначале отказал ему в письменных инструкциях: "Вы знаете, что у меня на уме и как это изложить".

Президент Вильсон полагал, что главный пункт миссии Хауза - Берлин. Через посла Бернсторфа было инсценировано приглашение германского правительства другу президента.

Хотя Хауз "знал, о чем думает президент", в Белом доме боялись недовольства конгресса архиважной миссией лица, не облеченного никакими официальными прерогативами. В конечном счете Вильсон изложил на бумаге несколько генеральных идей.

Миссия определялась как крупное мероприятие по обсуждению кардинальных проблем, мелкие детали следовало опустить. Лансинг предостерег от обсуждения скользких вопросов о границах и репарациях. Следовало иметь в виду лишь самое главное - согласие или несогласие пойти на мир при американском посредничестве. В рождественский сочельник 1915 года президент писал: "Единственные гарантии, которые рационально мыслящая личность может принять,- это: а) военное и военно-морское разоружение; б) создание Лиги наций для защиты каждой нации от агрессии и сохранения абсолютной свободы морей. Если одна из сторон текущего конфликта позволит нам сказать другой стороне, что она согласна обсуждать заключение мира на таких условиях, то нашей обязанностью безусловно будет использовать в максимальном объеме нашу моральную силу для обеспечения участия в переговорах противостоящей стороны, и я не могу себе представить, как эта сторона сможет противостоять мнению всего мира".

Обращаясь к внутренней политике, президент Вильсон был обеспокоен захватом лидерства в интервенционистских организациях политическими соперниками - республиканцами, которые опирались на мощные промышленные и финансовые круги и грозили сокрушить демократов на президентских выборах в 1916 году. Совокупность двух тенденций (во-первых, желания пресечь республиканскую стратегию, базирующуюся на обвинениях администрации как ответственной за слабость Америки, и, во-вторых, созревающего понимания того, что историческим шансом для США является присоединение к странам Антанты) привела к беспрецедентным шагам Вильсона в области военных приготовлений. Уже 21 июля 1915 г. он отдал распоряжение военному министру Гаррисону и военно-морскому министру Даниэлсу исследовать возможность составления военных программ, соответствующих потребностям переживаемого момента. Лидеры конгресса были уведомлены о намерении администрации форсировать военные приготовления.

Военная элита США быстро откликнулась на призыв президента. Был разработан план, по которому США должны были достичь равенства с Великобританией по военно-морским вооружениям к 1925 году. Этот план предусматривал строительство в течение ближайших пяти лет 10 линкоров, 6 тяжелых крейсеров, 10 средних крейсеров, 50 эсминцев и 100 подводных лодок. Заметим, что даже экстремисты из Военно-морской лиги не требовали большего. План военного министерства предусматривал создание континентальной армии в 400 тыс. человек. Президент Вильсон подписал оба плана 15 октября 1915 г., но огласил их лишь 4 ноября. В этот день Вильсон выступил в Нью-Йорке, в Манхэттен-клубе, и оповестил страну фактически о том, что прежняя стратегия "равноотстояния" от двух враждующих группировок (сколь она ни фиктивна ввиду торговли США со странами Антанты) перестает соответствовать требованиям переживаемого момента.

Впервые в своей истории американцы поставили перед собой цель сравняться с крупнейшими военными державами. В мир XX века выходил военный гигант, чтобы уже никогда не возвращаться к прежнему состоянию менее развитой, чем Европа, военной силы. Трудно переоценить значение шага Вильсона для внутренней жизни США. Один из ведущих деятелей эпохи О. Уиллард писал президенту: "Вы сеете зерна милитаризма, выращиваете военную и военно-морскую касту". Прежний коллега Вильсона по "дипломатии компромисса" У. Брайан обратился к стране с воззваниями, в которых говорил, что президент Вильсон оказался в плену милитаристских интересов большого бизнеса. Лидер прогрессистов сенатор Лафолет заявил, что за поворотом дипломатического курса США стоят те, кто получает от этого поворота колоссальные доходы. Борьба внутри США достигла такого накала, что даже лидер демократического большинства в палате представителей К. Китчин высказал сомнения в правильности курса президента. Тогда Вильсон пошел на исключительный по политической смелости (и ренегатству) шаг - пригласил в Белый дом лидеров республиканкого меньшинства в сенате (Дж. Голлинджера) и в палате представителей (Дж. Манна), чтобы обратиться к ним с просьбой о политической помощи.

Но главным в его политической борьбе было не это закулисное "выкручивание рук". Вильсон решил обратиться к народу через головы противников. Чтобы вернуть себе политическое влияние, Вильсон прибег к опасному политическому оружию - национализму. В конце января 1916 года он начал из Нью-Йорка пропагандистский блицкриг в штатах своих оппонентов - на Западе и Юге, в Питсбурге, Кливленде, Чикаго, Милуоки, Демойне, Канзас-Сити, Топеке и Сент-Луисе. Именно в Сент-Луисе он сделал знаменитое заявление о том, что США должны иметь "несравнимые ни с чем, величайшие в мире военно-морские силы". США, широковещательно утверждал он, берут на себя миссию охранять Западное полушарие от враждебных сил. "Оборот дел в Европе,- говорил президент,- непредсказуем, и США должны готовиться к худшему. Страна должна знать, что для защиты ей необходима военная мощь. Нельзя делать оборону страны предметом межпартийной политики, она должна быть общенациональным делом".

Мобилизации внутренних сил способствовали и перестановки в кабинете. Вильсон заменил на посту военного министра "зашедшего вперед" в своем воинственном рвении Дж. Гаррисона молодым мэром Кливленда Н. Бейкером, который в дальнейшем стал наиболее близким к президенту членом кабинета министров.

Менее чем через год после смерти первой жены, 18 декабря 1915 г., В. Вильсон женился вторично. На несколько дней он удалился от государственной деятельности, но вскоре самый сильный для него магнит - политика снова приковала внимание президента. С нетерпением ждал он писем из-за океана, где полковник Хауз вел кулуарные переговоры с лидерами двух воюющих группировок. Вторая миссия Хауза в Европу была предпринята при весьма экстренных обстоятельствах. В начале января 1916 года, когда он прибыл в Лондон, складывалось впечатление, что чаша весов склоняется в сторону Центральных держав. Наступление германских войск принесло им во второй половине 1915 года успех на Восточном фронте, здесь русские войска отступили. Перспективы грядущей кампании на Западе также не внушали западным членам Антанты особых надежд. Оптимизм первых месяцев года уступил место мрачным размышлениям. В такой ситуации ужесточать американскую позицию по поводу действий германских подводных лодок казалось Хаузу несвоевременным, и он настойчиво убеждал в этом президента. Рвать отношения с немцами в период их очевидных успехов - с перспективой остаться потом один на один с германизированной Европой - этого Вильсон опасался больше всего. Даже простое продолжение дрейфа в сторону Антанты в таких условиях стало означать ослабление рычагов воздействия на всю ситуацию в целом. Можно было предположить, что немцы, находясь в ослеплении от собственных удач и придя к заключению, что Соединенные Штаты уже не сдвинуть с пробританских позиций, окажутся не восприимчивыми к маневрам Вашингтона.

Изменение обстановки требовало корректировки американской дипломатии. Следовало остудить надежды англичан и проявить большую гибкость в Берлине.

Англичане оказались не самыми простыми партнерами по переговорам. С одной стороны, им безусловно хотелось получить нового мощного партнера в сложившейся критической ситуации. Но по меньшей мере три обстоятельства заставляли их противиться безоговорочному принятию американских предложений. Во-первых, они боялись того, что Америка не захочет ослаблять Германию и постарается сохранить ее мощь, чтобы играть на примерном балансе европейских сил. Для США не Германия, а Европа в целом представляла собой конкурента. Во-вторых, англичане были "повязаны" тайными письменными и джентльменскими соглашениями. В США не всегда ощущали силу этих договоренностей, степень их обязательности для Лондона. В-третьих, англичане, ближе других европейцев знакомые с американцами, несомненно боялись чрезвычайного усиления США, индустриальная и морская мощь которых уже требовала выхода за пределы Западного полушария. Поэтому предложения Вильсона восприняли на Даунинг-стрите с определенными опасениями. Министр Грей заявил, что кабинет согласится на принцип "свободы морей" только в том случае, если немцы согласятся на "свободу земель", то есть если германская мощь в Европе станет подконтрольной.

Тогда Хауз выложил один из главных геополитических козырей: давление Германии может довести Россию до заключения сепаратного мира, а это позволит немцам обратить всю свою мощь на Запад, и тогда Англии и Франции придется согласиться на условия гораздо менее благоприятные, чем те, которые обещает инициатива президента Вильсона. Но даже и без решающих успехов на Восточном фронте у Берлина есть реальные возможности. "Я сказал им что Германия считает, что у нее только один противник, и, прежде чем погибнуть, она пообещает России предоставить ей свободу действий по отношению к теплым морским портам Юга и Запада. Германия сможет возвратить Франции Эльзас-Лотарингию и эвакуировать войска Бельгии, за исключением Антверпена и территории к югу от Шельды. Таким образом, Германская империя с входящей в нее частью Австрийской империи обеспечит себе свободу действий в Малой Азии, Египте, Индии и Африке. При таких условиях английское владычество на морях не продлилось бы и трех месяцев". Упущенным звеном в этих адресованных англичанам рассуждениях была мощь России. Американцы не учли, что у англичан этот союзник вызывал больше доверия и они, англичане, откровенно надеялись на результаты весенне-летней кампании как на Западном, так и на Восточном фронте.

Любопытно, что к английским критикам плана Вильсона присоединился американский посол Пейдж. "Фатальной моральной слабостью" предлагаемого американского плана посол считал то, что правительство Вильсона намеревалось "вступить в войну, исходя не из справедливости защищаемого дела, а посредством тщательно спланированного трюка". В своем дневнике Пейдж писал о возмущении англичан тщеславной озабоченностью Вильсона своим "престижем". В английских коридорах власти схему Вильсона - Хауза вскоре начали называть примером американского своекорыстия.

Президент Вильсон стремился помочь реализации своего дипломатического плана довольно своеобразно. 12 января 1916 г. президент послал Хаузу каблограмму, в которой прямо говорилось о значительных перспективах по устранению разногласий с немцами и о том, что, если процесс пойдет дальше, американский сенат и общественное мнение будут требовать, чтобы Лондон пошел на такие же уступки, как и Берлин. Посол Пейдж, прочтя каблограмму, был просто потрясен ее цинизмом, а более стойкий Хауз информировал Вильсона, что слишком откровенное давление на англичан приведет лишь к выводу сторонников Укрепления связей с США из состава английского правительства.

Полковник Хауз покинул Лондон 20 января 1916 г. с чувством смятения, реальность оказалась сложнее схем. Американская дипломатическая инициатива казалась логичной и неодолимой только в сумерках Овального кабинета.

Впереди лежал путь в ключевую точку - Берлин. Здесь комбинация правящих сил тоже была сложной. Хауз обозначил два полюса борьбы: "флотскую группировку" во главе с фон Тирпицем, выступающую за неограниченную подводную войну, и группировку "умеренных" во главе с канцлером Бетманом-Гольвегом. "Умеренные" были сильнее до весомых успехов немцев, затем их вынудили отступить. 30 декабря 1915 г. генерал Фалькенхайн снял свои возражения против неограниченной подводной войны. После разрыва с Америкой он не боялся кризиса на Балканах: Болгария присоединилась к Германии, Сербия покорена. А у Германии было уже 58 подводных лодок - втрое больше, чем год назад, и ее адмиралы обещали добиться решающих результатов к концу 1916 года.

У Вильсона и его окружения не было эффективных рычагов воздействия на имперский Берлин. По существу, Э. Хауз играл на одной простой идее. Если Германия и Англия в братоубийственной борьбе обескровят друг друга и свою расу, они дадут исторический шанс иным, чуждым народам. Внимая этим предостережениям, кайзер Вильгельм отвечал, что он вместе со своими венценосными родственниками контролирует положение: "Я и мои кузены, Георг и Николай, заключим мир, когда наступит время..." Слушая его, можно было подумать, что немецкий, английский и русский народы - это только пешки. Он подчеркнул, что "такие демократические страны, как Франция и США, не могли бы принять участие в такой конференции. В общем, кайзер считает войну королевским спортом". Взывая к чувству "расового самосохранения", Хауз обращался помимо кайзера к ведущим политикам, к канцлеру империи в первую очередь. В ключевой по значимости беседе с канцлером Бетманом-Гольвегом Хауз указал на опасность гибели западной цивилизации, если ее столпы - Германия, Англия и США - не сомкнут ряды. Такая постановка вопроса в значительной мере импонировала Бетману-Гольвегу. Согласие начинало распадаться, когда стороны переходили от общего к частному. Решающим обстоятельством было то, что согласие германского канцлера распространялось лишь на общую и туманно-абстрактную идею необходимости сохранения германо-англосаксонского мира. Когда же речь зашла о конкретной действительности, Бетман-Гольвег спустился с небес на землю. В напряженном диалоге он выдвинул условия, без принятия которых кайзеровская Германия в принципе отказывалась говорить о заключении мира. Находясь в Вашингтоне, было трудно предположить степень жесткости немецких требований. Речь прежде всего шла о сохранении германского контроля над Бельгией и Польшей, а также о возмещении Германии ее расходов. Эту компенсацию должны были предоставить прежде всего Англия и Франция.

Канцлер Бетман-Гольвег сказал, что "мечта его жизни - союз Англии, Германии и США", что война Англии и Германии - преступление против "белой расы". Но при всем благоговении к интересам "высшей расы" его миссия заключается в защите германских интересов. Германия готова уступить ради общих расовых интересов, но при выполнении ее условий. А на данном этапе условия Германии определены. Бельгия становилась зависимой от Германии. Эльзас и Лотарингия оставались в пределах рейха, Польша превращалась в вассала Берлина. Позиция Германии в начале 1916 года исключала возможность приемлемой для Англии договоренности. Еще можно было делать хорошую мину при плохой игре, но реализм требовал признать фиаско строительства В. Вильсоном "бастиона Запада".

Германия лишала США выбора. Теперь уже им трудно было отстоять на равных от двух коалиций. Бетман-Гольвег, возможно, сам того не сознавая, вовлекал Америку на путь столкновения с Германией.

В результате посещения Лондона и Берлина Хауз пришел к выводу о неотвратимости вступления США в конфликт и был уверен, что Вильсон, регулярно получающий его донесения, согласен с его выводом. Речь уже, собственно, шла не о том, рационально ли присоединение Америки к Антанте, а о том, когда это присоединение было бы наиболее эффективным. В письме президенту от 3 февраля 1916 г. Хауз размышляет, что весной и летом в Европе, видимо, произойдут битвы чрезвычайного ожесточения, эти битвы ослабят обе воюющие группировки, но не дадут решающего превосходства ни одной. Вот тогда-то и наступит время выхода США на мировую арену.

Серьезнейший в американской истории вывод был подкреплен впечатлениями Хауза на обратном пути, когда он на неделю задержался в Париже. Посланник президента знал, что англичане с особой ревностью следят за его контактами в Париже. В завуалированной форме Э. Грей просил Хауза не обсуждать возникающих проблем с ближайшим союзником - Францией. Но обсуждавшиеся события имели колоссальную значимость. Следовало учитывать, что на Западе именно французская армия составляла костяк антигерманских сил. Если Франция потерпит крах, британская морская мощь не будет препятствием германскому господству в Европе. И посланник Вильсона в конечном счете 7 февраля 1916 г. пошел на исключительные по важности предварительные соглашения с французами. Те надеялись и боялись. Надеялись на весенне-летнее наступление и боялись, что миротворческая инициатива Вильсона прервет конфликт в условиях, когда германские войска будут находиться на французской территории. Но еще больше в Париже, разумеется, боялись провала летних операций и крушения Франции. Полковник Хауз и министр иностранных дел Бриан достигли важного взаимопонимания. В письме президенту Хауз передает его так: "В случае, если союзники (Антанта. - А.У.) добьются в течение нескольких ближайших месяцев успеха, я обещал, что президент не вмешается. В случае же, если они потерпят поражение, я обещал, что президент вмешается в ход событий".

США, по существу, поворачиваются к Антанте как ее потенциальный союзник. США кровно заинтересованы предотвратить поражение англо-французской коалиции. Чем хуже дела у нее, тем больше шансов на то, что США выступят на ее стороне. Итак, впервые представителям одной из коалиций было прямо сказано о реальности американского выступления. Это был один из роковых моментов в американской истории.

"Отдышавшись" в Париже, Хауз на основе своих наблюдений сравнил решимость двух военных группировок продолжать конфликт и нашел в этом отношении практическое единодушие Берлина, Лондона и Парижа. В анализе для президента он оценил обстановку как беспросветный тупик.

Через два дня в Лондоне эмиссар Вильсона сообщил об изменении позиции США в сторону сближения с антигерманской коалицией. Первым это было сообщено министру иностранных дел Грею. Тот, разумеется, с горячностью ухватился за казавшийся еще совсем недавно невероятным шанс и попросил специально оговорить, что речь идет не о дипломатическом, а о военном взаимодействии. Еще не верящие в свою удачу англичане были готовы на любой вариант, к которому привело бы выступление Вильсона на их стороне. Полковник Хауз, лицо без официальных регалий, одним туманным намеком призвал к себе всех лидеров страны, всю британскую элиту. 14 февраля 1916 г. с ним совещались три бывших и будущих премьера - Бальфур, Асквит и Ллойд Джордж, а также министр иностранных дел Грей и лорд Рединг. Это совещание можно назвать историческим. По правую руку от хозяина, лорда Рединга, сидел премьер-министр Асквит, по левую - Хауз, за ним - Грей, напротив - Бальфур и Ллойд Джордж. Секстет с охотой разделил на части Турцию и в два счета перекроил карту Европы. Спор вызвала лишь судьба Константинополя. После все молча обратились к посланцу президента. В присутствии этих лиц полковник Хауз дал еще одно важное обещание: президент Вильсон будет председательствовать на будущей мирной конференции.

Еще совсем недавно хозяева Британской империи готовились к худшему исходу, а теперь их воображение было взбудоражено возможностью решающего укрепления антигерманской коалиции. Теперь можно было помечтать и о послевоенной расправе с поверженным противником. Активно обсуждался вопрос об оптимальном сроке выдвижения предложения о мирной конференции. Английская точка зрения сводилась к тому, что наилучшим сроком было бы начало осени. Дальше всех в направлении сближения с США пошел Ллойд Джордж, который предложил достичь предварительной американо-английской договоренности, с тем чтобы на мирной конференции выступать единым фронтом. Но он же выдвинул предварительные условия. Нет сомнения, что их во многом определяли заключенные ранее тайные договоры. Ллойд Джордж огласил следующий список условий: восстановление независимости Бельгии и Сербии, возвращение Эльзас-Лотарингии Франции (при этом территориальные потери Германии возмещались ей уступками в других местах вне Европы), изменение в пользу Италии ее границы с Австрией, выход России к свободному морю.

Для США все это звучало малопривлекательно по нескольким причинам: американское руководство не хотело связывать себе руки, не желало гарантировать тех английских привилегий в мире (в контроле над морями и т. п.), фактическими наследниками которых они себя видели.

Премьер-министр Асквит задал серию вопросов, которые касались сути проблемы - степени близости американских интересов с интересами Англии и ее союзников. Что сделает Вильсон, если Антанта на предполагаемой мирной конференции будет настаивать на условиях, неприемлемых для него? Хауз ответил, что в этом случае президент покинет конференцию. Что произойдет, если неприемлемые для Вильсона требования выдвинут немцы? Этот ответ Хауза стоит привести полностью, он наиболее существен: "В этих обстоятельствах, я думаю, президент бросит вес Соединенных Штатов на сторону союзных держав (Антанты. - А. У.)".

Антантовские собеседники за столом делили территорию Оттоманской империи и другие территории еще не поверженного противника. Они отметили также, что именно за Антантой остается право выбора подходящего момента для выдвижения предложений Вильсона. Хауз несколько охладил пыл своих английских хозяев, указав, что США имеют свои соображения по этим вопросам и без их участия мирное урегулирование прочным не будет. Возможно, нажим потенциальных союзников несколько отрезвил Вильсона, но в дело вмешались властители Германии. Их самоуверенность обернулась против них в тот самый момент, когда в Вашингтоне уже заколебались.

Дипломаты Центральных держав переиграли, полагаясь на сдержанность Вашингтона. Берлину и Вене представилось, что наступает удобный момент для использования недовольства американцев английской практикой вооружения всех кораблей, включая пассажирские лайнеры. 10 февраля 1916 г. Берлин объявил, что капитаны подводных лодок вскоре получат приказ топить вооруженные торговые суда без всякого предупреждения.

Выработка совместной с Антантой стратегии оказалась сложной, но гегемония Германии в Европе была страшнее. Через неделю после указанного берлинского заявления государственный секретарь Лансинг вызвал посла Бернсторфа и объявил ему, что в свете новой линии Берлина в подводной войне прежде приемлемые извинения по поводу "Лузитании" перестают быть таковыми.

Сейчас, по прошествии многих лет, видно, что германское требование к англичанам разоружить торговые суда было во многом рассчитано на разрыв американо-английских отношений, но оно дало противоположные результаты. В конечном счете Вильсон закрыл глаза на практику англичан вооружать все суда и резко выступил против немцев там, где они ожидали по крайней мере благожелательного нейтралитета,- против действий лондонского адмиралтейства. (Заслуживает упоминания то обстоятельство, что в Лондоне еще раз энергично одобрили стремление Вильсона к посредничеству в мировом конфликте сразу же по получении известий из Вашингтона об антигерманском шаге госдепартамента.)

Желание президента вмешаться в ход колоссальной борьбы двух коалиций, давно известное приближенным президента, стало обращать на себя внимание широкой американской публики лишь в феврале 1916 года, когда немцам было сурово указано на их место. Этот поворот правительственного курса вызвал противоборство значительных сил внутри американского правящего класса, которые еще не были готовы к выходу на мировую арену, к борьбе за "контрольные" позиции в мировом сообществе. Не далее как 21 февраля 1916 г. председатели комиссий по иностранным делам сената и палаты представителей У. Стоун и X. Флад посетили Белый дом. Их живо интересовал вопрос о действиях президента Вильсона, если немцы начнут топить суда, на которых будут находиться американцы. Вильсон ответил, что он потребует от Германии строгого соблюдения международного права на морях и в то же время не будет требовать от антигерманских сил разоружения торговых кораблей. Сенатор Стоун, известный своей прежней приверженностью Вильсону, при этих словах потерял самообладание и ударил кулаком по столу: "Господин президент, вы оскорбляете мой интеллект. Вы не имеете права просить меня следовать подобным курсом. Это означало бы вовлечение страны в войну".

Многие в США впервые увидели в действиях Вильсона не абстрактное воплощение политики нейтралитета, а готовность вовлечь страну в колоссальную мировую схватку. Это вызвало своего рода панику.

Ситуация стала видеться многим в стране как критическая. 2 марта 1916 г. сенатор Гор заявил в сенате, что "из достоверного источника" ему стали известны слова Вильсона о вероятии войны с Германией. Оппозиция постаралась заблокировать линию Вильсона на ужесточение отношений с Германией, на активное вторжение в европейские дела.

Вильсон стремился, пока еще развитие событий не вышло из-под контроля, нанести упреждающий удар. В открытом письме сенатору Стоуну президент заявил, что он постарается сделать все возможное, чтобы предотвратить вступление Америки в войну. Но он никогда не согласится признать правомочность германской угрозы вооруженным судам. Лидеры демократической партии в палате представителей снова задали президенту вопрос: что произойдет, если на торпедированном немцами судне будут американцы? "Как мне сказали,- заявил Вильсон,- это может привести к войне." - "И какой же будет цель американского вмешательства в войну?" - "Американское вмешательство ускорит окончание войны". С этим выводом Вильсона соглашался тогда далеко не каждый американский политик. К тому же и прогерманские организации типа "Германо-американского альянса" осуществляли мощную лоббистскую деятельность. В результате президент вынужден был действовать более осмотрительно и затормозить реализацию своих планов.

По возвращении в Вашингтон 6 марта 1916 г. Хауз уже в автомобиле начал свой отчет президенту и продолжил его в Белом доме.

Исключительное значение имела редактура президентом (он сам сел за пишущую машинку) документа, который английский министр иностранных дел хотел опубликовать как итог переговоров с Хаузом.

Тайно составленный совместный американо-английский документ, известный истории под названием "меморандума Грея",- одно из важнейших свидетельств американской дипломатической истории - звучал следующим образом: "Полковник Хауз сообщил мне, что президент Вильсон готов, по получении от Франции и Англии извещения о наступлении благоприятного момента, предложить созыв конференции по поводу окончания войны. Если союзные страны будут откладывать принятие предложения президента Вильсона и если с течением времени война будет складываться столь неблагоприятным для союзников образом, что вмешательство США не сможет оказаться эффективным, Соединенные Штаты сохранят за собой право изолироваться от событий в Европе и искать собственные пути сохранения своей безопасности".

Президент Вильсон в редком для него изъявлении чувств обнял Хауза за плечи и сказал о проектируемом ими предприятии: "Трудно представить себе более сложную задачу". Жребий был брошен. Меморандум послали в Лондон. В американской дипломатии наступила новая эра.

Каковы были обстоятельства этого выбора? Война продолжалась уже почти два года. Не ослабевала опасность того, что Германия и ее союзники могут добиться стратегического перелома и тогда вся Европа станет враждебным для США средоточием, военных и экономических сил. Но нельзя было исключать и того, что в будущем Антанта сумеет повернуть ход событий и, решив спор в свою пользу, пренебрежет претензиями США на самое высокое место в мировой иерархии. Оба поворота сулили опасность - ослабление позиций США в мире. А если так, то наступает время для США вмешаться в спор и продиктовать свои условия мирового урегулирования.

Когда пулеметы косили людей под Верденом, а в Галиции осуществлялся "прорыв Брусилова", в Вашингтоне выбирали оптимальное время для вмешательства. Нападение германской подводной лодки на невооруженное французское судно "Сассекс" 24 марта 1916 г. являлось искомым предлогом для разрыва отношений с Германией. Трое наиболее близких президенту людей - его жена, полковник Хауз и госсекретарь Лансинг - требовали если не немедленного разрыва отношений, то предъявления ультиматума. Лансинг даже составил текст такого ультиматума. Он предлагал потребовать отзыва посла Бернсторфа. Вильсон тоже был за жесткость в отношении немцев. В этой обстановке президент попросил сообщить Бернсторфу, что американо-германские отношения почти достигли точки разрыва. Президент стоял накануне важных решений, несущих несомненный риск. Он страдал несколько недель от несварения и бессонницы. Еще бы, ему предстояло сообщить о вступлении страны в мировую войну.

После долгих размышлений он составил 16 апреля текст ноты. В ней говорилось, что использование подводных лодок против торговых судов "в высшей степени несовместимо с принципами гуманности, с давно установленными и неизменными правами нейтралов". Если германское правительство не прекратит своей безжалостной борьбы против пассажирских и торговых судов, у Соединенных Штатов не останется иной альтернативы, кроме прекращения дипломатических отношений с Германской империей. Казалось, это был решающий шаг. Текст обсуждался два дня, затем он стал официальной нотой и был послан в Берлин. А на следующий день, 19 апреля 1916 г., президент зачитал этот фактический ультиматум объединенной сессии конгресса.

С отстраненным видом говорил он конгрессменам о возможном крутом дипломатическом повороте, но "мы обязаны будем его совершить, учитывая интересы нации". Буквально с каждым днем президент занимал все более твердую позицию. 3 мая Вильсон удивил Хауза выражением своей ненависти к военному руководству Германии, которое он обвинил в развязывании войны и представителей которого, по его словам, нужно будет судить как преступников.

Поданная с официальными комментариями в германской прессе, нота Вильсона произвела там впечатление решающего шага США к сближению с Антантой. А если так, то следовало интенсифицировать применение Германией ее единственного оружия - морской блокады. Берлинская "Теглихе рундшау" писала: "Мы не можем больше отступать, мы, напротив, должны использовать свободу, которую дает нам противник, для ведения неограниченной подводной войны, не считаясь уже ни с кем".

Военное и военно-морское министерства кайзеровской Германии усилили давление на правительство с целью принятия политики неограниченной подводной войны, даже если она будет вести к войне с США. И все же разум не совсем помутился в Берлине. В отчаянной внутренней схватке с фон Тирпицем и фон Фалькенхайном канцлер Бетман-Гольвег сумел склонить на свою сторону кайзера. (Этого он добился за счет лишь одной уступки: было условлено, что суда - вооруженные и невооруженные,- находящиеся вокруг Англии, будут топиться. Определение зоны неограниченной войны было шагом назад от тотального "подводного наступления".)

Осознавая значимость присоединения Америки к Антанте, Вильгельм II 1 мая 1916 г. подчинился ноте президента Вильсона. Получить еще одного противника, 100-миллионную нацию с первой в мире экономикой, большинство среди главенствующих в Берлине сил не хотело. И германская нота от 4 мая 1916 г. отразила эту боязнь. Был сделан ряд уступок. В официальном германском ответе признавалась "несдержанность" подводных атак, в нем содержалось обещание перед торпедированием производить инспекцию судов-целей. Впервые кайзеровское правительство официально пообещало Вашингтону, что торговые корабли не будут атакованы без предупреждения и без учета возможной гибели пассажиров. Президент Вильсон получил ноту во время заседания кабинета и немедленно удалился в круг ближайших советников. Оставался ли легальный шанс для вооруженного выступления? Немцы сделали несколько оговорок, но в целом их ответ был дипломатическим отступлением под американским нажимом. То было свидетельство роста влияния США. Не было сомнения в том, что в Берлине оценили реальность угрозы Вашингтона.

Вильсон предпочел пропустить мимо ушей слова Лансинга о том, что тон ноты воинственный, что Берлин неисправим и его отступление - тактический маневр, что роковые вопросы современности не решаются посредством нот. В ответной ноте, посланной в Берлин 8 мая, Вильсон принял уступки немцев.

Хорошо известны достоинства и недостатки американской государственной системы. Каждые четыре года в стране происходит своеобразное "потрясение основ" - президентские выборы. Вильсон мог уйти в политическое небытие, если бы пацифисты объединились против него. Партия войны, как убедился Вильсон, весной 1916 года еще не стала доминирующей. Поэтому-то Вильсон и сошел с дистанции, которая прямо вела к войне. С мая по ноябрь (когда американцы пошли к избирательным урнам) в американской дипломатии установилось определенное затишье, на этом этапе выгодное и Вашингтону, и Берлину.

Отношения же с Лондоном, потрясенным лавированием Вашингтона, стали весьма сдержанными. Косвенно Вильсон и его окружение пытались оправдаться перед теми, с кем еще вчера обсуждали возможность своего вступления в войну. Звучали сентенции, что "никто не любит быть у другого в кармане", что Антанта слишком рано посчитала Америку за ангажированной. Англичане поспешили с выводом, что США - их гарантированный союзник. Вильсон хотел быть арбитром мирового конфликта, у него вовсе не было цели просто привести США в лагерь англичан.

Вмешались и другие обстоятельства. 24 апреля началось восстание в Ирландии, жестоко подавленное английским колониализмом. Думающий о предстоящих выборах претендент не мог игнорировать мнение влиятельного в США ирландского меньшинства. Сенат США официально просил Лондон смягчить участь арестованных и осужденных, в том числе сэра Роджера Кейзмента, прибывшего из Германии, чтобы возглавить восстание. Имеет под собой основание и суждение либерального еженедельника о том, что "экзекуции в Дублине подтолкнули Америку к изоляции сильнее, чем любое другое событие со времени начала войны". Сказалось и осложнение экономических отношений между США и Англией.

Разумеется, и имперский Лондон не желал играть роль американского подопечного. Англичане ранее (меморандум Грея - Хауза) уже предлагали Вильсону выступить посредником в конфликте, но только по прошествии нескольких месяцев, а именно осенью 1916 года. Они надеялись на результаты летнего наступления на Западном фронте, которое помогло бы избежать корыстного посредничества самоуверенных янки. К середине лета часть их планов, казалось, начала осуществляться, Верден выстоял, несмотря на чрезвычайно ожесточенные германские атаки, а наступление английских войск, начатое 1 июля, на первом этапе внушало определенные надежды. Самонадеянность англичан достигла апогея в августе, когда Э. Грей фактически уведомил Хауза о том, что с мирной конференцией можно подождать. Сказано было не по-английски прямо.

Президент стал больше, чем прежде, ценить одиночество, переселился на яхту и путешествовал по Потомаку и Джеймсу. Он явно пытался представить переживаемый момент в исторической перспективе, стремился определить возможные препятствия на пути к будущему. О том, какие мысли терзали президента, можно судить по коротким запискам, таким как эта: "Было бы гораздо лучше, если бы мы, а не римский папа возглавили посреднические усилия".

Неуверенность Вильсона разделяли с ним ближайшие помощники. Хауз полагал, что дипломатическая инициативность была бы полезной в свете приближающихся президентских выборов. До конвентов обеих партий оставалось не более месяца, нужно было выбить из рук республиканцев любую привлекательную дипломатическую альтернативу.

В эти дни Вильсон наговорил своим внимательным почтительным собеседникам много такого, чего в другие времена его сдержанность не допустила бы. Вставал вопрос о силе, о ее месте в мире относительно права и морали. "Если я не могу сохранить своего морального влияния на человека, кроме как, периодически нокаутируя его, если это единственный способ заставить его уважать меня, тогда я должен периодически сбивать его с ног". Вильсон нашел внимательного слушателя в лице журналиста Рея Бейкера, будущего издателя его документов. Все чаще именно перед ним президент развивал те идеи, которые были положены в основу программной речи, произнесенной перед первой национальной ассамблеей Лиги по установлению мира (председателем которой был экс-президент Тафт).

Вильсон изложил Бейкеру свое понимание первейшей обязанности политического лидера - вызывать энтузиазм. Вождь страны в экстраординарных условиях должен выдвинуть цельную программу, которая была бы привлекательна и вызывала бы воодушевление. Что же могло вызвать общий подъем американцев? Безусловно, разжигание националистических страстей, призывы к войне могли увлечь многих. Но был ли подходящим текущий момент и симпатизировало ли такому шагу большинство американцев? Пожалуй, нет. А вот предложение о мирной конференции позволит разыграться воображению избирателей, будет способствовать их уверенности в лидере, их желанию сомкнуть за ним ряды. Эти идеи были апробированы во время выступления 15 мая 1916 г. в Национальном клубе печати, где президент Вильсон указал, что американцы поддержат своего руководителя, "если будут убеждены, что их лидер - это человек, который думает прежде всего об Америке". Итак, на свет был вытащен старый как мир прием: я больше других забочусь о вас. Чутьем талантливого политического деятеля Вильсон ощутил, что в обстановке бурь и неустойчивости население поддержит того, кто вопреки всему заявит, что знает, чего хочет Америка, и пообещает претворить это знание в политику.

Речь, которую президент собирался произнести перед Лигой, он назвал в одном из писем самой важной из всех своих речей. Америка стояла на перепутье, и нужно было выбирать направление. В Белом доме наступило время интенсивной подготовки. Верный Хауз посвящал Вильсона в умонастроения европейских лидеров. Сам президент изучал шедевры парламентского красноречия, статьи газетных мудрецов. Все эти вырезки и наброски лежали в папке, касаться которой было категорически запрещено кому бы то ни было.

Наконец 27 мая 1916 г. Вильсон предстал перед 2 тыс. членов Лиги. Недавно построенный "Виллард-отель" был полон слушателей. Президент начал с того, что указал своим соотечественникам на то глубокое влияние, которое оказала на Америку война в Европе. Теперь Америка уже не может ждать, пока те или иные события в Европе приведут к агонии всего мира. США в результате своего мощного развития получили право голоса в решении вопроса о войне и мире. Прежние законы уже не могут быть основой миропорядка, мир будет зависеть от "новой и более Цельной дипломатии". Закладывая мину под евроцентристскую систему, под мир, в котором господствовала Европа, президент провозглашал те принципы, которые должны были разрушить европейские империи: "Мы верим в следующие фундаментальные истины: первое, что каждый народ имеет право избирать собственную форму правления..; второе, что малые страны имеют такие же права суверенитета и территориальной целостности, как и великие и могучие нации; и третье, что мир имеет право быть защищенным от посягательств на мирное развитие... Соединенные Штаты готовы стать партнером в любой реальной ассоциации наций, сформированной для достижения этих целей... Я чувствую, что мир находится сейчас на пороге великих свершений, когда будет создана некая общая сила, которая будет охранять право как первый и наиболее фундаментальный интерес".

Нельзя сказать, что уже тогда не раздавалось скептических голосов из самого близкого круга людей президента. Госсекретарь Лансинг опасался возникновения ситуации, в которой США, их действия на международной арене стали бы зависеть от воли других стран. Вильсон считал эти страхи пустыми и говорил в эти дни: "Америка поднялась, ее самосознание прошло такой путь, для преодоления которого раньше требовалась жизнь целого поколения".

По существу, программа президента Вильсона была попыткой подорвать прежний евроцентристский мир, и в Европе ощутили это. Газеты Лондона писали об опасности, которую представляла бы Лига наций, ориентированная на "гарантирование морей для общего и неограниченного использования всеми нациями". Могли ли с симпатией воспринять в столицах воюющих стран заявление Вильсона, что Америку "не касаются причины и цели войны"? Право на самоопределение декларировалось перед всеми метрополиями мира, а разве там не знали о "доктрине Монро", "узаконившей" доминирование США в Западном полушарии? Особенно "оценили" слова Вильсона о праве малых наций на самоопределение в многонациональной Австро-Венгрии, гнев венского двора был беспределен. Едва ли меньшим он был и у владельцев Британской империи (и без того с подозрением взиравших на политическую активность доминионов), у французских и прочих охранителей многонациональных империй. Их чувства выразил французский посол Жюссеран, когда намекнул Хаузу, что в будущей войне Америка может остаться без союзников, если она сейчас встанет на сторону абстрактной справедливости и не назовет поименно своих друзей в мире. Посуровевшие западные союзники, теряющие солдат на фронте в Европе, и деньги в Америке, заявили на экономической конференции в Париже, что приложат все усилия для восстановления своих позиций в послевоенном мире. Ораторы в рейхстаге с презрением отвергли идею "равной вины" (хотя министр иностранных дел фон Ягов просил не судить их слишком строго). Вильсон так 22 июня 1916 г. суммировал отклики: "Сведения, доходящие до нас с противоположной стороны океана, мягко говоря, не вдохновляют и свидетельствуют о сужении, а не о расширении взглядов на сложившуюся ситуацию... Я прихожу к заключению, что мы сами должны будем решить для себя, когда наступит подходящее время для того, чтобы выдвинуть императивные предложения". Естественно, что прежние владыки мира не испытывали восторга, им навязывалась новая мировая комбинация, в которой Вашингтон определял бы основы политических взаимосвязей. Вильсон встает на дорогу, в конце которой он желает занять лидирующее положение в мире. Тактика будет меняться, цель - нет. Разноречивые отклики говорили ему лишь о сложности поставленной задачи. Так сложилась базовая дилемма вильсоновской философии дипломатии. С одной стороны, он объявил, что все нации имеют право мирного самоопределения, с другой - поставил США надзирателем и судьей такого "самоопределения". Чем дальше развивалась трагическая история первой мировой войны, чем сильнее вовлекались в нее США, тем большим становилось несообразие между двумя этими положениями. Самоуправляемый мир не терпел опекунов, США не терпели иного, кроме своего, представления о самоопределении, его характере, ходе и целях.

Между тем в Европе борьба двух коалиций достигла апогея. Компетентный наблюдатель - новый премьер английского правительства Ллойд Джордж - суммировал итоги этой борьбы следующим образом: "Кровавые кампании 1916 года были безрезультатны. Сотни и тысячи храбрецов пали на залитых кровью холмах Вердена, в грязи и слякоти у Соммы, в предгорьях Истрийских и Тирольских Альп, в лесах и болотах России, на склонах Карпатских гор, на выжженных солнцем равнинах Месопотамии и Средней Африки. Генералы не хотели позволить политикам воспользоваться своей славой, когда победа казалась им уже близкой". Безумие европейского милитаризма достигло своего пика.

Вильсон пришел к ясному пониманию того, что пока у Лондона и Парижа не погасли надежды решить исход войны без посторонней помощи, они постараются избежать зависимости от США. В письмах президента мелькают презрительные клички английских и французских политиков, надеющихся еще своими силами разрешить мировой конфликт. Он был, несомненно, раздражен самомнением союзников, их стремлением своими силами разрешить конфликт. Одной из жертв этого раздражения стал посол США в Лондоне У. Пейдж, проявивший себя сторонником тесного американо-английского союза. Посол доказывал, что англичане воюют в Европе за интересы американцев. Президент не разделял такой постановки вопроса. Англичане, с его точки зрения, воевали за сохранение своей империи от посягательства Германии. И цели англичан не были идентичны американским. Не для того американцы создали свою колоссальную материальную мощь, чтобы спасать чужие империи. Если в 1914 году Англия была нужна Вильсону как проводник распространения американского влияния в Европе, то в 1916 году, после двух лет, истощивших английские ресурсы, он желал, чтобы Англия пригласила США для своего спасения. И если такому военному союзу суждено было материализоваться, то в нем он видел место Англии не равным, а подчиненным. Раздраженный президент пять недель не принимал возвратившегося в США посла Пейджа. Добившись все же аудиенции, посол понял, что в Англии Вильсон видит вовсе не защитницу англосаксонской цивилизации, а одну из участниц борьбы, в которой обе коалиции настороженно воспринимают появление США на мировой арене.

Новые заботы для США возникли на Дальнем Востоке. Воспользовавшись связанностью главных европейских стран на европейских фронтах, империалистическая Япония быстро стала заполнять "вакуум" в Восточной Азии. Японский напор в Китае был беспрецедентным. Вполне можно было предполагать, что из войны Япония выйдет доминирующей силой на Тихом океане. Предметом постоянных размышлений Вильсона стал негативный для Соединенных Штатов фактор - выступление Японии на стороне Антанты. Вильсон полагал, что это возлагает на Соединенные Штаты определенные новые обязательства, поскольку США не хотели видеть Японию абсолютно главенствующей в Восточной Азии, "покинутой" европейскими державами, схватившими друг друга за горло в Европе. На протяжении всех лет войны он консультировался со специалистами, в том числе и с военными, о проблемах сдерживания японского империализма. Так, в беседах с начальником штаба американской армии генералом Вудом обсуждались растущие противоречия со Страной восходящего солнца. По мнению военных, американские Филиппины в случае нападения на них могут продержаться максимум год. Гавайи, укрепление которых стало одной из наиболее насущных задач администрации Вильсона, также находились в уязвимом положении. Нужно было приложить большие усилия, чтобы не "подставиться" на двух колоссальных по размаху мировых флангах. Потому-то президент Вильсон в июле 1916 года начал своего рода прессинг в области одностороннего американского вооружения. Именно в эти дни Вильсон говорил своему главному советнику Хаузу: "Давайте построим военно-морской флот больший, чем британский, и будем вести себя так, как мы того захотим". Президент поддержал милитаристскую фракцию в сенате и использовал свое влияние для изменения в этом направлении идейного климата в палате представителей. После того как один из ведущих противников военного строительства - председатель комиссии по военным ассигнованиям Л. Паджет, посетив президента, присоединился к точке зрения сената, стало ясно, что военная партия в конгрессе возобладала. Член палаты представителей Китчин заявил: "Соединенные Штаты становятся самой милитаристской военно-морской нацией в мире".

И все же для победы на национальных выборах нужно было рассчитывать на мнение большинства. А большинство американцев пока не было готово к вступлению в европейскую борьбу. Партия мира была пока партией большинства, и Вильсон постарался занять позицию равноотстояния от двух борющихся блоков. Это был для осени 1916 года наиболее перспективный курс. Известия о жестоком подавлении англичанами ирландского восстания, попытки Лондона наказать американские фирмы, торгующие с Германией, фактические отклонения Лондоном и Парижем американского посредничества (в тщетном ожидании военных успехов) - все это позволило Вильсону принять позу политика, удрученного курсом обеих враждующих группировок. Дипломатическое наступление в Европе было отложено, хотя мало кто знал, как оно воодушевляло президента, о котором все пропагандисты демократической партии говорили: "Он спас нас от войны". Вполне очевидно, что Вильсон учел реалии предвыборной расстановки сил. Прими Вильсон энергичные дипломатические меры в эти предвыборные месяцы, для того чтобы вступить в войну, и Брайан возглавил бы "восстание" против него в самой демократической партии.

Даже конкурирующая республиканская партия не рискнула сделать вмешательство в войну своим политическим лозунгом на выборах. Пацифист Г. Форд получил большинство республиканских голосов на предварительных выборах в Мичигане и Небраске, а в развернувшейся на национальной арене борьбе Т. Рузвельта и Ч. Хьюза за лидерство в республиканской партии интервенционизм первого вовсе не был его активом. В официальную программу республиканцев был внесен призыв к "прямому и честному" нейтралитету. По этому поводу интервенционист Т. Рузвельт написал несколько позднее: "В стране героический дух не преобладает".

Политическая платформа демократической партии, главным автором которой был В. Вильсон, содержала два важных для внешней политики пункта: 1) осуждение любых групп, отдающих приоритет интересам страны, выходцами которой они были, перед интересами Америки; 2) идея создания в послевоенный период международной организации всемирного масштаба - Лиги наций. Представляет определенный интерес то обстоятельство, что, выдвигая идею Лиги наций, президент Вильсон консультировался лишь с двумя ближайшими помощниками - государственным секретарем Лансингом и полковником Хаузом. А ведь реализация этой идеи означала монументальный сдвиг в американской внешней политике.

Конвент демократической партии в Сент-Луисе начался 11 июня 1916 г. выступлением бывшего губернатора штата Нью-Йорк М. Глинна. Речь оказалась неблестящей, и экс-губернатор, подойдя к той части речи, где прослеживались исторические параллели с нейтральным курсом Вильсона, подумал, что этот сухой материал окончательно усыпит делегатов. Как оказалось, он ошибался. На предложение оратора опустить исторические параллели толпа делегатов демократического конвента энергично ответила требованием скрупулезно следовать тексту. Удивленный Глинн ощутил подлинный и неослабевающий интерес публики к вопросу и обратился к историческим прецедентам. Публика в зале громко скандировала вопрос, обращенный к действиям президентов-предшественников: "Что мы тогда сделали?" И с трибуны Глинн отвечал однообразно: "Мы не вступили в войну, мы не вступили в войну". У. Брайан, сидя на галерее для прессы, рыдал у всех на виду. Боссы демократической партии увидели, какой заряд стремления к миру, нежелания вторгаться в чужую войну таится в массах. Все это произвело глубокое впечатление на Вильсона. Он окончательно понял, что предвыборную кампанию нужно строить на идеях удержания страны от мирового конфликта.

Один из ветеранов демократической партии, почетный председатель конвента сенатор О. Джеймс из Кентукки также остро ощутил психологическую тягу присутствующих и соответственно оценил прежнюю дипломатию Вильсона: "Не сделав сиротой ни одного американского ребенка, не сделав вдовой ни одну американскую женщину, не выстрелив ни из одного ружья, не пролив ни капли крови, Вильсон сумел добиться удовлетворения американских требований и уважения американских прав". Эти слова покрыла двадцатиминутная овация.

Публика требовала самого искусного оратора партии - бывшего госсекретаря Брайана, который, переживая упадок своего влияния, не был даже избран от своего штата Небраска и присутствовал на конвенте в качестве представителя прессы. Талант оратора позволил Брайану сориентироваться молниеносно. Именно Брайан сорвал самые громкие аплодисменты, поблагодарив бога за ниспослание Вильсона - президента, который не хочет войны. Через несколько часов Вильсон был избран претендентом от демократической партии всеобщим порывом, без голосования. На следующий день, приняв политическую платформу, делегаты разъехались по домам. Сейчас ясно, что лавры миролюбца были даны Вильсону несколько преждевременно. Но именно они были его грозным орудием в предвыборной борьбе.

В данном случае дело было не только в очевидном стремлении простого американца избежать бойни. Внешнеполитическая обстановка пока вышибла реальные основания из-под долговременного планирования. Союзники, как уже говорилось, ждали решающего поворота событий на фронтах в свою пользу, и им не нравилось намерение Америки "украсть" у них победу. Решающие победы не наступали, но чувство, что США стремятся воспользоваться внутриевропейской борьбой, оставалось. А Вильсон тем временем окончательно понял, на какую лошадь нужно ставить в предвыборной борьбе.

Политический противник - претендент от республиканской партии Хьюз фактически подыграл Вильсону, когда на вопрос, как он повел бы себя, будь он на месте Вильсона, он ответил, что прервал бы отношения с Германией сразу же после потопления "Лузитании". За три дня до выборов аршинные рекламные объявления демократов в газетах вещали: "Хотите войну - голосуйте за Хьюза! Хотите мира с честью - голосуйте за Вильсона!" Еще большей была косвенная помощь Рузвельта, который страстно обличал "трусливую слабость" вильсоновской дипломатии. Американский народ не желал вовлечения в военные интриги, и громогласные обвинения Рузвельта его не трогали. Но он не знал и тайных дипломатических устремлений Вильсона, голосуя за него как за кандидата партии мира.

Тем временем внешний мир напоминал о себе. Америка уже не могла вернуться в кожуру изоляции. Посол У. Пейдж, возвращенный на время Вильсоном на родину для смягчения своего англоманства, в конечном счете в ноябре 1916 года подал прошение об отставке. Чтобы не возбуждать проанглийскую партию (и не сумев уговорить занять этот пост Хауза), Вильсон попросил Пейджа возобновить свою миссию в Лондоне.

Англичан больше всего нервировало желание американцев сравняться с ними в военно-морской мощи. Впервые владычица морей встретила в океане равную силу. Можно представить себе чувства британского адмиралтейства. Вильсон ощутил, что в Лондоне зреет оппозиция его глобальным замыслам. В английских окопах неразорвавшиеся снаряды стали называть "вильсонами". На этом этапе мировой войны британский империализм выдвинул на место премьер-министра вместо относительно пассивного Асквита сверхэнергичного Ллойд Джорджа, который имел в виду именно вильсонизм, когда 28 сентября 1916 г. публично осудил "пораженческий дух, исходящий из иностранных источников и направленный на достижение половинчатого мира". Вильсон ответил 10 октября: "Если наши дружественные отношения с Англией будут поставлены под угрозу, это будет еще одной иллюстрацией того, как трудно сохранять с ней дружественные отношения, если ты не выполняешь всего того, чего она хочет от тебя".

И все же главная угроза Америке исходила от другой столицы. Германия подходила к черте, где впереди была лишь тотальная война. Чтобы ее подготовить, кайзер Вильгельм направил в конце октября 1916 года меморандум американскому послу Джерарду: "Ваше превосходительство намекнули его величеству во время последней беседы в Шарпевиле в апреле, что президент Вильсон, возможно, к концу лета предложит ведущим войну странам свои услуги по достижению мира. С тех пор соотношение сил приобрело такую форму, что германское правительство предвидит в будущем положение, при котором оно будет вынуждено возвратить себе свободу действий, ограниченную нотой от 4 мая. В этом плане действия президента могут попасть под удар. Германское правительство считает своим долгом доложить об этом вашему превосходительству". Это было откровенное предупреждение о возможности начала неограниченной подводной войны.

Вильсон вызвал посла из Берлина и 24 октября имел с ним продолжительную беседу. Посол был предельно откровенен: США стоят перед войной, если они не навяжут свой мир. Для воздействия на Берлин необходима сила, иного языка там не понимают. Нет никаких шансов на то, что немцы примут мирные предложения, выдвинутые президентом 27 мая 1916 г., нет надежд на то, что Берлин примет те условия, о которых Вашингтон договорится с Лондоном и Парижем. Посол указал на веру немецких генералов в то, что жестокость на полях сражений устрашит американцев и удержит их от вступления в войну. Вильсон потребовал от Джерарда двух вещей: ублажать немцев и удерживать их от атак на невооруженные корабли. Джерард кивнул, и тогда Вильсон ударил кулаком по столу: "Я не хочу, чтобы вы просто поддерживали меня; я хочу, чтобы вы были согласны со мной".

Для себя Вильсон записал 4 ноября 1916 г.: "В ту же минуту, когда предвыборная кампания окончится, я должен буду приготовить один из самых интересных в моей жизни документов". Герой лозунга "он отвратит нас от войны" явно думал о новых и далеко не мирных перспективах. 9,1 млн. американцев отдали свои голоса за Вильсона, 8,5 млн. - за Хьюза. Вильсон остался президентом еще на четыре года. Именно в эти годы полог над его дипломатией приоткроется для всего мира. Но осенью 1916 года будущее было покрыто мраком неизвестности, а на избирательных участках победил претендент, обещавший мир. "Джингоизм отвергнут",- писал Р. Лафоллет, лидер прогрессивной партии, в своем журнале. Если ошибались самые проницательные, то что можно сказать о прочих?

Избирательный триумф не позволил обратиться к дипломатии "в следующую же минуту". Президент запросил время для размышлений до 13 ноября 1916 г. Личный секретарь Дж. Тьюмалти получил приказание отказывать всем под предлогом, что Вильсон занят "исключительно срочным делом". Ближайшие советники знали, что президент решил обратиться к воюющим странам с требованием прекратить кровопролитие. Если они не послушаются, заявил Вильсон Хаузу, Соединенные Штаты вступят в войну против Германии.