3. Скользящий нейтралитет

Я считаю, что мы постепенно окажемся втянутыми в войну с Германией... Война будет быстрее закончена, и усилятся наши позиции для оказания помощи другим демократиям в том, чтобы повернуть мир на правильный путь.

(Э. Хауз - В. Вильсону)

С начала войны США могли воображать себя нейтральным членом в мировом уравнении, но обе воюющие группировки проводили политику, прямо касающуюся Америки. В таких условиях нейтралитет превращался в абстракцию, и слишком многие материальные процессы "работали" против схоластического начала. Германия хотела получать от США продовольствие, медь и хлопок, а страны Антанты видели в США свой дополнительный - и огромный! - арсенал. Положение сторон было неравнозначно. Английский флот "мешал" этому равенству, он блокировал Атлантический океан, и США, желай они защитить свою торговлю с Центральными державами, должны были объявить войну Англии и уничтожить ее флот. Вильсон желал сделать Америку первостепенной мировой величиной на основе постоянного расширения ее индустриальной базы, а это значило, хотел того президент или нет, стать поставщиком и кредитором Англии, Франции и России.

Нью-йоркские кредиторы, убедившись в более твердой приверженности нейтралитету государственного секретаря, чем президента, старались выбрать момент, когда прежний лидер популистов покинет столицу. Попытки найти канал выхода на президента были предприняты через его нью-йоркского адвоката, пользовавшегося безусловным Доверием Вильсона,- советника государственного департамента Р.Лансинга.

Лансинг формально стоял на позициях абстрактной незаинтересованности, он был против "вползания" США в конфликт, но у него наготове были веские аргументы: для того чтобы экономические заказы содействовали процветанию Америки, не нужно отходить от базовых принципов, нужно только признать, что воюющие стороны все равно сумеют найти страны, готовые торговать стратегическими товарами. Так пусть таким производителем будут США. Более того, если у западноевропейских заказчиков иссякнет валюта, то не будет большим грехом сделать следующий логический шаг - предоставить им необходимые кредиты, за которые они расплатятся после войны.

Лансинг излагал аргументы, которым Вильсон противился все меньше. Соглашения с европейцами были экономической манной небесной. Они означали прилив золота в США. Расширялась индустриальная база Америки. С помощью кредитов увеличивались возможности американской торговли. Все это прибавляло оборотов маховику американской военной промышленности. Внешняя торговля Америки стала подниматься на невообразимые высоты. США занимали место главного кредитора. Мировое урегулирование уже было невозможно без участия мирового банкира. США будут иметь такое же право определять будущее мироустройство, как и те нации, чья кровь проливается сейчас на полях Европы. Эти аргументы соответствовали внутреннему пониманию президентом Вильсоном пути американского развития. В результате произошло многозначительное изменение "нейтральной" позиции федерального правительства. 30 октября 1914 г. Нэшнл сити бэнк объявил о завершении выработки соглашения по поводу специального кредита французскому правительству. Это был прецедент, повлекший за собой превращение Соединенных Штатов в главного кредитора стран Антанты. Последовавшая серия соглашений с этими странами довела объем кредитов примерно до 2 млрд. долл. - невиданной, фантастической по тем временам суммы.

Кредиты воюющим странам были нужны для закупки в США оружия и стратегических материалов. Еще недавно "нейтральный не только в делах, но и в мыслях" Вильсон категорически отрицал правомочность трансакций со вступившими в войну странами, а государственный секретарь Брайан публично говорил, что деньги - это "худший сорт контрабанды". Нескольких месяцев войны оказалось достаточно, чтобы президент Вильсон "слегка изменил" свою позицию. Он стал убеждать ближайшее окружение, что было бы "глупо" сдерживать торговлю вооружениями. Такое сдерживание бьет по стратегическим нуждам Америки, оно ослабляет военный потенциал США.

Немцы некоторое время сами не знали об имеющемся в их руках потенциале. В августе 1914 года у них было 28 подводных лодок, и им придавалось значение побочной силы. Но 5 сентября подводная лодка торпедировала английский крейсер, а 22 сентября пришло потрясающее известие: немецкая подводная лодка потопила три крейсера. В Берлине застыли в немом прозрении: огромную торговлю Британии с внешним миром можно поставить под удар. И уже 21 ноября 1914 г. создатель германского флота адмирал фон Тирпиц размышлял: "Что скажет Америка, если Германия объявит подводную войну всем торговым кораблям противника? А почему бы и нет? Англия желает задушить нас блокадой. Мы будем играть в ту же игру".

Отметим при этом, что американская торговля со странами Антанты была перед началом войны в десять раз больше, чем с Центральными державами.

Затормозившиеся посреднические усилия правительства Вильсона зашли в тупик, когда Берлин и Лондон ужесточили свой спор на морях. 4 февраля 1915 г. германское адмиралтейство объявило о введении через две недели морской блокады Британских островов: все английские суда в окружающей Британию специально обозначенной морской зоне будут уничтожаться, суда нейтралов также подвергнут себя в этой зоне смертельной опасности, поскольку англичане часто пользуются флагами нейтральных стран. Согласно германскому предупреждению, подводные лодки будут топить в этой зоне любые торговые суда противника вне зависимости от возможности спасения пассажиров или экипажей этих судов. Кайзеровское правительство заявило о своей готовности снять блокаду, но лишь после снятия английским флотом блокады германского побережья.

Однако британский кабинет ужесточил контроль на морях. 11 марта 1915 г. Лондон издал приказ, запрещающий любую торговлю с Германией через германские или нейтральные порты.

Нет сомнения, что эти меры, непосредственно касающиеся и американской торговли, сказались на посреднических усилиях Вашингтона. Их диапазон сокращался - нужно было реагировать на новые меры Берлина и Лондона.

Когда эмиссар Вильсона Хауз весной 1915 года демонстрировал миролюбие в берлинских кругах, германское военное руководство встало на путь, противоположный примиренческим усилиям Вашингтона. Военно-морское командование Германии начало настаивать на расширении подводной войны, что в перспективе вело к осложнению отношений с США. Посол Германии в США Бернсторф заявил 6 апреля 1915 г., что его правительство не несет никакой ответственности за безопасность нейтралов. В госдепартамент же посол представил обширный меморандум, обвиняющий США в отходе от нейтралитета, поскольку американская сторона молча если не санкционировала, то соглашалась с нарушениями международных законов англичанами и, что еще важнее, быстро увеличивала экспорт военных материалов врагам Германии. Чтобы усилить впечатление, посол Бернсторф, подчиняясь приказу из Берлина, передал 11 апреля текст меморандума газетам.

В это же время Америку начали будоражить сведения о германских агентах, работающих якобы против американского правительства. Из Берлина 24 января 1915 г. прибыло донесение посла Джерарда президенту Вильсону, в котором говорилось: "На случай особых затруднений в Америке находятся 500 тыс. обученных военному делу немцев, которые могут объединиться с ирландцами и начать революцию". Об этом рассказал американскому послу секретарь германского министерства иностранных дел Циммерман.

Весной 1915 года завершилась первая фаза вильсоновской "большой" дипломатии (поиски примирения Англии и Германии вопреки всем их договорным обязательствам в своих коалициях). Надежды на успех испарились с подъемом воинственности обеих коалиций. Как поставщик Антанты Вашингтон терял кредит Центральных стран. Посол Джерард передавал, что в Берлине Америка стала объектом "кампании ненависти". Именно в это время интенсифицировалась германская пропаганда в США, на все лады обыгрывался тезис о ложности нейтралитета, который позволяет Соединенным Штатам снабжать оружием Антанту и в то же время молчаливо приемлет блокаду подвоза продовольствия в германские порты.

Как последнюю конвульсию примирительных усилий Вильсона следует рассматривать посылку нот Англии и Германии, в которых содержалось предложение достичь соглашения о "взаимоприемлемом" использовании воюющими сторонами мин, подводных лодок и нейтральных флагов (над нотой трудились Вильсон, Лансинг и Хауз). Предлагалось рассмотреть возможность допуска некоторых объемов продовольствия в Германию под наблюдением американцев.

Но и эти арьергардные дипломатические усилия Вильсона потерпели неудачу. Немцы потребовали разрешить помимо продовольствия импорт и сырьевых материалов. Только в этом случае они обещали ослабление подводной войны. Англичане же (активно поддерживаемые в данном случае французами) взяли курс на тотальную блокаду Германии. Британское правительство приказало 11 марта 1915 г. своим военно-морским силам перехватывать и обыскивать все нейтральные суда, способные доставлять что-либо полезное для Германии.

Американцы протестовали, но вяло. Ранее Вильсон хотя бы гипотетически допускал возможность примирения главных антагонистов. Сейчас на его глазах обе стороны приступили к действиям, грозившим необратимыми последствиями. Оптимизм окружения Вильсона, характерный для прежних месяцев, иссяк полностью. Осенне-зимние планы сблизить Лондон и Берлин потерпели фиаско.

Это поражение вызвало разлад прежнего консенсуса в окружающем Вильсона довольно узком кругу политиков. В определенной мере символом прежнего подхода был У. Брайан, "рыцарь" равного подхода к Англии и Германии. Он был угоден Вильсону, когда тот лелеял планы примирения "владык моря и земли" - англичан и немцев, но когда такой "равноотстоящий" подход исчерпал себя, Брайан начал терять позиции.

Вперед вышел советник госдепартамента Р. Лансинг, полагавший, что Англия неизмеримо ближе стоит к США, чем германский рейх.

Обострение борьбы этих линий связано с потоплением 28 марта 1915 г. немцами торгового судна "Фаллаба" с американским гражданином на борту. Брайан рекомендовал закрыть глаза на инцидент. Госсекретарь написал Вильсону, что судьба жертвы потопления "Фаллабы" не имеет существенных черт отличия "от судьбы тех, кто остался на территории ведущей войну страны и постоянно находится под угрозой".

Лансинг выступал за жесткую линию. Он охарактеризовал потопление "Фаллабы" как "не оправдываемое с моральной точки зрения". Под нажимом Лансинга посол Джерард резко требовал наказания командира подводной лодки.

В эти месяцы президент еще поддерживал линию Брайана. Он говорил сотрудникам Ассошиэйтед Пресс о важности идти своим путем, не связывая себе руки: "У нашей нации есть отличительная черта, выделяющая ее среди других стран. Это отличие заключается в абсолютном ее контроле над собственной судьбой". Вильсон хотел бы сохранить этот "самоконтроль", эту независимость от действий других на мировой арене. Избрать линию Лансинга означало для него излишнее заискивание перед Англией, навязывание ей себя в партнеры, а это лишало бы Америку желаемой свободы при выборе оптимального пути к вершинам мирового могущества.

В Белом доме наступают новые времена. С февральских дней 1915 года начинается долгая история нарастающего самоутверждения США, занятия ими более жестких позиций в мировой политике. Вашингтон официально запретил Великобритании самовольно пользоваться американским флагом. В гораздо более серьезных выражениях было составлено предупреждение Берлину: если подводные лодки с германским крестом на борту начнут "уничтожать в открытом море американские суда и губить жизнь американских граждан, то правительству США трудно будет не расценить такие действия как ничем не оправданное нарушение прав нейтральных стран".

Ударом по прежним миротворческим настроениям было потопление английского лайнера "Лузитания" 7 мая 1915 г. Начиная свою кампанию на Восточном фронте, кайзеровская Германия решила одновременно нанести удары по морским коммуникациям западных союзников. 1 мая 1915 г. германское посольство в Вашингтоне опубликовало официальное предостережение американцам не выходить в море на кораблях воюющих стран. Для кризиса понадобилась ровно неделя.

7 мая 1915 г. президент Вильсон получил каблограмму о потоплении "Лузитании" со 128 американцами на борту. По английским сведениям, корабль не был вооружен и никакой конвой его не охранял, на нем не было войск (отметим все же, что в трюмах лежали грузы военного назначения). Когда личный секретарь Тьюмалти поспешил сообщить детали инцидента, Вильсон остановил его, говоря, что душераздирающие описания лишат его возможности действовать хладнокровно.

Это был один из пиковых моментов: теперь Вильсон знал, что если завтра он явится в конгресс и попросит объявления войны Германии, то у него впервые с августа 1914 года есть шанс получить это согласие. Но нужно ли это делать? Подходящий ли момент для резкого вторжения в мировую политику?

Обстоятельства гибели "Лузитании" и сопутствующего дипломатического скандала описаны многократно и в деталях. В данном случае важно отметить то воздействие, которое инцидент оказал на мышление Вильсона и его дипломатическую игру. Именно игру, поскольку моральная сторона дела, как свидетельствуют документы, была второстепенной. Для "нового" Вильсона, потерявшего весной 1915 года надежды на восстановление шансов примирения Англии и Германии с последующим формированием "сверхтриумвирата", характерен поиск новой стратегической линии. Он видит, что, хотя война приняла затяжной характер, Берлин в сравнении с Лондоном (не говоря уже о других столицах) слишком силен, если способен противостоять половине света. Но Берлин, для того чтобы впоследствии стать реальным партнером, должен быть вначале поколеблен.

С точки зрения Ллойд Джорджа, "потопление "Лузитании" положило конец возможности мирного посредничества Соединенных Штатов между Англией и Германией. Вопрос заключался уже скорее в том, смогут ли сами Соединенные Штаты далее сохранять нейтралитет". Скептики в британском кабинете министров теперь указывали, что если Германия так понимает "свободу морей", тогда англичан не привлекает вся эта американская затея с компромиссом. Нужно отметить, что американское руководство в то время мало знало о важнейших для формирования английской позиции обстоятельствах - о переговорах Лондона с главными союзниками по Антанте. Ведь Лондон стоял перед альтернативой: с одной стороны, положиться на неясно выраженное американское посредничество с его туманными проектами послевоенного триумвирата в лице США, Германии и Англии, где Англии вовсе не отводилась роль ведущей скрипки; с другой стороны, вместо этого "журавля в небе" договоры Антанты Давали в руки отнюдь не "малую синицу" - сокрушение Германии, отнятие у нее торговой монополии в Европе, ликвидацию ее морских притязаний, лишение ее колоний, а главное - ликвидацию опасения, что Европейский континент в некоем отдаленном будущем объединится против островной Британии. Последние обстоятельства, сила аргументов подобного рода стали превосходить американские идеи о "мировой организации" и диктате трех сильнейших.

Помимо прочего, работала обычная бюрократическая, чиновничья инерция. У связей Англии с США не было структуры. Такие эфемерные связи, как контакты Хауз - Грей, едва ли можно было сравнить с инфраструктурой взаимодействия с союзниками по Антанте. Да и просто сложнее было убедить английского избирателя в резонности поменять государственный курс. Соображения "ура-патриотизма" приносили гораздо большие дивиденды. В свете этого американские прожекты примирения Англии и Германии теряли в Англии под собой почву.

В Вашингтоне ощущали это заметное английское охлаждение. Окончательный поворот в отношении возможностей глобального компромисса произошел у Вильсона, судя по всему, в конце апреля - мае 1915 года. Он уже не видел возможностей "повернуть колесо истории" и вернуться к предвоенному статус-кво. Весьма четко фиксируется этот поворот в письме президента Брайану от 22 апреля. Вильсон пишет госсекретарю, что не будет обсуждать вопрос об отношении к германскому правительству из-за нарушения тех или иных договоров, не будет обсуждать технические детали, а будет его "рассматривать в более широком контексте - исходя из интересов всего человечества.., исходя из очевидной неприемлемости попыток одной нации изменить общую точку зрения всех наций, исходя из все более усложняющихся обстоятельств ошибочного применения Германией того инструмента (речь шла о подлодках.- А. У.), который мир все менее склонен применять".

В написанной лично Вильсоном ноте есть намек на вероятность решительного поворота в американской политике, но в ней нет того, чего ждали сторонники вступления Америки в войну. Отношения с Германией сохранялись, в ноте есть даже похвала "мудрости и твердости", приверженности имперского правительства Германии здравым принципам ведения войны в прошлом. Кабинет обсуждал эту ноту более трех часов, конечный вариант вместил поправки как Лансинга, так и Брайана.

Вечером 10 мая президент отправился в Филадельфию для выступления перед несколькими тысячами эмигрантов, которым конгресс отказал в предоставлении гражданских прав ввиду их неграмотности. Вмешавшись в это дело, президент Вильсон изменил решение конгресса. У президента в данном случае были свои соображения. Он хотел видеть в американской нации не совокупность пришельцев из разных стран, а цельную этническую общность, опираясь на единство которой можно было укрепить американскую мощь и посягать на изменение мира. Вильсон нервно ходил взад-вперед перед притихшей толпой, его руки то сновали по обшлагам пиджака, то прятались в карманах. А вещал он о единстве самой могущественной нации на Земле: "Человек, который считает себя принадлежащим к особой национальной группе в Америке, еще не стал американцем, и человек, корыстно использующий свою прежнюю национальную принадлежность, не достоин жить под звездно-полосатым флагом... Америка была создана для того, чтобы объединить человечество". Именно в этой речи Вильсон сказал о "нации, слишком гордой, чтобы воевать". Но важна суть размышлений Вильсона в эти дни: Америка призвана возглавить мир, лишь под руководством Америки мир приобретет покой. В данном выступлении проявляется исключительная вера Вильсона в безусловную благость американских действий в мире, даже если эти действия осуществляются военной силой или даже выражаются в военном вторжении. Хорошо видны истоки самоуверенности и самомнения, которые будут отличать внешнюю политику Соединенных Штатов в XX веке.

Тем временем Берлин ответил на американскую ноту по поводу "Лузитании", квалифицировав этот пассажирский лайнер как фактический крейсер британского военно-морского флота. Лайнер вез взрывчатку, "приготовленную для того, чтобы уничтожать смелых германских солдат". Императорское правительство рекомендовало Вашингтону учесть эти обстоятельства. Немецкий апломб побудил Вильсона написать вторую ноту протеста. Он писал ее допоздна и на следующее утро прочитал на заседании кабинета министров.

Это заседание ознаменовало начало крупных расхождений с Брайаном. Государственный секретарь опоздал на заседание и, усевшись в кресло, казалось, заснул. Всем своим видом он выражал протест. Обстановка складывалась не так, как хотел бы глава дипломатического ведомства, твердый сторонник идеи выгодности для США "равно отстоять" от Англии и Германии. Брайан полагал, что наблюдается крен в сторону первой и выразил свое несогласие с этой линией. Более того, он обвинил своих коллег-министров в пристрастии. Все головы повернулись в сторону президента. Вильсон железным голосом выговорил своему госсекретарю: "Мистер Брайан, вы несдержанны, выдвигая такое обвинение. Мы все, без сомнения, имеем собственное мнение по этому вопросу, но среди нас нет никого, кто мог бы быть обвинен в несправедливости". В очевидном возбуждении Брайан спросил, готовы ли коллеги противостоять английскому запрету на торговлю со всеми странами континентальной Европы. Министры отвечали, что экспорт в Европу хлопка и продовольствия, о котором так заботится Германия, не только не прекратился, но увеличился за последние месяцы. Но Брайан не был человеком, которого убеждала экономическая статистика. В конце заседания он объявил президенту о своем отказе подписать вторую ноту Берлину. У него сложилось убеждение, что его заставляют посылать такие ноты Германии, которые втягивают Америку в войну. Брайан оценил происходящее как поворот, изменение прежней стратегической линии в дипломатии. Его присутствие в правительстве несовместимо с этим поворотом. Вильсон пока слушал своего госсекретаря внимательно, но ему уже явно не нравились предложения Брайана наладить контакт с германским послом Бернсторфом и дать немцам возможность выпутаться из сложного положения, а как раз этого Вильсон на данном этапе уже не хотел.

Государственный секретарь Брайан ощутил свое одиночество в администрации, склоняющейся к новому избранному президентом курсу - параллельно с Антантой (а не нейтрально) оказывать давление на Германию. Всплыли все прежние распри. Жена Брайана поделилась с министром финансов Макаду (родственником Вильсона) своей обидой на то, что наиболее важные дипломатические документы вырабатываются не в государственном департаменте, что полковник Хауз самостоятельно плетет интриги с послами, что президент советуется с Лансингом, минуя его шефа - госсекретаря, и т. п.

Президент убеждал Брайана, что его страхи в отношении конфликта с Германией преувеличены, а отставка при данной конъюнктуре усложнит американо-германские отношения. Видимо, его уже мало что сдерживало: "Полковник Хауз является государственным секретарем, а не я, и я никогда не пользовался вашим полным доверием". 8 июня 1915 г. Вильсон получил прошение Брайана об отставке и огласил его текст кабинету министров.

Итак, Брайан предпочел уйти в отставку. Вместе с президентом Брайан верил в великий проект англо-германского примирения при деятельном американском посредничестве. Он ставил на этот вариант мирового развития, обещавший США "безболезненное" восхождение к мировому Олимпу. Путь поддержания одной из борющихся сторон казался Брайану дорогостоящим, авантюрным. Он не желал участвовать в этой авантюре и покинул пост главы американской дипломатии.

Наследником Брайана, главой своего внешнеполитического ведомства Вильсон сделал Р. Лансинга, отличавшегося спокойным, ровным характером и философским отношением к делу.

Лансинг, богатый адвокат, был женат на дочери государственного секретаря в администрации президента Гаррисона (и был дядей Дж. Фостера Даллеса, будущего госсекретаря, и А.Даллеса - главы ЦРУ). По убеждениям он был англоман, по характеру - исполнитель. Оба эти обстоятельства устраивали Вильсона. (Посол Бернсторф пишет, что президент ценил Лансинга, который был "юридической совестью президента".) Хотя и президент, и Лансинг отличались аналитичностью, Вильсон стремился оценить явления в рамках более широкого исторического процесса. Лансинг мыслил гораздо более заземленно, конкретно, как адвокат, взвешивающий факты за и против. Вильсон не считал его крупной фигурой. "Поставить клерка во главе государственного департамента?" - спросила миссис Голт (которая через несколько месяцев станет миссис Вильсон), склонившись на поручни президентской яхты "Мэйфлауэр". Стиль его резко отличался не только от линии поведения Брайана, но и от традиционной манеры поведения американских госсекретарей. Р. Лансинг стал "личным секретарем президента по вопросам внешней политики", проводником его линии в дипломатическом ведомстве. С точки зрения Вильсона, Лансинг был достаточно управляемым, чтобы проводить именно его, президента, линию в быстро меняющихся международных обстоятельствах. Президент назначением Лансинга еще более укрепил свое положение в формировании внешней политики США. (Позднее он скажет о Лансинге, что тот "не является значительной личностью". Но президенту явно был нужен именно такой исполнитель.) Лансинг был своего рода связным Вильсона с Уолл-стритом. Его коллега по кабинету военно-морской министр Даниэле писал: "Взгляды Лансинга почти по всем вопросам политики совпадали со взглядами Дж. Пирпонта Моргана и других представителей большого бизнеса".

Заступающий на пост государственного секретаря Лансинг очень опасался победы прусского милитаризма. По его мнению, США будут вынуждены приспосабливаться к колоссальной объединенной мощи Европы. Победа Германии приведет "к поражению демократии в мире, подавлению личных свобод, выходу вперед корыстных амбиций, подчинению принципов права и свободы физической мощи, руководимой спорной волей, обращению вспять человеческого прогресса на два столетия назад".

В дальнейшем президент Вильсон и его окружение полностью не исключали для себя возможности урегулирования отношений с кайзеровской Германией. Значительная часть демократической партии не желала резкого охлаждения отношений с Германией, которое неизбежно вовлекло бы США в войну. Да и среди окружавших президента еще теплились надежды простым и доступным образом поделить мир: Америке - Западное полушарие, Англии - моря и колонии, Германии - гегемонию в Европе, а всем вместе - решающий голос при определении судеб мира. Поэтому ожесточение в отношении Германии начало проступать у Вильсона постепенно, с выходом вперед сторонников более энергичной антигерманской линии. Такие окружавшие Вильсона фигуры, как Лансинг, Гаррисон, Берлесон, Тьюмалти, настаивали на прекращении подводной войны против невооруженных торговых судов. Фракция "твердого подхода" добилась дезавуирования первой "мягкой" американской ноты по поводу потопления "Лузитании", подписанной Брайаном и уже поступившей в Берлин.

В тот вечер, когда потрясенная страна обсуждала отставку главы дипломатического ведомства, президент Вильсон работал над второй нотой, которую Брайан отказался подписать.

Это была гораздо более суровая нота. В ней Вильсон призвал правительство кайзера подтвердить свою приверженность "правам гуманности, которые каждое правительство считает за честь соблюдать". А когда министр иностранных дел фон Ягов и на этот раз в своем ответе обошелся обтекаемыми фразами, президент Вильсон в третий раз обратился к германскому правительству. На этот раз он предупредил Берлин, что повторение практики безжалостного потопления судов будет рассматриваться Соединенными Штатами как "преднамеренно недружественное поведение".

В ноте отмечалось, что США не потерпят неограниченной морской войны против судов под американским флагом, что имперское правительство Германии будет нести "строгую ответственность" за потопление американских судов, что американское правительство примет все меры для защиты американских прав на морях. В ноте лишь слегка была завуалирована идея о возможном разрыве дипломатических отношений. Вильсон отказался обсуждать с немцами детали (статус "Лузитании", степень вооруженности, груз и т.п.). Этот инцидент он обозначил как "выходящий из ряда обычных эпизодов дипломатической дискуссии и международных противоречий". Глухо, но прозвучал намек на категоричность позиции Германии, которая может вызвать американский ультиматум.

Нота попала в Берлин в критический момент. Военные столкнулись с дипломатами. Что важнее: неограниченная война на море или опасность отчуждения США и их переход в лагерь противника?

Император Вильгельм после некоторых колебаний поддержал умеренную позицию Бетмана-Гольвега. Цена ожесточения Америки была сочтена слишком высокой. В начале июня 1915 года командиры подводных лодок получили секретный приказ не атаковать суда, не определив их национальной принадлежности. Кайзер не хотел, чтобы мир усмотрел в нем проявления слабости. Тем не менее Берлин ощутил опасность в новой решимости Вашингтона и постарался ослабить ее. Это несколько сбавило напряжение в американо-германских отношениях, но общее их развитие не вело к примирению.

Вильсон благодаря донесениям посла Джерарда следил за растущим антиамериканизмом Берлина. Два обстоятельства делали растущую враждебность двух стран практически необратимой: экспорт американского оружия в страны Антанты (как писал из Берлина посол Джерард, кайзер "неистовствовал по поводу поставок оружия из США") и распространение в Германии убеждения, что США не могут быть "честным брокером", что США не готовы оказать давление на Англию с целью смягчения морской блокады Германии. Каждый депутат рейхстага получил копию объявления, помещенного кливлендской фирмой, производящей орудия и пулеметы, в журнале "Америкэн машинист" за 6 мая 1915 г. Американская компания рекламировала высокую убойную силу своей экспортируемой продукции. Видя превращение США в арсенал Антанты, политические круги Германии стали терять интерес к такому "посреднику", который увеличивает разрушительные возможности противника и не желает сдерживать Англию на морях.

Закупки стран Антанты в США становились все более масштабными. Англия, например, к августу 1915 года закупила все, что позволяли ей ее долларовые запасы (в месяц англичанами закупалось оружия и амуниции в среднем на 75 млн. долл.). Если бы США были действительно нейтральными, они должны были бы отказаться от кредитования лишенных наличных средств покупателей. Для дипломатии Вильсона наступил один из критических моментов. Одно дело - продажа оружия тем, кто может купить. Другое дело - стимулирование этой торговли путем кредитов. Это был бы большой шаг в сторону военной помощи стране-импортеру.

Тем не менее летом 1915 года администрация Вильсона санкционирует кредиты покупателям американских товаров. Торговля с воюющими странами теперь рассматривалась как средство поддержания процветания экономики США.

10 сентября 1915 г. высокопоставленная англо-французская комиссия прибыла в Нью-Йорк и заключила сделки с группой американских банкиров, возглавляемых Дж. П. Морганом. В течение последовавших полутора лет английское правительство взяло в долг примерно 1 млрд. долл., французское - 300 млн., а канадское - более 400 млн. долл.

Жребий был брошен. Летом 1915 года правительство Вильсона отбросило проект примирения основных антагонистов. Оно заморозило свои отношения с Германией и значительно сблизилось с Англией. Щедрые кредиты быстро улучшали американо-английские отношения.

Германия тем временем надеялась на военный успех. Генерал Фалькенхайн готовился к решающему наступлению против Сербии. 9 августа 1915 г. русские войска оставили Варшаву. Но в германском генеральном штабе знали и о своих слабых местах. Именно в эти победные дни Фалькенхайн писал: "Ситуация, в которой мы находимся, слишком серьезна, чтобы рисковать ее ухудшением. Открытое присоединение Соединенных Штатов к нашим врагам означало бы действительно серьезное ухудшение... Оно ухудшит наши отношения с Голландией, Швецией, Данией, Швейцарией, Болгарией, Грецией и Румынией. Чтобы победить в этой войне на истощение, мы нуждаемся в помощи нейтралов".

Президент Вильсон самым внимательным образом следил за итогами состоявшейся 26 августа 1915 г. имперской конференции в замке "Плесе". Конференция в общем и целом показала наличие у германского руководства желания не противоречить Вашингтону. После некоторых колебаний кайзер Вильгельм II поддержал "умеренную линию", олицетворяемую канцлером Бетманом-Гольвегом, и приказал воздержаться от неограниченной подводной войны. Принятое решение было немедленно передано по телеграфу послу Германии в США Бернсторфу. 1 сентября германский посол в письменном виде пообещал американскому правительству не топить суда без предупреждения, сохранять жизнь невоенному персоналу, "если лайнеры не будут стремиться уйти и не окажут сопротивления". Это германское обещание явилось шагом на пути сохранения возможностей компромисса в будущем.

Примирительный жест был ценен не только сам по себе, но и как сигнал того, что Берлин не отошел окончательно от такого видения мира, которое не исключало придания более значительной роли Америке. Данный маневр германской стороны (был он искренним или уловкой - другое дело) сохранил мир в отношениях двух стран еще более чем на полтора года.

Разумеется, о сохранении интимности (и даже сердечности) контактов первых месяцев войны уже не могло быть речи, но и США, и Германия не хотели закрывать все возможности для глобального компромисса.

Летом 1915 года дипломатия Вильсона делает значительный поворот. Если прежде, действуя совместно с Брайаном, он был примерно "равноудален" от обеих борющихся группировок, то теперь американская дипломатическая машина сделала разворот. От поисков компромисса путем посредничества она повернулась в сторону усилий по достижению перемирия за счет совместного с Англией давления на Германию.

В треугольнике Лондон - Вашингтон - Берлин сложилась тупиковая ситуация. Англичане бранили немцев за подводную войну, немцы англичан - за морскую блокаду, обе стороны излагали соответствующие аргументы перед Вашингтоном. Главными подлинными мотивами Берлина и Лондона в отрицании американского посредничества были: неукротимая надежда на предстоящий перелом в течении войны в свою пользу; опасения, что американское посредничество окажется слишком дорогостоящим; боязнь допустить американцев на место мирового арбитра. Очевидно, что к лету 1915 года В. Вильсон окончательно убедился в невозможности возврата Лондона и Берлина к довоенным позициям и перегруппировке, так сказать, "на ходу". Возвращаться к статус-кво не хотел прежде всего Берлин. Ведь германские войска стояли на чужой территории, и для кайзера отозвать их было равносильно самоотречению. Медленно расставался Вильсон с прежними стереотипами, не так-то просто было для него преодолеть оппозицию тех, кто еще верил в схему англогерманского примирения и необходимость для США быть посредником в конфликте, а не его участником. И все же постепенно на первый план американской дипломатии выходят сторонники связей с Антантой, чья враждебность к Германии была очевидной. Речь идет в первую очередь о после США в Англии У. Пейдже и после в Италии Ч. Элиоте. Эти люди мало верили в возможность англогерманского компромисса при американском посредничестве. Напротив, они считали, что с началом войны и обозначившимися успехами Германии на полях сражений Соединенные Штаты встречают в ее лице колоссальную потенциальную угрозу. Этим дипломатам казалось абсолютно нереальным найти модус вивенди с Германией в случае, если та возобладает на Европейском континенте. Британская военная мощь рассматривалась уже не как некий океанский арбитр, открывающий или закрывающий Америке путь в Европу, а как единственное надежное прикрытие от грядущего "царства гуннов".

В наиболее отчетливой форме подобные взгляды разделяла "проанглийская" группировка, возглавляемая экс-президентом Т. Рузвельтом, экс-госсекретарем Э. Рутом, издателем "Североамериканского обозрения" Дж. Харви, издателем журнала "Аутлук" Л. Абботом, известным нью-йоркским адвокатом П. Фуллером. В правительстве Вильсона выразителем взглядов этой партии стал государственный секретарь Лансинг. Часто деятели этой группы занимали "идеалистические" позиции: американская демократия должна, мол, помочь европейским демократиям. Но более внушительно звучал голос таких реалистов, как Т. Рузвельт, утверждавших, что имперские планы Германии неизбежно приведут Америку к войне с ней. Какими бы ни были побудительные мотивы членов этой группы, их сила была невелика, пока они были разобщены. Но она возросла после создания в декабре 1915 года Комитета американских прав, который наряду с редакцией "Нью-Йорк трибюн" и локальными группами в Бостоне и Кембридже стал сборным пунктом части американской буржуазии, не считающей нейтралитет оптимальным курсом для Америки.

Особенно энергичную деятельность развил экс-президент Т. Рузвельт. Этот герой первой американской империалистической войны (с Испанией) метал громы и молнии против трусов, оккупировавших Белый дом. "Убийство тысячи мужчин, женщин и детей на "Лузитании",- писал Рузвельт,- произошло исключительно из-за отвратительной трусости и слабости Вильсона... Они (американцы.- А. У.) не вступят в войну, если их в нее не загнать".

Все более интенсивной становилась деятельность таких организаций, как Лига национальной безопасности, Военно-морская лига, Армейская лига. Мощным средством пропаганды становилось кино. Многие американцы впервые увидели гусиный шаг марширующих колонн - "неведомые" иностранцы высаживались на побережье США. К сентябрю 1915 года губернаторы 22 штатов вступили в Лигу национальной безопасности.

С развитием мирового конфликта менялась сама Америка. Стала действовать Федеральная тайная служба (Вильсон поручил министру финансов Макаду организовать надзор над деятельностью агентов зарубежных стран). Легализуется практика прослушивания телефонов посольств. Тогда первостепенный интерес вызывали прежде всего германское и австро-венгерское посольства.

Война дала толчок военной технологии. Ушло ощущение того, что Старый Свет невообразимо далек. В Америке 1915 года уже никто не говорил о неуязвимости Западного полушария, о том, что агрессор не перейдет Геллеспонта величиной с Атлантический океан. Трудно переоценить значение этого "открытия". Исчезли и благодушие, и самоуверенность. В новых условиях старая дипломатия, главной целью которой было отстояние от европейских дел, стала все более походить на "политику" страуса.

А если у США нет иммунитета от военной эпидемии, то не следует ли принять болезнь во всеоружии, то есть вооружаться и сделать это по-американски масштабно? Если Америка уязвима, то не следует ли ей первой вмешаться в спор, не дожидаясь, пока победитель в Европе повернется к Западному полушарию? Примерно такие соображения все чаще приходили Вильсону в конце 1915 года. Целый ряд прежних соображений оказался химерой. Например, ожидания быстрого истощения ресурсов обеих коалиций оказались неоправданными. Война шла уже второй год, а воюющие страны еще лелеяли планы победы. Так же трудно было надеяться и на то, что война окончится вничью. Ожесточение с обеих сторон достигло такой точки, когда ненависть едва ли не заглушила инстинкт самосохранения. Отсутствие победы означало бы их политическую дискредитацию. И Антанта, и Центральные державы "устремились к победе". Что произойдет, если одна из сторон возобладает? Непосредственной опасности для США, возможно, и не было, но можно было не сомневаться, что победитель еще посмотрит через океан. Таким образом, и время перестало быть дружественным фактором.

Вильсон старался найти неординарное решение складывающейся головоломной ситуации. Им по-прежнему владело желание создать механизм, регламентирующий международное развитие. В различных схемах всплывала идея организации, которая контролировала бы основные силы современного мира.

Становлению новых идей президента способствовали англичане. "Облегчая" Вильсону путь вступления в войну на стороне антигерманской коалиции, министр иностранных дел Англии Грей постарался выдвинуть такие цели, которые могли бы получить массовую поддержку. 10 августа Грей писал в Вашингтон: "Жемчужиной величайшей цены была бы некая Лига наций, на которую можно было бы полагаться при решении споров между двумя любыми государствами с помощью арбитража, посредничества и других способов. Международное право до сих пор не обеспечивало санкций. Уроком этой войны является то, что великие державы должны обеспечить их сами".

22 сентября 1915 г. Грей спрашивал полковника Хауза: "Предполагает ли президент создание Лиги наций, направленной против любой державы, которая нарушит договоренности и определенные правила ведения войны на море или на земле? Я не знаю, какое правительство будет готово воспринять эту идею, но уверен, что правительство Соединенных Штатов - единственное правительство, которое может эту идею эффективно выдвинуть".

Видеть себя создателем первой в истории человечества всемирной организации - мог ли В. Вильсон, человек огромного честолюбия, бесстрастно отвергнуть эту идею? Стать арбитром мирового сообщества, оставить уникальный след в истории мировой дипломатии - творческое воображение Вильсона было польщено. Он открывал новую главу истории США, открывал дверь к мировому могуществу для своего класса, ведь именно американский капитализм владел самой мощной материальной базой, влияние которой должно было еще более возрасти тогда, когда конкуренты вернутся с полей сражений в разоренные дома, потрясенные империи, поколебленные зоны влияния. Только США смогут помочь в колоссальной реконструкции - в этом заключался уникальный исторический шанс.

Мысль о создании международной организации крепко запала в сознание Вильсона, но путь к созданию такой организации лежал через прекращение европейского конфликта. За эту конкретную задачу и взялся Вильсон. Он понимал, что мир на условиях примирения Англии и Германии уже невозможен. Победа над Германией также маловероятна. Шанс США на выход на лидирующие позиции заключается в постепенном сближении с союзниками. Целью и в данном случае был не разгром Германии - его в Вашингтоне боялись и считали нежелательным. Целью было вместе с Антантой поставить предел "динамизму" Германии и восстановить в ослабленной Европе мир на таких условиях, когда Антанта и Центральные державы уравновешивали бы друг друга, причем обе коалиции зависели бы от благожелательности США. Именно Вашингтон должен был быть тем балансиром, который решал бы исход соперничества.

Вильсоновская политика надеялась на помощь Англии, а в дальнейшем предполагала и перенятие ее функций в европейской политике времен "блестящей изоляции". Англия почти 500 лет выступала против любого претендента на гегемонию в континентальной Европе - против Филиппа II Испанского, Людовика XIV, Наполеона, а затем Бисмарка. Вильсон хотел помочь Англии, а затем сменить перенапрягшуюся метрополию в роли стража международного равновесия. Его прельщали оба аспекта мировой роли Англии - как господство на морях, так и контрольные функции в Европе. Он считал, что США уже к этому готовы. Конгресс проголосовал за выделение средств на создание флота, равного английскому, а материальная мощь Америки уже равнялась европейской.

Вильсон взялся за задачу, которая оказалась по плечу лишь тремя десятилетиями позже другому американскому президенту, тоже начавшему с внутренних реформ. Лишь Франклин Рузвельт сумел абсорбировать многовековые функции Британии. Но это уже другая история.

Зондаж в Лондоне показал готовность англичан сделать многое для облегчения миссии Вильсона. 1 июля 1915 г. Э. Грей пишет в Вашингтон: "Если ваш народ пойдет воевать, то я считаю несомненным, что влияние США на более широкие перспективы выработки окончательных условий мира будет преобладающим". 8 октября 1915 г. полковник Хауз выдвинул перед президентом довольно смелый план. США запрашивают страны Антанты, примут ли они посредничество президента Вильсона. Не исключено, что в силу военного истощения они вынуждены будут согласиться. Если и Центральные державы примут посредничество, тогда США одним махом станут мировым арбитром. Если же Центральные державы откажутся от посредничества, "мы должны оказывать упорное давление до той точки, когда дипломатические отношения будут вначале прерваны, а затем вся сила нашего правительства... могла бы быть брошена против них".

План подобной смелости был возможен, видимо, лишь благодаря позиции англичан. Лондон, хотя и желал ограничения амбиций Германии, не был настроен все ставить на карту в войне, результатами которой могли по-своему воспользоваться Россия и Франция. Отсюда и колебания кабинета Асквита. В доверительной манере Грей сообщал американцам, что, хотя союзники Англии желали бы видеть Эльзас и Лотарингию возвращенными Франции, а Дарданеллы - переданными России, английское правительство могло бы быть готово вести с Германией переговоры на более скромных условиях, главные среди которых - восстановление независимости Бельгии и эвакуация германских войск с территории Франции. В письмах английского министра шла речь о создании в будущем всемирной организации - Лиги наций, в которой англосаксонские страны играли бы первостепенную роль.

Президент Вильсон писал ответ Грею вместе с Э. Хаузом от лица последнего. Вскоре может прийти время, говорилось в этом ответе, когда США потребуют созыва мирной конференции. "Я хотел бы, чтобы вы знали, что как только вы сочтете время для американского вмешательства подходящим, я предложу его президенту". Идея детально обсуждалась Вильсоном и Хаузом 28 ноября 1915 г. Исключение Германии из "оптимального" уравнения было вынужденным, но безусловным. Со страной, стремившейся к мировой гегемонии, едва ли можно было иметь дело.

Решение Вильсона исключить возможность взаимных компромиссов с Германией базировалось и на геополитических расчетах, и на учете характера двусторонних отношений. Осенью 1915 года в этих отношениях произошли необратимые явления.

Обещание немцев быть сдержанными в подводной войне на определенное время притормозило процесс резкого ухудшения двусторонних отношений. Но в скором времени Вильсон объявил во всеуслышание, что США "стали жертвой германских интриг и насыщены германскими шпионами". Президент основывался на донесениях секретных агентов правительства о деятельности немецкой агентурной сети, активизировавшейся с прибытием в апреле 1915 года в США руководителя германской разведки в этой стране Ф. Ринтелена фон Клейста. Германия же исподволь, но определенно начала подталкивать к конфликту с США различные политические фракции Мексики. К государственному секретарю Лансингу начали поступать сведения о попытках германских агентов установить связи с Хуэртой и Вильей, политическими руководителями крестьянского движения в Мексике. На стол президента в декабре 1915 года был положен доклад о том, что Ринтелен фон Клейст совместно с военным и военно-морским атташе германского посольства Ф. фон Папеном и К. Бой-Эдом израсходовали 27 млн. долл. на подрывные цели против США, причем примерно половина этой суммы пошла в Мексику. В этой обстановке в Белом доме решили еще раз отправить полковника Хауза в Берлин сообщить немцам, что президент Вильсон при определенном повороте событий может вмешаться в европейский конфликт. Наиболее важная мысль из подготавливаемого обращения: "Если Центральные державы будут демонстрировать непримиримость, для нас, вероятно, возникнет необходимость присоединиться к союзникам (Антанте. - А. У.) и силой навязать решение".

Это было чрезвычайно важное решение. Президент Вильсон придавал значение каждому оттенку слов этого предложения.

Англичане присоединились к новой игре президента. Теперь они говорили о невозможности новой мировой расстановки сил без учета Соединенных Штатов.

Окружение подталкивало Вильсона использовать благоприятную возможность. Час Америки пробил. Хауз писал Вильсону, что тот должен взять на себя роль, "предназначенную вам в этой мировой трагедии, это самая благородная роль, которая когда-либо выпадала на долю человека. Страна последует за вами, какой бы ни была цена этого".

В волнующей дипломатической драме полковнику Хаузу предстояло секретно зондировать от лица президента в Лондоне и Берлине возможность решения глобальных для него проблем: создания мировой организации, степени вооруженности на морях, принципа "свободы морей". В инструкциях Вильсона говорилось: "Если любая из стран - участниц нынешней войны позволит нам сказать противостоящей стороне, что она согласна обсуждать данные условия, то ясно, что нашей обязанностью будет использовать в наиболее полном объеме нашу моральную силу для того, чтобы заставить эту противостоящую сторону вести переговоры". Понятие "моральная сила" имело в данном случае почти аллегорическое значение, поскольку сам Вильсон, судя по контексту, имел в виду дипломатическое принуждение, опирающееся на всю военно-экономическую мощь государства.