Трудные дни

То были трудные, очень трудные дни...

В мае 1942 г. немцы захватили Керченский полуостров. 3 июля, после второй героической обороны, продолжавшейся 250 дней, пал Севастополь. Весь Крым оказался в гитлеровских руках. Наше наступление на Юго-Западном фронте, в районе Харькова, начавшееся 12 мая, столкнулось с мощным контрнаступлением немцев. Верховное командование фронта просило Ставку о разрешении вовремя отойти назад, но Сталин в этом отказал. Наступление продолжалось, и в результате харьковская группировка советских войск попала в окружение противника. С величайшим трудом она прорвала окружение и вышла к Северному Донцу, но потери ее были очень велики. 28-30 июня враг начал атаку на Воронеж и Старый Оскол. Советские войска оказали упорное сопротивление, и продвижение немцев на этом участке фронта было приостановлено, но положение оставалось крайне неустойчивым. С середины июля военная ситуация стала принимать еще более грозный характер...

Теперь, много лет спустя, мы хорошо знаем, что Гитлер вынужден был в известной мере учесть уроки 1941 г. и понять, что ему не хватает сил вести одновременно большое наступление сразу но трем основным направлениям - на Ленинград, Москву и Украину, - как он это пытался делать в первый год войны. Поэтому в кампании 1942 г. он ставил себе более ограниченные задачи: захват Ленинграда и оккупацию Кавказа и Нижней Волги с их огромными естественными ресурсами. Бакинская нефть особенно гипнотизировала взоры фюрера. Были и другие важные соображения, побуждавшие его направить главный удар на Юг: если бы Германии удалось выйти на Кавказ, перед ней открылись бы пьянящие перспективы легкого проникновения в Иран, Сирию, Египет, Индию. Британской империи был бы нанесен непоправимый ущерб, а Ближний и Средний Восток стал бы провинцией Германии...

Да, теперь все это мы хорошо знаем. Но тогда, весной и летом 1942 г., мы могли лишь гадать, где немцы собираются нанести нам наиболее серьезный удар.

Только к середине июля Ставка стала понимать истинные намерения немцев. Ход военных операций все яснее указывал, что на этот раз в центре внимания противника стоит Юг. Лишь в конце августа в Ставке началось (по инициативе фронта) обсуждение вопроса об организации советского контрудара на Юге, и лишь во второй половине сентября были сделаны первые практические шаги по его осуществлению.

Тем временем немцы неудержимо рвались к манившим их объектам. Гитлер создал две группы армий: так называемую группу "А", наступавшую на кавказском направлении, и так называемую группу "Б", наступавшую в сталинградском направлении. К середине июля немцы, систематически оттесняя упорно сопротивлявшиеся советские войска, достигли большой излучины Дона. 25 июля группа "А" захватила Ростов-на-Дону и, развивая этот успех, в дальнейшем заняла Новороссийск, Майкоп, район Минеральных Вод и к концу сентября вышла к Моздоку. Здесь она встретила настолько сильное сопротивление, что вынуждена была приостановить наступление, не пробившись даже к Грозному. На сталинградском направлении ожесточенные бои долгое время разыгрывались в районе Котельникова, Клетской, Калача, но все-таки 23 августа немцам (6-й армии генерала Паулюса) удалось впервые выйти к Волге к северо-западу от Сталинграда. Все это были, несомненно, крупные успехи врага, но он не достиг главного: советские войска, научившись к этому времени лучше воевать, сохраняли свою боеспособность. Они хорошо дрались, но в противоположность первым месяцам войны нигде не допускали "котлов": в надлежащий момент они отходили назад и продолжали сражаться на новых рубежах.

Из Лондона я не видел всех подробностей этой великой драмы, всех происходивших в ходе боев реорганизаций, перегруппировок, смены одних командиров другими, но основные линии развертывающейся картины были совершенно ясны. Гитлеровцы, не жалея ни сил, ни средств, бешено рвались к Волге и на Кавказ, а советские люди грудью стояли против них, бились до последнего, истекали кровью - и все-таки медленно, шаг за шагом, упорно цепляясь за каждую позицию, за каждый холм, за каждую речку, отступали перед этой грозной лавиной огня и металла. Невольно вставал вопрос: что же дальше? Устоит ли Красная Армия перед проклятым врагом? Удержит ли Сталинград? Защитит ли Кавказ?.. Чем глубже немцы врезались в донские степи, чем ближе подходили к Волге и предгорьям Кавказа, тем более мучительным становился этот вопрос.

К середине сентября немцы подошли вплотную к Сталинграду, и бои начались на его окраинах. Две недели спустя им удалось захватить центр и южную часть города. Мамаев курган переходил из рук в руки. Через территорию тракторного завода проходила линия фронта, но цехи и мастерские, оставшиеся в наших руках, продолжали работать, ремонтируя побитые танки, вышедшие из строя автомобили, пострадавшее в боях оружие. 14 октября был особенно горячий день: борьба шла за каждый дом, за каждый этаж дома, за каждую лестницу. Немцам удалось пробиться к Волге уже в самом городе.

У меня сохранилась копия моего письма М. М. Литвинову, отправленного в конце октября 1942 г. Максим Максимович в то время был советским послом в США, и мы при всяком удобном случае обменивались взглядами и новостями. Это письмо прекрасно показывает, какие настроения вызывали у меня события, происходившие на Волге.

"Последний месяц, - сообщал я Литвинову, - живу только Сталинградом. Точнее, мучительно переживаю все, что там происходит. Ужасная картина и вместе с тем героическая. Не знаю, было ли что-либо подобное в истории. Кажется, нет. И все думаю, думаю, без конца думаю: устоим мы на Волге или нет? Объективно положение как будто бы отчаянное. Геббельс уже кричит, что Сталинград взят, что остались лишь отдельные очаги сопротивления и что ликвидация их дело не армии, а полицейских команд. Геббельс, конечно, преувеличивает, но и по нашим сводкам ситуация выглядит критически. И все-таки я не верю, не могу поверить в падение Сталинграда! В глубине глубин моей души таится какое-то стихийное чувство, что это не конец. Самое величие героизма, проявленное в Сталинграде, делает необходимым его продолжение. Ах, если бы это чувство меня не обмануло!.. Может быть, в нем находит свое отражение тот полный величайшего исторического значения факт, что наша страна никогда, ни при каких условиях не погибала. Я уверен, что она не погибнет и сейчас".

Лето и осень 1942 г. были трудными для Советского Союза. Они были трудными и для Англии. Черчилль в своих военных мемуарах пишет:

"Уже 28 месяцев я стоял у власти^*, и в течение всего этого времени нас постигала почти непрерывная цепь военных поражений. Мы пережили падение Франции и воздушную атаку на Англию. Но вторжение на острова не состоялось. Мы все еще сохраняли Египет. Мы были живы, но прижаты к стене... Тот факт, что теперь мы сражались не одни, а в союзе с двумя могущественнейшими нациями в мире, отчаянно сражавшимися рядом с нами, давал уверенность в конечной победе. Однако данный факт, устраняя ощущение смертельной опасности, только развязывал дух критики. Надо ли удивляться, что были поставлены под вопрос весь характер и вся система ведения войны, за которые я нес ответственность?"^**

^* (Черчилль возглавил правительства 10 мая 1940 г.)

^** (W. Churcill. The Second World War, vol. IV, p. 493.)

К сказанному прибавлялись огромные трудности на море. За те 28 месяцев, о которых говорит Черчилль, был потоплен ряд крупнейших судов британского военного флота (в том числе такие капитальные единицы, как, например, линкор "Принц Уэльский" и линейные крейсеры "Рипалс" и "Худ"). Ежемесячно в результате действий германской авиации и германских подводных лодок погибало около 600 тыс. т торговых судов с находившимися на них людьми и грузами. Англия (даже с помощью США) лишь с величайшим трудом могла поддерживать импорт продовольственных и сырьевых продуктов на минимально необходимом уровне.

В подобной обстановке почва под ногами Черчилля опять временно заколебалась. В правительственных кругах вспыхнули споры и разногласия по вопросу о том, как вести войну. Я не знал в то время всех деталей, подробно описанных впоследствии Черчиллем в его военных мемуарах, но существо их мне было хорошо известно уже тогда.

Одна группа критиков, возглавляемая лордом Тренчардом, делала основную ставку на воздушное оружие. Как-то мне пришлось разговаривать на эту тему с маршалом авиации Харрисом. Он мне прямо сказал:

- Если бы у меня было достаточно машин и летчиков, я в самый кратчайший срок выиграл бы войну, разрушив до основания Германию. Но у меня их недостаточно - в этом все дело!

Я стал возражать и доказывать, что пресловутая "доктрина Дуэ"^* сильно преувеличивает значение авиации, но Харрис ни за что не хотел со мной согласиться. Он даже привел мне некоторые конкретные расчеты о количестве бомбардировщиков и истребителей, которые необходимы, чтобы подавить с воздуха возможность всякого сопротивления Германии.

^* (Незадолго до второй мировой войны итальянский генерал Дуэ доказывал возможность выиграть войну только с помощью авиации.)

Другая группа критиков выдвигала тезис, что Англии, как это не раз бывало в прошлом, надо ориентироваться на длительную войну и соответственно подготовиться к ней материально и психологически. Помню, осенью 1042 г. один из главных представителей "кунктаторской школы мысли", лорд Ханки, опубликовал на страницах, если не ошибаюсь, "Санди таймс" большую статью, в которой доказывал, что вторая мировая война продлится не менее десяти лет.

Третья группа критиков, наиболее ярким выразителем которой был Стаффорд Криппс, считала, что весь механизм руководства войной должен быть радикально перестроен. Криппс полагал, что в ведение войны должно быть внесено возможно больше элементов централизованного планирования. Он предлагал с этой целью создать Директорат планирования войны в составе Черчилля, как министра обороны, и трех его верховных советников, которые не занимались бы никакими ведомственными делами, а посвящали бы все свое время и энергию ведению войны. Директорат должен был разрабатывать военную стратегию и будущие военные операции, заменив собой существовавший тогда Комитет начальников штабов.

На каждом театре военных действий руководить операциями должен был единый командир, подчиненный непосредственно Директорату. В его ведении должны были находиться все роды оружия на месте: ему должен был помогать небольшой объединенный штаб сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил данного театра военных действий.

Черчилль был не согласен с планом Криппса, считая его непрактичным. Как-то, изложив мне суть своего плана, Криппс сказал:

- Уинстон считает меня мечтателем и утопистом, а я твердо убежден, что мой план является кратчайшим путем к победе!

Договориться Криппс и Черчилль не смогли. В результате Криппс заявил, что он выходит из состава военного кабинета, ответственного за общее руководство ведением войны, но готов остаться в правительстве в качестве одного из ведомственных министров. Черчилль поручил ему тогда министерство авиастроения, которое Криппс и возглавлял вплоть до конца войны.

Вся эта внутренняя борьба в течение нескольких месяцев сильно лихорадила правительственные круги, и одно время даже ставился вопрос о смене премьера. Однако общее настроение (не только в правящих кругах, но и среди широких масс народа) в конце концов склонилось к тому, что лучше не производить никаких экспериментов. У англичан есть пословица: "лошадей не меняют во время переправы через реку". Дух этой пословицы восторжествовал и в данном случае.

В конце сентября 1942 г. я как-то имел большой разговор с Ллойд-Джорджем. Старик был сильно встревожен перспективами войны п откровенно признавал тяжелое положение антигитлеровской коалиции. Бегло охарактеризовав ситуацию на каждом из фронтов, он закончил:

- Конечно, каждый фронт имеет свое значение, и некоторые из наших фронтов имеют даже очень большое значение, но все-таки самое важное сейчас это то, что происходит у вас, на берегах Волги. Эта битва имеет поистине мировое значение. Если вы ее выиграете, Гитлер и все его подголоски погибнут. Не сразу, не немедленно, лишь в конечном счете, но все-таки погибнут, окончательно погибнут... Ну, а если вы проиграете эту битву...

Ллойд-Джордж на мгновение замолчал и затем с усилием закончил:

- Тогда мне страшно подумать, что станется с человечеством... От исхода того, что совершается сейчас на берегах Волги, в полном смысле зависят судьбы мира... Горячо желаю вам самой полной победы!

От этих трудных и тревожных дней - так причудливо переплетается в жизни темное и светлое - у меня осталось два ярких и вдохновляющих воспоминания...

Как-то Криппс, с которым я поддерживал дружеские отношения, пригласил нас с женой послушать музыку знаменитой лондонской пианистки Миры Хесс. Было условлено, что мы сначала поужинаем во французском ресторане в Сого (иностранный квартал в центре Лондона), а потом поедем на квартиру к Хесс, с которой Криппсы были близко знакомы.

В назначенное время мы с женой были в Сого, в назначенное время поужинали с Криппсами в ресторане, беседуя на разные текущие темы, и уже собрались ехать к Мире Хесс... Вдруг неожиданно завыли сирены. Начинался налет германских бомбардировщиков на Лондон. После нападения Германии на СССР жестокие воздушные атаки на Англию прекратились, но все-таки время от времени Геринг старался напоминать британцам, что он их не забыл и в знак своего внимания готов развлекать их своими дьявольскими игрушками.

Что было делать? Можно было остаться в ресторане и переждать налет в имевшемся при нем бомбоубежище. Однако мы не хотели лишать себя предвкушаемого удовольствия, сели в машину и поехали к Мире Хесс, жившей в северо-западной части Лондона. Дорога была довольно длинна, и все время то справа, то слева от нас со страшным грохотом разрывались бомбы. Наконец, мы прибыли к пианистке. Она держалась очень мужественно и с радостью воскликнула:

- Ну, слава богу, вы благополучно добрались до меня! Я уж боялась, что из-за этого глупого налета наш музыкальный вечер не состоится.

Мира Хесс предложила нам по чашечке чая, а потом села за рояль. Бомбы продолжали падать, и то в одном, то в другом месте высоко вскидывались столбы пламени. Мира Хесс на мгновение задумалась, точно вспоминая что-то важное, и вдруг сразу ударила по клавишам. Раздались звуки знаменитой Аппассионаты Бетховена...

Мира Хесс всегда играла очень хорошо. Но сейчас, - может быть, благодаря внутреннему волнению, вызываемому драматической обстановкой, - она превзошла себя. Чудные звуки лились страстным потоком, пленяя ум, захватывая сердце. Мы слушали, как зачарованные, не замечая воющих юнкерсов, не обращая внимания на зловещие звуки постепенно стихавшего налета.

Когда Мира Хесс кончила, мы долго сидели молча, не двигаясь. Я думал: "Если на земле существуют такие вещи, как Аппассионата, если люди могут так глубоко наслаждаться ее дивной гармонией под грохот бомб и вой бомбардировщиков, значит не все еще потеряно... Значит, мы победим!.."

Другое воспоминание носит несколько иной характер.

В первых числах ноября 1942 г. в Лондон приехала небольшая группа советских комсомольцев. Их было трое: Н. Красавченко, В. Пчелинцев и Л. Павличенко. В те дни союзники прилагали большие усилия к мобилизации молодежи различных наций для борьбы с фашистскими державами. Мобилизация имелась в виду и военная, и духовная. С этой целью в США и Англии были организованы большие международные конференции юношества, на которых наша комсомольская тройка представляла Советский Союз.

Комсомольцы побывали сначала в Америке, где к ним с особой теплотой отнеслась жена президента Элеонора Рузвельт, а из Америки прибыли в Англию.

Разумеется, наше посольство окружило комсомольскую делегацию самой дружеской атмосферой и оказало ей всемерную помощь в выполнении ее задач. Делегация участвовала не только в международной конференции молодежи, состоявшейся в Лондоне, но и совершила ряд поездок по Англии, везде выступая перед юношескими аудиториями, рассказывая им правду о Советской стране и подчеркивая чрезвычайную важность второго фронта для скорейшей победы над гитлеровской Германией. Наши юные товарищи везде пользовались большим успехом, но особое внимание привлекала к себе Людмила Павличенко. И это было вполне естественно: студентка Киевского университета, она стала одним из лучших снайперов на советском фронте и, когда выехала за рубеж, имела на своем счету 309 немецких солдат и офицеров. Помню, она была "нарасхват" во время большого приема в посольстве, устроенного по случаю ноябрьской годовщины 1942 г. Не подлежит никакому сомнению, что наши комсомольцы сделали большое и полезное дело во время своего пребывания на Британских островах. Главное, они так хорошо воплощали юность Советского Союза, свежую, сильную, смелую, глубоко верящую в будущее своей страны и своего народа. Это производило большое впечатление, и многие англичане, приходившие в соприкосновение с нашей тройкой, потом говорили: "Страну, которая имеет такую молодежь, нельзя победить".

14 ноября по приглашению Международной юношеской конференции мне пришлось выступить перед ее участниками с речью о мировой ситуации, и, когда сейчас, много лет спустя, я перечитываю текст этой речи, мне особенно бросается в глаза дух проникающего ее оптимизма. "Ваша конференция, - говорил я, - собралась в тот момент, когда на мировом поле битвы происходят очень важные перемены... Мы чувствуем, как первый порыв свежего ветра проносится через тяжелую и сгущенную атмосферу, в которой до сих пор дышали Объединенные Нации".

А ведь речь была произнесена еще до начала нашего контрнаступления под Сталинградом! Видимо, в тот момент вторая мировая война подходила к великому перелому, и это чувствовали все по обе стороны фронта. Недаром Гитлер в своих выступлениях в октябре-ноябре 1942 г. два раза истерически выкрикнул: "Я не капитулирую!"