Английское оружие для СССР

Прошло два месяца со дня нападения Германии на СССР. Война продолжалась с неослабевающей яростью. "Пессимисты", ожидавшие, что спустя шесть недель Гитлер станет "хозяином России", недоумевали: их прогноз не оправдывался. Советский народ не хотел стать на колени, Красная Армия оказывала сопротивление врагу. Во многих английских возникала мысль: "А может быть, наши прежние представления о соотношении сил между немцами и русскими не совсем правильны? А может быть, сопротивление Советов окажется более длительным и упорным, чем мы думали? А может быть, Гитлер безнадежно завязнет в этих огромных пространствах, среди этих бесчисленных миллионов странных и непонятных людей?" Англичане одновременно хотели верить такому обороту событий и в то же время боялись верить, чтобы не испытать чувства разочарования. Отзвуки таких настроений я явственно замечал среди англичан самых различных кругов, с которыми после 22 июля мне так часто приходилось встречаться.

Лично я тоже недоумевал, но совсем по другой причине. Я вполне допускал, что в течение первых двух-трех недель гитлеровцы могли иметь над нами перевес: они были нападающей стороной, они раньше нас полностью мобилизовались, они держали в своих руках инициативу и выбирали наиболее выгодные для себя и наиболее невыгодные для нас пункты и направления ударов. В силу этого на первых порах у нас могли быть неожиданности, промахи, моменты растерянности и смятения. Но только на первых порах. Дальше, мне казалось, командование Красной Армии должно было овладеть положением, бросить на фронт свежие части, остановить или, по крайней мере, сильно затормозить продвижение немцев вперед.

Но дни шли за днями, а все оставалось по-прежнему. Немцы то здесь, то там прорывая наш фронт своими танковыми колоннами, стремительно неслись вперед, захватывали все новые и новые территории, окружали и уничтожали наши воинские части и все ближе подходили к Москве и Ленинграду. Каждый день советские военные сводки сообщали, что мы отступаем. Вот несколько примеров:

3 июля - бои идут на Березине и Западной Двине...

13 июля - бои идут на псковском и витебском направлениях...

18 июля - бои идут на псковском и смоленском направлениях...

31 июля - бои идут на смоленском и житомирском направлениях...

4 августа - бои идут на смоленском и белоцерковском направлениях...

13 августа - несколько дней назад Смоленск оставлен советскими войсками...

17 августа - советскими войсками оставлен Николаев...

19 августа - бои идут на новгородском, гомельском, одесском направлениях...

25 августа - советскими войсками оставлен Новгород...

И снова и снова предо мной вставал страшный вопрос: как все это могло случиться?

Повторяю, тогда я не имел ответа на данный вопрос. Но практический вывод из создавшегося положения для меня был совершенно ясен: если на мое отечество обрушилась такая страшная беда - независимо от того, каковы ее причины, - я как посол СССР в Англии должен делать все человечески возможное для облегчения его судьбы. С пристальным вниманием я вглядывался в международную ситуацию и искал любого симптома, обещавшего что-либо благоприятное для нашей страны.

Естественно, я горячо приветствовал послание Рузвельта и Черчилля с Атлантической конференции, которое они направили главе Советского правительства 15 августа. Однако было ясно, что практические результаты решения о помощи СССР выявятся не сразу. А помощь тогда была нужна быстрая и серьезная. И, когда я услышал по радио 20 августа обращение К. Е. Ворошилова, А. А. Жданова и П. С. Попкова к населению о нависшей над Ленинградом смертельной опасности, я решил немедленно действовать, хотя никаких указаний из Москвы не имел.

Я попросил свидания с Иденом и 26 августа имел с ним большой разговор. Собственно это был не разговор, а стремительная атака с моей стороны на министра иностранных дел, даже больше - на все британское правительство.

Я начал с краткого, но яркого описания ситуации на советско-германском фронте. Я подчеркнул чрезвычайную трудность и даже опасность нашего положения и особо остановился на больших потерях людьми и оружием, понесенных Красной Армией в последних боях. Далее я продолжал:

- В этой страшной войне СССР и Англия являются союзниками, но чем помогает нам сейчас наш британский союзник? Фактически ничем! Все эти десять недель мы воюем одни!.. Мы просили вас открыть второй фронт, но вы ответили отказом. На Атлантической конференции вы обещали нам широкую экономическую и военную помощь, но пока это остается лишь хорошими словами... Подумайте, наше авиационное ведомство просило ваше дать ему срочно 60 больших бомб, - и что же?.. Последовала длинная переписка, в результате которой нам было обещано шесть бомб!

Иден был явно смущен, пытался мне объяснить причины отказа во втором фронте и подчеркнуть важность все усиливающихся британских налетов на Германию.

- Конечно, воздушные бомбардировки Германии, - возразил я, - являются известной формой помощи Советскому Союзу, но... Мало щипать бешеного зверя за хвост, его надо бить дубиной по голове!

Иден стал говорить о глубоком сочувствии английского народа к народам СССР, о всеобщем восхищении их героизмом и стойкостью, которое горит сейчас в каждом британском сердце, но я не совсем вежливо прервал его и сказал:

- Знаете ли, мистер Иден, когда я слышу столь частые славословия по нашему адресу, я с раздражением думаю: "Поменьше бы похвал, побольше бы самолетов для нашего фронта"... А то ведь сейчас вы даже не снабжаете нас оружием в ожидании того момента, когда предложенная вами московская конференция обсудит и оформит все вопросы снабжения... Так не может дальше продолжаться! Если на Атлантической конференции вы вместе с американцами принципиально решили нам помогать, так не медлите! Впредь до оформления всего этого вопроса на будущей московской конференции начните оказывать нам помощь немедленно, хотя бы частично, хотя бы в порядке аванса. Если этого не будет, советские люди могут потерять веру в своего английского союзника.

Мои слова произвели на Идена большое впечатление. Он сильно взволновался и сказал:

- Я сегодня же поговорю обо всем этом с премьер-министром и затем мы снова встретимся.

Несколько дней спустя Иден пригласил меня к себе и с видимым удовлетворением сообщил, что, поскольку у нас имеются особенно тяжелые потери в авиации, Черчилль решил немедленно сделать "подарок Красной Армии", отправив ей 200 истребителей типа "Харрикен". Я знал, что "Харрикены" в то время считались одной из лучших марок английских истребителей (хотя не самой лучшей, каковой был "Спитфайер") и, поблагодарив Черчилля за его шаг, выразил надежду, что на этом дело не остановится. Подарок Черчилля действительно был срочно отправлен в СССР и в свое время попал в руки советских летчиков.

В разговоре с Иденом мне бросилась в глаза одна черточка, которой я раньше не замечал: министр иностранных дел чувствовал себя неловко в виду отказа британского правительства организовать второй фронт во Франции и старался смягчить наше разочарование по этому поводу, подчеркивая готовность англичан широко помогать нам путем военного снабжения и иными способами. Ту же нотку извинения перед нами я чувствовал в высказываниях и других высокопоставленных англичан, с которыми мне приходилось иметь дело в последующие дни. Ярче всего это проявилось, пожалуй, в моей беседе с Бренданом-Бракеном, в прошлом редактором газеты "Файненшнел Ньюс", а теперь одним из ближайших советников премьера и в дальнейшем министром информации. Этот высокий, костлявый, рыжеволосый человек долго мне доказывал, что и Черчилль, и члены его правительства очень хотели бы развернуть крупные военные операции во Франции, но что они сейчас просто не в состоянии этого сделать, и оттого испытывают горечь и печаль. Я "засек" в голове наличие таких настроений в правительственных кругах и стал соображать, как бы лучше их использовать в интересах нашей страны. Счастливый случай пошел мне навстречу.

Донося в Москву о моем демарше перед Иденом и о "подарке" Черчилля Красной Армии, я не ждал каких-либо откликов оттуда. Москва в то время не баловала меня особым изобилием сообщений, указаний или суждений. Я это объяснял чрезвычайной занятостью правительства военными вопросами и не обижался. Я делал в Лондоне свое дело в меру собственного понимания ситуации и испытывал удовлетворение от сознания, что выполняю свой долг гражданина и посла до крайних пределов моих возможностей.

И вдруг в ответ на мое донесение о беседе с Иденом я совершенно неожиданно получил телеграмму за подписью И. В. Сталина! Такие вещи случались очень редко. Обычно со мной переписывались либо нарком В. М. Молотов, либо один из его заместителей, чаще всего А. Я. Вышинский. Телеграмма была из ряда вон выходящая.

Сталин писал в ней, что он одобряет мой демарш перед Иденом. Его особенно радует, что в своем разговоре с британским министром иностранных дел я сумел так хорошо передать те настроения, которые господствуют сейчас среди советских людей в связи с поведением английского правительства. Советская страна переживает очень тяжелый момент и немедленная и активная помощь ее союзника чрезвычайно важна и необходима.

Помню, я долго держал в руках телеграмму Сталина и все думал и передумывал, чем бы я мог еще помочь моей Родине. В конце концов в голове у меня сложился определенный план.

Я обратился к Сталину с просьбой направить Черчиллю второе послание и в нем поставить два вопроса: об открытии второго фронта во Франции и о снабжении Красной Армии вооружением и военными материалами. Я предупредил Сталина, что по первому вопросу никаких практических результатов не будет, однако важно было все время напоминать англичанам о необходимости второго фронта. Зато по второму вопросу, писал я, судя по господствующим в Лондоне настроениям, есть шансы получить что-либо реальное.

4 сентября днем из Москвы пришло второе послание Сталина Черчиллю, помеченное 3 сентября. Пока телеграмму расшифровывали, пока я потом переводил ее на английский язык и переписывал перевод на машинке, наступил вечер. Тем не менее я сразу же позвонил секретарю Черчилля и попросил немедленного свидания с премьером по весьма важному и срочному делу. Черчилль назначил десять часов вечера (он работал обычно очень поздно). Помню, в тот вечер была яркая луна. Фантастической формы облака бежали с запада на восток. Когда они покрывали лик луны, края их начинали светиться рыже-черными тонами, и тогда вся картина принимала какой-то мрачно-зловещий характер, точно мир был накануне своей гибели. Я ехал по знакомым улицам города и думал: "Еще несколько минут, и наступит большой, чреватый важными последствиями момент. Встретятся представители двух противоположных миров, которые волей истории оказались в одном лагере. Я передам Черчиллю два листа исписанной бумаги. Он прочтет их и затем даст мне ответ. Каков будет этот ответ? Не знаю. Но знаю, что от смысла ответа будет зависеть очень многое, - может быть, даже все дальнейшее развитие истории... Хватит ли у меня сил, энергии, гибкости, находчивости для того, чтобы достойно сыграть сейчас свою роль с максимумом успеха для СССР и для всего человечества?"

Черчилль принял меня в своем официальном кабинете, где обычно происходили заседания правительства. Он был в вечернем смокинге с неизменной сигарой в зубах. Около премьера за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидел Иден в легком темно-сером костюме. Черчилль исподлобья посмотрел на меня, пыхнул сигарой и по-бульдожьи буркнул:

- Приносите хорошие вести?

- Боюсь, что нет, - ответил я и подал премьеру послание И. В. Сталина.

Черчилль вытащил послание из конверта и, надев очки, стал быстро его читать. Читал он то молча, то вполголоса, иногда останавливаясь и как будто бы продумывая отдельные слова и фразы. Я сидел по другую сторону стола и внимательно следил за его реакцией. Черчилль читал вполголоса:

- "Приношу благодарность, - писал Сталин, - за то, что кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, вы намерены продать Советскому Союзу еще 200 истребителей..."

Когда Черчилль произнес слово "продать", правая бровь у него удивленно поднялась. Я это мысленно отметил, но никаких выводов отсюда пока еще не делал.

Далее Черчилль молча пробежал несколько строк и опять вполголоса прочитал:

"Относительная стабилизация на фронте, которой удалось добиться недели три назад, в последние недели потерпела крушение вследствие переброски на Восточный фронт 30-34 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов, а также вследствие большой активности 20 финских дивизий и 26 румынских дивизий. Немцы считают опасность на Западе блефом и безнаказанно перебрасывают с Запада свои силы на Восток... В итоге мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда... Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой. Здесь уместно поставить вопрос: как выйти из этого, более чем неблагоприятного, положения?"

Черчилль остановился, подумал и затем вполголоса продолжал:

"Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с Восточного фронта 30-40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых и средних). Без этих двух видов помощи Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам своими активными действиями на фронте борьбы с гитлеризмом"^*.

^* ("Переписка..." т. I, стр. 18-20.)

Кончив читать, Черчилль передал послание Идену, который тут же его быстро пробежал. Потом Черчилль вынул сигару изо рта и, обращаясь ко мне, стал говорить, что он очень благодарен главе Советского правительства за откровенное изображение того положения, в котором сейчас находится Советский Союз, что он, Черчилль, хотел бы всей душой прийти нам на помощь, но что, к сожалению, вопрос о втором фронте во Франции или на Балканах в данный момент нереален. Англия не в состоянии этого сделать.

Я стал возражать. Я говорил, что до сих пор Советский Союз, по существу, никакой реальной помощи со стороны Англии не имел, что никогда еще в истории нашей страны нам не приходилось выдерживать нашествия такой силы, как сейчас. Я не хотел бы прибегать к излишне драматическому языку, но все-таки, хладнокровно расценивая создавшуюся ситуацию, я склонен думать, что мир подошел к одному из поворотных моментов в своем развитии. Либо Гитлер будет остановлен на Востоке и в дальнейшем будет сломан хребет фашизма - тогда пред человечеством откроются широкие возможности прогресса и цивилизации, - либо Гитлер победит на Востоке и тогда над человечеством опустится черная ночь самой изуверской реакции и, кто знает, сколько времени она может продолжаться. И если Гитлер победит, какова будет судьба Англии? Ее нетрудно себе представить... Поэтому долг каждого человека, каждого правительства, каждой страны, желающих прогрессивного развития человечества, именно сейчас напрячь все силы и оказать максимальное содействие СССР, чтобы облегчить и ускорить разгром германского агрессора. Конкретно это означает, что Англии следует в самое ближайшее время открыть второй фронт во Франции, Бельгии, Голландии, который отвлек бы с Восточного фронта хотя бы 30-40 немецких дивизий.

Все это я говорил горячо, взволнованно, почти вдохновенно, ибо мои слова только выражали глубокое чувство, которое тогда переполняло мою душу.

Черчилль слушал меня очень внимательно, но вдруг вскипел и воскликнул:

- Не забывайте, что каких-либо четыре месяца назад мы были один на один с Германией и не знали, с кем будете вы.

- Благодарите за это Чемберлена, - отпарировал я, намекая на срыв Чемберленом и Даладье переговоров 1939 г. о тройственном пакте взаимопомощи (СССР, Англия, Франция) против гитлеровской агрессии. - Ведь вы сами были тогда против Чемберлена.

Черчиллю было явно неприятно это напоминание, он разгорячился и в резких выражениях стал доказывать, что мы не имеем права требовать от Англии отказа от своих интересов, а тем более требовать от нее невозможного, ибо открытие второго фронта в Северной Франции сейчас для Англии совершенно непосильная задача. Пролив, который мешает Германии перепрыгнуть в Англию, мешает также Англии перепрыгнуть в оккупированную Францию.

Зная темперамент премьера, я начал опасаться, что в пылу раздражения он может наговорить много лишнего и тем затруднит наши дальнейшие отношения. Поэтому я прервал его на полуслове и с улыбкой сказал:

- Меньше горячности, дорогой мистер Черчилль, больше спокойствия! Нам ведь надо прийти к каким-либо практическим результатам.

Мое замечание подействовало отрезвляюще на Черчилля, и он сбавил тон. Потом уже своим обычным голосом он повторил, что о немедленном открытии второго фронта во Франции не может быть и речи, но что с вопросами снабжения дело обстоит иначе. Здесь британское правительство максимально пойдет навстречу СССР и притом без всяких отлагательств. Он, Черчилль, сегодня же ночью созовет начальников штабов (армейского, воздушного и морского) и вместе с ними обсудит, в какой мере Англия может выполнить пожелания Сталина. Завтра утром Иден сообщит мне о принятых на этом совещании решениях^*.

^* (Рассказывая в своих мемуарах о нашей встрече 4 сентября 1947 г., Черчилль пишет, что он вспыхнул, когда ему показалось, будто бы в моих словах можно прочесть какую-то скрытую угрозу в отношении Англии. Это впечатление, видимо, настолько довело над его сознанием, что он счел необходимым сообщить о нем Рузвельту. В телеграмме от 5 сентября, т. е. на другой день после нашего разговора, Черчилль писал: "Хотя ничто в его (т. е. моем. - И. М.) языке не давало основание для такого предположения, мы все таки не могли исключать того, что, может быть, они (т. е. Советское правительство. - И.М.) думают о сепаратном мире... У меня такое чувство, что момент, пожалуй, носит решающий характер" (W. Churchill, The Second World War, vol. III, p. 406-409). Разумеется, в разговоре 4 сентября у меня и мысли не было о возможности сепаратного мира с Германией. Черчиллю это явно померещилось, потому что совесть его в вопросе о втором фронте была не совсем чиста. Глядя ретроспективно на события тех дней, я думаю, что такое впечатление, создавшееся тогда у Черчилля от моих слов, может быть, было для нас даже полезно. Это заставило колеса британской политической и военной машины завертеться быстрее и, в частности, предоставить нам ленд-лиз.)

Я пожал руку Черчиллю и Идену и отправился домой. Была уже полночь, луна скрылась, и на затемненных улицах царил глубокий мрак. Сидя в машине, я перебирал в уме детали только что состоявшейся встречи и мне не давала покоя поднятая бровь премьера. Что это означало? Видимо, премьер был удивлен тем, что Сталин употребил слово "продать". Значит, он ждал, что Сталин будет просить о снабжении оружием в каком-то ином порядке? В каком? В кредит, как это обычно делалось в прежних войнах? Или в порядке ленд-лиза, как англичане получали сейчас военное снабжение из Америки?..

Я терялся в догадках, но чувствовал, что тут имеется какая-то возможность или хотя бы некоторый шанс сделать что-то полезное для нашей страны. Конечно, было бессмысленно сноситься с Москвой о таких мало весомых вещах, как догадки, основанные на поднятой брови Черчилля, да и времени для этого не было. Поэтому, подымаясь в ту ночь на крыльцо посольства, я твердо решил на следующий день попробовать получить ленд-лиз.

5 сентября в 11 час. утра я уже находился в кабинете Идена. Он был не один. Здесь же за длинным столом сидели все три начальника штабов в сопровождении экспертов.

- Премьер-министр, - пояснил Иден, - решил, что будет лучше, если наш ответ на вчерашнее послание мистера Сталина буду давать не я один, а также наши военные руководители.

Затем Иден предоставил слово начальникам штабов, и каждый из них по своей специальности сделал весьма обстоятельные сообщения, смысл которых сводился к тому, что Англия в настоящее время не в состоянии открыть второй фронт во Франции или на Балканах. Я прослушал внимательно эти сообщения и затем сказал, что передам их содержание своему правительству. Что другое можно было сделать? Ведь я был лишен возможности как-либо проверить слова начальников штабов, а свои сомнения в правильности их выводов я не мог обосновать конкретными данными и фактами.

Зато в вопросах снабжения мои собеседники - как Иден, так и начальники штабов, - были куда более оптимистичны. Они полагали, что смогут удовлетворить всю заявку Советского правительства, но с тем, что примерно половину этой заявки покроет Англия, а вторую половину - США. Англичане, однако, брали на себя все переговоры с Вашингтоном. Выполнение своих поставок англичане обещали начать немедленно, не дожидаясь московской конференции трех держав. Это звучало уже гораздо более обнадеживающе.

Затем начальники штабов удалились, и мы остались с Иденом одни. Я просил министра иностранных дел передать мою благодарность Черчиллю за быстроту и энергию, с которой он разрешил вопрос о снабжении, и затем, сделав нарочно маленькую паузу, спросил:

- А на каких условиях вы будете доставлять нам вооружение и военные материалы?

Иден несколько удивленно пожал плечами и ответил:

- Мистер Сталин в своем послании имеет в виду продажу...

Я мгновение помолчал, как бы собираясь с мыслями, и затем, выразительно взглянув на Идена, сказал:

- А не находите ли вы, что купля-продажа несколько устарелая форма для подобного рода трансакций?.. Есть более современные.

Иден, также выразительно взглянув на меня, спросил:

- Вы имеете в виду ленд-лиз?

- Да, я имею в виду ленд-лиз, - ответил я.

Иден подумал немного и продолжал:

- Этого вопроса я сам не могу решить... Я доложу о вашем желании кабинету и поговорю с премьер-министром.

- Если посмотреть на дело с точки зрения дальнего прицела, - пояснил я, - то применение в данном случае ленд-лиза в интересах самой Англии.

И я развил ту мысль, что если СССР в получении вооружения из Англии будет ограничен своими наличными платежными ресурсами, это может повести к неудачам на фронте, а победа немцев на Востоке Европы имела бы самые гибельные последствия для Великобритании. Иден согласился с моими соображениями и еще раз обещал дать ответ о ленд-лизе возможно скорее. Он сдержал свое слово. На другой день после нашего разговора, 6 сентября, Иден вновь пригласил меня к себе и сообщил:

- Все военные поставки Англии Советскому Союзу будут производиться в порядке ленд-лиза.

Только теперь я телеграфировал в Москву о моих разговорах с Иденом и их результате.

Не скрою, я был счастлив и горд, что в столь тяжелую для СССР минуту мне удалось оказать ему важную и серьезную услугу.

Кроме всего прочего, английский ленд-лиз сильно облегчил нам получение американского ленд-лиза. В начале сентября 1941 г., когда я делал свой демарш перед Иденом, в США еще шла внутренняя борьба по вопросу о том, давать ли вообще ленд-лиз Советскому Союзу. Очень сильные группировки в рядах американского господствующего класса резко возражали против этого и требовали, чтобы СССР платил за американское снабжение золотом, валютой, натуральными ценностями, а в крайнем случае пошел бы на экономические уступки, в частности, на отмену монополии внешней торговли. Предоставление нам английского ленд-лиза явилось многозначительным прецедентом, который помог Рузвельту распространить закон о ленд-лизе на СССР.

Так еще одна цепная реакция, начавшаяся моим разговором с Иденом 26 августа, способствовала благоприятному разрешению проблемы военного снабжения СССР из Англии и США.

По вопросу о ленд-лизе произошел любопытный обмен мнениями между Черчиллем и Сталиным. В своем послании от 6 сентября, т. е. уже после того, как данный вопрос был разрешен, британский премьер писал Сталину:

"В первом абзаце Вашего послания Вы употребили слово "продать". Мы не смотрим на дело с этой точки зрения и никогда не думали об оплате. Было бы лучше, если бы всякая помощь, оказанная Вам нами, покоилась на той же самой базе товарищества, на какой построен американский закон о займе-аренде"^*.

^* ("Переписка...", т. I, стр. 21.)

На это И. В. Сталин в послании от 13 сентября отвечал:

"Приношу благодарность за обещание ежемесячной помощи со стороны Англии алюминием, самолетами и танками. Я могу лишь приветствовать, что Английское Правительство думает оказать эту помощь не в порядке купли-продажи самолетов, алюминия и танков, а в порядке товарищеского сотрудничества"^*.

^* (Там же, стр. 22.)