Перед германским нападением на СССР

В начале мая 1941 г. ко мне как-то заехал шведский посланник Б. Прюц. Прюц имел ближайшее отношение к известной шведской фирме шарикоподшипников "SKF", интересовался политикой и был большим поклонником дипломатической деятельности А. М. Коллонтай. Он несколько раз бывал в Советском Союзе, являлся сторонником шведско-советского сближения и чрезвычайно не любил германских нацистов. У нас с ним установились хорошие отношения, и мы нередко встречались для того, чтобы обменяться мнениями и поговорить о текущих политических делах.

В этот раз Прюц рассказал мне, что недавно был вместе с некоторыми другими дипломатами на завтраке у Черчилля и слышал там немало интересного. Больше всего его поразила рассказанная премьером басня о "Двух лягушках". Я с некоторым недоумением посмотрел на шведского посланника, и он понял мой молчаливый вопрос.

- Вы знаете, - начал рассказывать Прюц, - что дела у англичан сейчас неважные: Балканы захвачены Гитлером, Грецию пришлось эвакуировать, на очереди Крит - едва ли его удастся удержать, потери на море огромные... Вообще невесело... После завтрака, за кофе, кто-то спросил Черчилля о дальнейших перспективах войны. В ответ премьер рассказал басню о "Двух лягушках"... "Жили-были, - говорил он, - две лягушки - одна оптимистка, другая пессимистка. Однажды вечером лягушки прыгали по лужайке около молочной. Запах парного молока, несшийся из открытого окна молочной, привлек внимание лягушек. Они соблазнились и прыгнули в окошко, чтобы полакомиться молоком. Лягушки, однако, плохо рассчитали свои движения и с размаху попали в кадушку с молоком. Огляделись и увидели, что стенки кадушки круты и высоки. Лягушка-пессимистка сразу пришла в уныние, решила, что спасение невозможно, сложила лапки и пошла ко дну. Лягушка-оптимистка решила бороться за жизнь и стала барахтаться в молоке в надежде предотвратить свою гибель. Она не знала точно, как это можно сделать и можно ли вообще, но умирать без борьбы не хотела. В течение целой ночи лягушка-оптимистка барахталась в молочной кадке, плавала, била лапками по молоку, и - о, счастье! - к утру она оказалась на толстом куске масла, который был сбит за ночь ее усилиями..." Рассказав эту историю, Черчилль закончил: "Вот и я тоже лягушка-оптимистка!"

Прюц усмехнулся и прибавил:

- Как видите, Черчилль не теряет духа... И кто знает, может быть, он и прав.

1 июня 1941 г. я записал следующее:

"Несмотря на тяжелые неудачи на фронте (эвакуация Греции, потеря Крита), вся Англия на протяжении минувших трех недель жила под впечатлением прилета заместителя Гитлера Рудольфа Гесса. Когда из массы рассказов, сведений, догадок, предположений, слухов и т. д, окружающих эту странную, почти романтическую историю, пытаешься выделить то, что кажется наиболее вероятным, то получается примерно такая картина.

Гесс пилотировал самолет сам. Приземлился, вернее выбросился на парашюте, в Шотландии около имения герцога Гамильтона, с которым, видимо, раньше встречался в Германии. Киркпатрик, работавший до войны советником в британском посольстве в Берлине, опознал Гесса. Киркпатрик и Саймон, по поручению британского правительства, опросили Гесса и пытались выяснить, зачем он прилетел в Англию и по чьему поручению он это сделал. Гесс заявил, что никто в Германии ему ничего не поручал, что Гитлер даже не имел никакого представления о его намерении, что он прилетел по собственной инициативе и исходя из собственных соображений.

Гесс считает, что Германия непобедима и что продолжение войны грозит Англии страшным кровопролитием, голодом (из-за блокады) и полным разгромом. С другой стороны, война наносит болезненные раны и Германии. Он был в Гамбурге и видел опустошения, произведенные там налетами британской авиации. Гесс не понимает, почему две крупнейшие "нордические" державы, оплоты цивилизации, должны разрушать друг друга. Черчилль - поджигатель войны, ему это все равно, но Гесс не сомневается, что в Англии имеются более здравомыслящие люди, за которыми пошел бы английский народ, если бы они сказали ему правду. В числе таких здравомыслящих людей Гесс считает герцога Гамильтона, - поэтому он и направился к нему. Гесс назвал еще несколько человек, которые, по его мнению, относятся к категории здравомыслящих, но кого именно, мне не удалось узнать.

Чего хочет Гесс? По его словам, он больше всего хочет примирения между Германией и Англией. На какой базе? Примерно на такой: за Англией остается ее империя, а Германии предоставляется свобода действий на континенте Европы. Договор о таком разделе мира мог бы быть заключен сроком на 25 лет. Разумеется, предпосылкой для англо-германского соглашения должно быть устранение правительства Черчилля и создание "подлинно британского" правительства.

Отношение английской прессы к Гессу прошло через ряд фаз. Сначала - в статьях и информации, появившихся 13 мая, - его изображали как "искреннего", "честного" человека, доброго семьянина и почти "идеалиста" нацистского толка. Он-де по глубокому убеждению ненавидит СССР и потому-де осуждает Гитлера за "умиротворение" большевиков. Нашлись борзописцы, которые стали превозносить Гесса как "великого обращенного", что-то вроде современного Будды или Святого Франциска (Уорд Прайс в "Дэйли мэйл"). В последующие дни газеты забили отбой, но все-таки продолжали еще высоко расценивать Гесса и его миссию. Затем, к концу мая, акции Гесса сильно упали, и о нем стали писать и говорить как о видном представителе "той же бандитской шайки", которая ввергла мир в катастрофу. Сообщали также, что Гесс интернирован, как военнопленный, и останется в заключении вплоть до конца войны.

В чем было дело? Насколько мне известно, в связи с прилетом Гесса за кулисами британской политики началась борьба. Черчилль, Иден, Бевин и вообще все лейбористские министры сразу же высказались решительно против ведения с ним или через него каких-либо переговоров о мире с Германией. Однако нашлись среди министров люди типа Саймона, которые при поддержке бывших "кливденцев" считали, что следует использовать столь неожиданно представившийся случай для установления контакта с Гитлером или, по крайней мере, для зондажа о возможных условиях мира. В конечном счете победил Черчилль. Немалую роль сыграло волнение в массах, вызванное прилетом Гесса. Происходившая за кулисами борьба нашла свое отражение и в печати.

Победу Черчилля можно только приветствовать, но остается неясным вопрос: кто же такой Гесс? Закамуфлированный посланец Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель какой-либо группировки среди нацистской верхушки, обеспокоенной перспективами слишком затянувшейся войны?"

С тех пор, как были написаны приведенные строки, прошло почти четверть века. За это время было опубликовано много документов, мемуаров, монографий и исследований, относящихся ко второй мировой войне, однако точного ответа на вопрос о том, кто же такой был Гесс, до сих пор нет.

Черчилль в своих военных мемуарах высказывает мнение, что прилет Гесса был результатом его собственного "волеизъявления", но что корни этого акта надо искать в области психопатологии^*. Начальник контрразведки гестапо Шелленберг в своих воспоминаниях утверждает, что Гитлер не давал Гессу никаких указаний и даже ничего не знал о его планах^**. Киркпатрик придерживается примерно той же точки зрения^***. Однако советский ученый А. М. Некрич пишет:

^* (W. Churchill. The Second World War, vol. III, p.49.)

^** (The Labyrinth. Memoirs of Walter Shellenberg. New York, 1956, p. 187.)

^*** (J. Kirkpatrick. The inner circle.)

"На Нюрнбергском процессе произошел любопытный эпизод, на который не было обращено достаточного внимания. 31 августа 1946 г. Гесс заявляет на заседании Трибунала, что он желает под присягой сообщить, что случилось с ним во время пребывания в Англии. "Весной 1941 года..." - начал Гесс. Но тут он был прерван председателем Трибунала, англичанином лордом Лоуренсом. Быть может, история еще не сказала своего последнего слова о "миссии Гесса"^*.

^* (Международная жизнь, 1960, №9.)

Как бы то ни было, но не подлежит сомнению одно: все основное и существенное о полете Гесса советскому посольству было известно уже тогда, весной 1941 г. Последующие двадцать с лишком лет к этому прибавили лишь различные уточнения и детали второстепенного порядка.

Мне хочется рассказать о трех случаях, которые свидетельствовали о неверии И. В. Сталина накануне 22 июня в близость германского нападения.

В первых числах июня 1941 г. Форин оффис переслал мне письмо британского консула в Барселоне, которое меня глубоко взволновало. В Таррагонской тюрьме под Барселоной сидела советская гражданка Мах-Боржецкая, которая работала в качестве переводчицы при советских офицерах, сражавшихся на стороне Испанской республики. Мах-Боржецкая была захвачена франкистами и приговорена к 30-летнему заключению. Каким-то образом ей удалось связаться с британским консулом в Барселоне, и через него она просила сообщить ее мужу и детям, оставшимся в Москве, что она жива, но находится в тюрьме в Испании.

Разумеется, я немедленно же телеграфировал в Наркоминдел о полученной информации и просил исполнить просьбу несчастной женщины. Я, однако, не ограничился этим и поставил перед Советским правительством вопрос, нельзя ли добиться возвращения Мах-Боржецкой в СССР в порядке обмена или каким-либо иным способом. Я ожидал, что Советское правительство использует для этого либо Красный Крест, либо поручит мне договориться с Форин оффис о посредничестве англичан. Каково же было мое изумление, когда несколько дней спустя я получил из Москвы сообщение, что Советское правительство обратилось за помощью в Берлин. При этом по тону телеграммы было видно, что в Москве рассчитывают на успех. Я невольно пожал плечами и подумал: "Как? Сейчас, когда множество признаков заставляют ожидать не сегодня-завтра нападения Гитлера на Советский Союз, именно в этот момент надеяться получить Мах-Боржецкую через германское посредничество?.. Непонятно!"

10 июня меня пригласил к себе постоянный товарищ министра иностранных дел А. Кадоган. Когда я вошел в его кабинет, он сказал:

- По поручению правительства Его Величества я должен сделать вам важное сообщение. Прошу вас, возьмите бумагу и записывайте то, что я вам скажу.

Я исполнил его просьбу, и Кадоган начал диктовать, глядя в какие-то лежавшие перед ним документы:

- Такого-то числа две германские моторизованные дивизии прошли через такой-то пункт по направлению к вашей границе... Такого-то числа шесть германских дивизий были сконцентрированы в таком-то пункте поблизости от вашей границы... В течение всего мая через такой-то пункт проходило по направлению к вашей границе по 25-30 воинских поездов в день... Такого-то числа в таком-то пограничном с вами районе было обнаружено такое-то количество германских войск и германской авиации... К такому-то числу из такого-то пограничного с вами района была закончена эвакуация всего местного населения...

Кадоган говорил монотонным голосом, называя все новые пункты и все новые воинские части. Я почти механически записывал за ним. В моем воображении вставали нацистские войска, огромные массы нацистских войск - пехоты, артиллерии, танков, бронемашин, авиации, которые неудержимо стремились на Восток, все дальше на Восток... И вся эта дышащая огнем и смертью лавина должна вот-вот обрушиться на нашу страну!

Наконец, я кончил писать. Кадоган привстал в знак того, что он выполнил возложенную на него задачу, и затем прибавил:

- Премьер-министр просил вас срочно сообщить все эти данные Советскому правительству.

Сразу же по возвращении в посольство я отправил в Москву шифровку-молнию со всеми полученными от Кадогана сведениями и стал ждать результата. Конечно, я не принимал сообщения Кадогана за стопроцентную истину; сведения разведки не всегда точны; англичане были заинтересованы в развязывании войны на Востоке и могли сознательно сгустить краски для произведения большего эффекта на Советское правительство; поэтому с того, что я услышал от Кадогана, я мысленно делал значительную скидку. Но все-таки информация товарища министра была столь серьезна, а сообщенные им сведения столь точны и конкретны, что должны были бы, казалось, заставить Сталина задуматься, срочно проверить их и уж во всяком случае дать строгое указание на нашу западную границу: "Будьте начеку!"

Легко понять поэтому мое крайнее изумление, когда 14 июня ТАСС опубликовало сообщение, в котором говорилось:

"Еще до приезда английского посла в СССР г. Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о "близости войны между СССР и Германией"... Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил... ТАСС заявляет, что... Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходившая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям"^*.

^* ("Известия", 14. VI 1941.)

Я просто не знал, что думать, что делать. Стрела в сторону Англии, которой начиналось сообщение ТАСС, не оставляла сомнений в том, что оно являлось ответом на предостережение, сделанное Кадоганом.

И все-таки, сознаюсь, даже в этот грозный момент в душе у меня теплилась надежда: "А, может быть, Сталин все-таки прав?"

Наконец, еще один последний факт. К 20 июня 1941 г. было готово к отправке в СССР судно "Эльна", на котором должны были вернуться в СССР моряки из Прибалтики, застрявшие в силу условий военного времени в Англии. В тот же день я запросил Москву, каким маршрутом ее целесообразнее всего отправлять. При этом с учетом опасности нападения Германии на СССР я давал понять, что "Эльну" следует послать не в Мурманск (как то было бы естественно в более спокойной обстановке), а во Владивосток, через Панамский канал. Ответ пришел к вечеру 22 июня, когда война уже началась, но он был помечен еще 21-м. Ответ гласил: ""Эльну" отправьте в Мурманск!" Конечно, в создавшейся обстановке я не исполнил этой инструкции, а задержал судно в Англии. Позднее "Эльна" в связи с изменившейся ситуацией вообще не пошла в СССР, а влилась в состав торгового флота Англии, ставшей союзницей Советской страны.