3. "Мир" "ряд" 911 г. историческое значение договора

Последующий анализ соглашения 911 г. подтверждает мысль о том, что перед нами обычный межгосударственный договор. Во-первых, об этом говорит характеристика участвующих в переговорах партнеров: с одной стороны, это "Русь", с другой - "Грекы" (или "Русь" и "хрестианы"). Эти понятия, идентичные в данном контексте понятию страны, государства, проходят через весь договор, начиная с преамбулы и кончая заключительной его частью. Во-вторых, об общеполитическом, межгосударственном характере договора 911 г. свидетельствует и то, что он является типичным договором "мира и любви": его общеполитическая часть повторяет соглашения 860 и 907 гг.

Летописец отметил, что Олег послал своих послов в Константинополь "построити мира и положити ряд" между Русью и Византией. В этих словах четко определен характер соглашения 911 г.: с одной стороны, это "мир", а с другой - "ряд". Понятия эти для летописца не равнозначные. Судя по тексту договора, под "миром" подразумевается именно общеполитическая его часть. И это не просто "стилистика", "нравственная сентенция", формальный протокол, как об этом писали Д. М. Мейчик и А. В. Лонгинов¹, а отражение существующих исторических реалий, которые действительно отложились в стереотипные протокольные фразы, взятые уже давно на вооружение государственно-дипломатическими службами многих стран раннего средневековья.

Договор 911 г. говорит об "удержании" и "извещении" "бывшей любви" между двумя государствами. Первая статья договора, идущая после протокольной части, непосредственно посвящена этому общеполитическому сюжету: "Суть, яко понеже мы ся имали о божьи вере и о любви, главы таковыа: по первому убо слову да умиримся с вами, грекы, да любим друг друга от всеа души и изволениа...", а далее идет текст, который говорит, что обе стороны клянутся "на сохранение прочих и всегда лет", "непреложну всегда и во вся лета" соблюдать "любовь непревратну и непостыжну". Данное политическое обязательство сформулировано именно в виде отдельных глав, одна из которых говорит об обещании Руси хранить этот мир, а другая отражает то же обязательство со стороны греков: "Тако же и вы, грекы, да храните тако же любовь ко княземъ нашим светлым рускым..."².

Эта общеполитическая часть совершенно определенно отделена в договоре от последующих статей, посвященных конкретным сюжетам взаимоотношений двух государств, так как далее говорится: "А о главах, аже ся ключит проказа, урядимъ ся сице". Это означает, что ниже излагаются "главы", касающиеся "проказы", злодеяний, спорных вопросов и т. п. После изложения этих "глав" о "проказе" договор 911 г. вновь возвращается к той же идее, что выражена в протоколе и первых статьях соглашения, - к идее мира между двумя государствами: "бывший миръ сотворихом...", "кляхомся... не преступити... уставленых главъ мира и любви", "таковое написание дахом... на утвержение и на извещание межи вами бывающаго мира"³. Здесь понятие "мира и любви", сформулированное уже в обобщенном виде, относится ко всему договору, ко всем "уставленным" в нем статьям независимо от того, являются ли они непосредственно связанными с вопросом об "удержании" мира или посвящены более частным вопросам. Но как бы там ни было, эта линия "мира и любви" проходит через весь договор, связана и с общеполитической его частью, и с конкретными сюжетами⁴.

Закономерно возникает вопрос: для чего и Руси, и Византии потребовалось через четыре года вновь возвращаться к этой общеполитической идее, выраженной еще в договоре 907 г.?

Ответ на него содержится в самом договоре 911 г. Там нигде не говорится, что "любовь и мир" заключаются между государствами заново, - после мира 907 г. это было бы бессмысленным. В договоре лишь отмечается, что послы направлены "на удержание и на извещение" "мира и любви", т. е. на закрепление уже достигнутого. Вспомним, что после военных конфликтов 941 и 970 - 971 гг. "мир и любовь" заключались заново и рассматривались как возврат к "ветхому", "первому" миру, под которым мы, как отмечалось выше, понимаем договор 907 г. Здесь такого возврата нет: военного конфликта между странами за эти годы не было.

В соглашении 911 г. точно указывается, для чего потребовалось возвратиться к этому "удержанию": мир 911 г. заключается "не точью просто словесемъ, и писанием и клятвою твердою", т. е. является, с точки зрения создателей договора 911 г., каким-то новым этапом в договорных отношениях между Византией и древнерусским государством. Возможно, речь идет о первом письменно сформулированном общеполитическом договоре "мира и любви", повторившем в принципе прежние "словесные" (или в основном словесные) подобные соглашения - договоры 860 и 907 гг. Интересно отметить, что вопрос о необходимости письменно, а не словесно оформить соглашение относится именно к этому общеполитическому сюжету - "миру и любви", а не к последующим за ним главам о "проказе", что еще раз может навести на мысль, что и в 907 г. могли быть обговорены и закреплены в письменном виде, возможно в виде хрисовула, какие-то конкретные условия, о чем говорят следы документальных отрывков, прослеживаемых в "Повести временных лет" и помеченных 907 г.

Вместе с тем, если в 907 г. договор был оформлен в виде хрисовула, т. е. императорского пожалования, то в 911 г. русские могли настоять на иной форме договора - на равноправном двустороннем соглашении, поскольку, как отмечали Ф. Дэльгер и И. Караяннопулос, "согласно политической теории византийцев, договор был привилегией, оказанием милости: византийский император снисходил до того, чтобы оказать такую милость иностранным правителям. Именно поэтому византийские императоры в качестве договорных грамот использовали грамоты-привилегии, такие, например, как хрисовулы"⁵. Не исключено, что руссы настаивали на устранении этого "снисхождения", что также могло быть причиной заключения нового развернутого общеполитического договора. В связи с этим мы хотим обратить внимание на перевод данной части договора А. А. Зиминым. Он подчеркнул, что Олег хотел "подтвердить и укрепить дружбу", что руссы и до этого "многократно действительно стремились не только на словах, но и в письменной форме и нерушимою присягою, клянясь своим оружием, подтвердить и укрепить эту дружбу..."⁶. А это значит, что письменные соглашения существовали и прежде, как и словесные, как и клятва на оружии, что находит отражение в источнике.

С другой стороны, соглашение 911 г. явилось не только договором "мира и любви", но и "рядом". Этот "ряд" относится к конкретным сюжетам взаимоотношений двух государств (или их подданных) в сфере и экономической, и политической⁷.

Первая статья говорит о способах рассмотрения различных злодеяний и мерах наказания за них; вторая - об ответственности за убийство, и в частности об имущественной ответственности; третья - об ответственности за умышленные побои; четвертая - об ответственности за воровство и о соответствующих за это наказаниях; пятая - об ответственности за грабеж; шестая - о порядке помощи купцам обеих стран во время их плавания с товарами, помощи потерпевшим кораблекрушение; седьмая - о порядке выкупа пленных - русских и греков; восьмая - о союзной помощи грекам со стороны Руси и о порядке службы руссов в императорской армии; девятая - о практике выкупа любых других пленников; десятая - о порядке возвращения бежавшей или похищенной челяди; одиннадцатая - о практике наследования имущества умерших в Византии руссов; двенадцатая - о порядке русской торговли в Византии (статья утеряна); тринадцатая - об ответственности за взятый долг и о наказаниях за неуплату долга.

Таким образом, широкий круг проблем, регулирующих взаимоотношения между двумя государствами и их подданными в наиболее для них жизненных и ставших традиционными сферах, охвачен и регулируется этими тринадцатью конкретными статьями, которые и составляют содержание слова "ряд".

Отечественные историки, как мы уже видели, много писали о сравнении договора 911 г. и греко-персидского соглашения 562 г., но не рассмотрели эти два документа с точки зрения составных частей стереотипных договоров "мира и любви" и постатейного их анализа. Между тем он дает результаты весьма примечательные⁸.

В договоре 562 г. соглашение о мире на 50 лет и об уплате Византией дани персам было оформлено в виде отдельного документа - сакры, или утвержденной грамоты о мире. В этой грамоте, составленной на греческом и персидском языках и соответственно идущей от имени византийского императора и персидского шаха, говорилось: стороны "имели переговоры между собой о мире, и трактовали его, и утвердили мир на 50 лет, и все к писаному приложили печати. И мы утверждаем мир на тех условиях, на которых Зих, римский магистр и Евсевий согласились между собой, и на том остаемся"⁹.

Затем, сообщает Менандр, последовало еще одно посольское заседание, в ходе которого "после многих споров" был выработан непосредственно сам договор, состоящий из 13 статей конкретного характера. В первой статье греки и персы договорились не использовать в военных целях Дербентский проход; во второй - запретить своим союзникам вести войны против обеих сторон¹⁰; в третьей - вести торговлю "по существующему обычаю через определенные таможни"; в четвертой - способствовать посольским обменам и предоставлять им "должное обеспечение", причем дипломатическим представителям разрешалось везти с собой товары и беспошлинно торговать ими¹¹; в пятой - соблюдать порядок торговли и со стороны купцов "варварских" народов, зависимых от каждой стороны; в шестой - разрешить переход подданных из одной страны в другую лишь в военное время, а в мирный период выдавать перебежчиков друг другу; в седьмой - определить порядок рассмотрения жалоб подданных обоих государств друг на друга; в восьмой - не строить пограничных укреплений и не давать тем самым повода к новой войне; в девятой - не нападать на территории другого государства; в десятой - не держать грекам в пограничной крепости Дары военных сил сверх необходимых для охраны крепости и не использовать ее для набегов на персидские владения; в одиннадцатой - определить практику судебных разборов спорных имущественных вопросов, разного рода обид, возникавших между подданными обоих государств.

В двенадцатой статье содержится обращение к богу, который должен поддерживать "хранящих мир" и быть врагом тем, кто этот мир нарушит; в последней статье записано, что мир заключается на 50 лет, и определен порядок утверждения государями обеих стран документа, согласованного послами¹².

Особое соглашение было заключено относительно свободы вероисповедания христиан в Персии.

Таким образом, в греко-персидском договоре видна та же структура, что и в позднейшем русско-византийском договоре 911 г. Разница лишь в том, что клятвенно-верительная часть и общеполитическое соглашение Менандрова договора вынесены в отдельную грамоту, а в договоре 911 г. они входят составным элементом в протокол документа и в его первые две статьи; что касается уверения в верности договору и обращения к богам, а также порядка их оформления в договоре 562 г., то они вынесены в отдельные последние две статьи. И в договоре 911 г. эти мотивы точно так же представлены в заключительной части документа. Конкретные статьи греко-персидского договора представляют собой своеобразный "ряд". По содержанию многие из них весьма близки пунктам договора 911 г., как, впрочем, и другим соглашениям раннего средневековья, посвященным вопросам регулирования торговых и посольских контактов, рассмотрению имущественных споров, улаживанию территориальных, в том числе пограничных, конфликтов и т. п.¹³. В этом смысле "ряд" 562 г. и "ряд" 911 г. лишь отразили конкретно-историческую специфику отношений государств, заключивших договор.

В то же время нельзя не обратить внимание на то, что соглашение 911 г. является более развитым дипломатическим документом, чем договор 562 г. В нем четко прослеживаются три составные части, ставшие со временем классическими¹⁴: I. Введение, в котором названы послы, заключившие договор, лицо и государство, интересы которых они представляют, а также государство и лицо, с которыми заключено данное соглашение. Здесь же сформулирована общеполитическая цель заключаемого договора; II. Непосредственное содержание самого договора, его статьи, порядок его утверждения, клятвы сторон; III. Заключительная часть, содержащая дату подписания договора.

В договоре 562 г. лишь намечены линии, которые впоследствии отлились в четкие статьи средневековых дипломатических документов. И это понятно, так как в VI в. и в самой империи, и в окружавших ее странах едва зарождались будущие дипломатические традиции, сложившиеся в Византии только к концу X в.

Для того чтобы определить политический характер соглашения 911 г. - равноправный ли это договор или императорский хрисовул, обязательство ли Руси или Византии и т. д., необходимо проанализировать договор с позиции того, как в нем отражены и в какой степени интересы этих двух государств¹⁵.

Уже во вводной части договора, там, где берет слово русская сторона и послы заявляют, что они "от рода рускаго" посланы Олегом к византийским императорам, мы видим первый признак двусторонности соглашения. Действительно, две стороны - греки и Русь, Олег и императорское трио - являются здесь контрагентами в переговорах. Главы "мира и любви" также носят характер двустороннего обязательства при полном равенстве партнеров.

Сначала сформулировано обязательство русской стороны: в договоре от имени руссов идет текст "Да умиримся с вами, грекы..."; руссы обязуются не нарушать мира никаким "соблазном" или "виной". А далее текст хотя и продолжает идти от русской стороны, но содержит на этот счет уже обязательство Византии: "Тако же и вы, грекы, да храните тако же любовь ко княземъ нашим светлым рускым..." Руссы должны были соблюдать "мир и любовь" навечно ("всегда лет"), и греки обязывались хранить мир "во вся лета".

В первой же из глав о "проказе" читаем, что в случае если будет совершено какое-либо преступление и оно не будет доказано, то следует прибегнуть к клятве и каждый, кого заподозрят в преступлении, должен клясться согласно своей вере ("...да егда кленеться по вере своей"). А это значит, что греки клянутся согласно обычаям христианской веры, руссы - языческой. Современный переводчик почему-то упустил этот важный аспект статьи и следующим образом перевел данный текст: "...и когда поклянется сторона та..." Нет, речь идет о том, что заподозренная сторона должна поклясться именно "по вере своей", что подразумевает и в этом случае двусторонность соглашения и равноправие партнеров.

Точнее перевел этот текст А. А. Зимин: "...и когда присягнет, согласно своей вере..."¹⁶.

Вторая статья эту идею двусторонности и равноправности договора проводит еще ярче. Там говорится, что в случае если русс убьет грека или грек русса, то убийство будет караться смертью. В случае бегства убийцы последний (т. и грек, и русс) должен понести следующее наказание: имущество его передается ближним убитого; если же убийца "неимовит", т. е. неимущ, то на нем так и останется "тяжа", и он будет убит, если его найдут.

В третьей статье сформулированы санкции за удар мечом или каким-либо другим предметом. Провинившийся должен заплатить 5 литр серебра "по закону рускому"; если же у него нет этих денег, то он дает сколько может, а в уплату остального отдает все, вплоть до одежды. Эта статья также имеет в виду обе стороны и их равную ответственность за преступление. Что касается слов "по закону рускому", то они свидетельствуют лишь о применении в данном случае нормы русского права; сама же эта норма, как видно из текста, относится к провинившимся и грекам, и руссам.

В четвертой статье - об ответственности за воровство - снова читаем: "...аще украдеть что любо русин у хрестьанина, или паки хрестьанинъ у русина...", или вор приготовится красть и будет убит на месте преступления, то его смерть не взыщется "ни от хрестьанъ, ни от Руси". И вновь обе договаривающиеся стороны выступают здесь равноправными партнерами.

В пятой статье говорится о том, что и греки, и руссы, покушавшиеся на грабеж, платят за это в тройном размере: "...аще кто от хрестьянъ или от Руси мученьа образом искусъ творити да въспятить троиче".

В шестой статье эта линия продолжается: в случае если русская или греческая ладья терпит кораблекрушение, то обе стороны несут равную ответственность за спасение судна другой стороны. Русь должна при этом, снабдив ладью "рухлом своим", отослать ее "на землю хрестьаньскую". Если же катастрофа произойдет с русской ладьей близ греческого берега, греки должны проводить ее в "Рускую землю"¹⁷.

В седьмой статье - о пленных - также подчеркнуто: "...аще полоняникъ обою страны держим есть или от Руси, или от грекъ, проданъ въ ону страну, аще обрящеться ли русинъ ли греченинъ, да искупять и възратять искупное лице въ свою сторону...", т. е. речь идет о судьбе пленных русских и греков и обязательствах и Руси, и Византии относительно выкупа пленных и возвращения их в свои страны.

Двусторонность и равноправность обязательств видны в статье тринадцатой, посвященной установлению ответственности за взятый долг. Там говорится, что если русс сделает долг у себя на родине и затем не возвратится на Русь, то заимодавец имеет право пожаловаться на него византийскому правительству, и провинившийся будет схвачен и возвращен насильно на Русь. Но и руссы должны сделать то же самое в отношении бежавших от долгов греков. "Си же вся да створять Русь грекомъ, идеже аще ключиться таково".

Некоторые статьи содержат обязательства только греческой стороны¹⁸. Это относится к статье о разрешении руссам служить в греческой армии. Вместе с тем данное разрешение является производным от первой части этой статьи, смысл которой состоит в том, что в случае войны Византии с каким- либо противником Русь может оказать империи военную помощь: "Егда же требуетъ на войну ити, и сии хотять почтити царя вашего..." А уж если пришедшие русские воины захотят остаться на византийской службе "своею волею", они получают настоящим договором такое право. Кажется, что союзная помощь со стороны Руси - это ее добровольное дело ("хотять почтити"), но это дело вовсе не является добровольным для самих воинов: они обязаны идти на войну в качестве союзников Византии и уже затем "своею волею" могут остаться на службе в империи. Таким образом, в приведенном случае мы имеем дело с первым известным нам сформулированным письменно союзным соглашением Руси с Византией, причем союзные обязательства несет на себе лишь Русь по отношению к империи. Мы полагаем, что устно такое соглашение между Русью и Византией стороны заключили как в 860, так и в 907 г.; союзные обязательства Руси были оплачены византийским золотом в виде дани и другими торгово-политическими льготами, зафиксированными, в частности, в договоре 907 г. В свете этих договоренностей, подкрепленных статьей о союзной помощи соглашения 911 г., становятся особенно очевидными удары русской рати по Закавказью в 909 - 910 и 912/13 гг., угроза константинопольского патриарха Николая Мистика в адрес болгарского царя Симеона наслать на него "скифские племена", и среди них Русь¹⁹, последующие совместные действия руссов и греков против арабов. Эти союзные отношения были нарушены лишь где-то в середине 30-х годов X в.

Греческие обязательства прослеживаются и там, где идет речь о непременном возвращении украденного или убежавшего русского челядина. Греки обязались также возвращать на Русь имущество умерших в Византии русских подданных, в случае если на этот счет не было сделано перед смертью каких-либо распоряжений. Вместе с тем в одном случае мы прослеживаем обязательство только русской стороны: оно касается возвращения руссами захваченных в плен греков за выкуп по установленной цене.

Как греческие, так и русские обязательства связаны с непосредственными интересами сторон и продиктованы реальной исторической обстановкой. Греки нуждались в военной помощи Руси в своих военных предприятиях против арабов - и вот появляется пункт о разрешении руссам служить в византийском войске, что, видимо, отразило издавна складывавшуюся практику. Русская феодализирующаяся верхушка была заинтересована в укреплении своих прав на челядь, рабов, - и вот греки обязуются возвращать на Русь спасавшихся от неволи челядинов. Византия в свою очередь добилась от русских принятия на себя обязательств по возвращению греческих пленных, что, вероятнее всего, явилось отзвуком недавнего русского похода на Константинополь. Таким образом, эти статьи не только не нарушают общего двустороннего и равноправного характера всего соглашения, но и подчеркивают его взаимовыгодный характер.

Двусторонний и равноправный характер договора подтверждает и его окончание. Там говорится, что "бывший миръ" записан на "двою харатью", т. е. на две грамоты. Одна из грамот удостоверена византийским императором и передана русским послам ("бывший миръ сотворихом Ивановым написанием на двою харатью, царя вашего и своею рукою, предлежащим честнымъ крестомъ и святою единосущною Троицею единого истинаго бога вашего, извести и дасть нашим послом"). На другой "харатье" клялись русские послы. Эта грамота была передана византийским императорам ("Мы же кляхомся ко царю вашему, иже от бога суща, яко божие здание, по закону и по покону языка нашего... И таковое написание дахом царства вашего на утвержение..."²⁰.

Таким образом, и вводная часть договора, где берет слово русская сторона и декларирует об удержании и письменном оформлении договора "мира и любви", и "ряд" договора с его конкретными статьями, и заключительная часть документа, вновь возвращающая нас к общеполитическим вопросам, основаны на двусторонних и равноправных обязательствах и Руси, и Византии.

Русско-византийский договор 911 г. и в этом отношении повторяет греко-персидский договор 562 г. Там также на двусторонней и равноправной основе в утвержденной грамоте о мире были сформулированы "главы" "мира и любви". Точно так же греко-персидский "ряд" имел двусторонние равноправные обязательства. Правда, были и отступления: отдельный документ о свободе вероисповедания христиан в Персии содержал лишь обязательства персидской стороны. Но в этом случае, как и в случае с разрешением византийского правительства служить руссам в греческой армии, мы имеем дело с исторически складывавшимися отношениями двух стран, когда эти обязательства носили не общий, а абсолютно конкретный и неповторимый характер.

Какова система заключения данного договора? Документ был написан в двух вариантах: один, как уже отмечалось в историографии, шел от греческой стороны, был передан греками русскому посольству и, видимо, был написан по-гречески. Именно этот греческий оригинал и подписал "своею рукою" византийский император. Другой экземпляр шел от русской стороны и был, по-видимому, написан по-русски. Этот русский оригинал, на котором клялись русские послы, и был передан византийским императорам.

Аналогичным образом оформлялся договор и точно такой же была процедура его заключения между греками и персами в 562 г. Тогда же были подготовлены две аутентичные грамоты на персидском и греческом языках. Аутентичность обоих текстов была тщательно сверена, причем стороны выверили не только все слова и понятия, но и "силу каждого слова". С этих двух оригиналов сделали точные списки. Затем персидский посол Зих передал византийскому послу Петру экземпляр, написанный по-персидски; Петр передал Зиху экземпляр, написанный по-гречески, т. е. каждое посольство получило в свои руки оригинал, написанный на языке другой стороны и имеющий соответствующие подпись и печать. Но Зих взял для памяти написанный на персидском языке список, идентичный греческому и не имевший на себе печатей. Петр сделал то же самое²¹.

В 911 г. греки и руссы также обменялись текстами аутентичных грамот, как это было в случае с заключением греко-персидского договора: греки отдали экземпляр, подписанный императором, русским послам, а в обмен получили русский текст²².

Были ли и в этом случае сняты копии с обоих оригиналов, как в 562 г.? Об этом летопись умалчивает. Но анализ договора 911 г., его сравнение с единственным известным развернутым соглашением раннего средневековья - договором 562 г. убеждает в том, что такие копии вполне могли быть сняты. В пользу этого говорит и то, что тексты сакры о мире (562 г.), идущие от той стороны, на языке которой был написан оригинал, открывались титулами правителей данной страны и именами послов, заключивших от имени данной страны дипломатический акт, а оригинал, принадлежащий другой стороне, в свою очередь открывался титулами правителей, именами послов этой другой страны. В данном случае аутентичность соблюдалась лишь в форме представительства; имена же правителей, их титулы, имена послов и их титулы были естественно в каждой грамоте разными²³. Точно так же обстоит дело и с договором 911 г. Читаем тот экземпляр, который отложился в летописи и идет от русской стороны: "Мы от рода рускаго... иже послани от Олга..." Далее излагается русская точка зрения на цель договора. Текст идет от имени Олега: "наша светлость", - говорится о нем в документе.

Судя по аналогии с договором 562 г., должен был существовать аутентичный текст, идущий от греков; на это указывает и заключительная часть договора 911 г., где говорится о том, что существовал экземпляр греческой "харатьи", подписанный императором. Но Лев VI не мог подписать текст договора, идущий от русской стороны. Он подписал текст, идущий от греческой стороны, текст, аутентичный русскому оригиналу.

С этих позиций можно определеннее, чем это делалось прежде, утверждать, что летописец располагал именно копией русского текста, оригинал которого был отдан грекам во время заключительной церемонии²⁴. А это значит, что вся процедура оформления договора 911 г. была схожей с той. которая сопровождала заключение договора 562 г. и византино-иностранных соглашений в X - XV вв.

Несомненно, что в киевском великокняжеском архиве должен был находиться и греческий оригинал, который, как и копия русского оригинала, в дальнейшем был безвозвратно утрачен.

К. Нейман показал, что включение в договор обязательств партнера, т. е. превращение хрисовула в двусторонний равноправный договор, начинается с конца XII в., когда Византия теряет свою былую силу. Однако, рассмотрев точку зрения ряда историков о том, что включение в договорные тексты двусторонних обязательств могло явиться византийской платой за военную помощь со стороны того государства, с которым заключено соглашение, К. Нейман отклонил такую возможность на том основании, что и до конца XII в., например в византино-венецианских отношениях, могли иметь место договоры, включавшие двусторонние обязательства, но не сохранившиеся²⁵.

Вместе с тем и К. Нейман, и Ф. Дэльгер и И. Караяннопулос доказали, что оформление договоров в виде хрисовулов-пожалований начинает практиковаться византийской дипломатической службой лишь с 992 г.²⁶.

Таким образом, договор 911 г. не укладывается ни по времени, ни по существу ни в одну из отмеченных выше схем. А это значит, что договор 911 г. как тип документа занимает в системе византийской дипломатии свое особое место, даже если признать, что он по типу близок к императорскому хрисовулу. Но это не так. От хрисовула данное соглашение отличается рядом черт. Процедура его оформления определенно говорит за то, что перед нами совершенно равноправное, двустороннее межгосударственное соглашение. Оно было составлено в соответствии с международными дипломатическими традициями, дошедшими от более ранних времен, и сравнивать его надо не с поздними договорами- привилегиями, а с равноправными соглашениями 1-го тысячелетия типа греко-персидского договора 562 г.

В связи с этим трудно согласиться с мнением С. М. Каштанова о том, что перед нами грамота, приближающаяся к типу хрисовула, выданного без предварительных переговоров в другой стране. На первом месте в этом виде хрисовула идет клятвенная грамота иностранных послов²⁷. Такую клятвенную грамоту С. М. Каштанов усмотрел в той части текста, которая открывается словами: "Мы от рода рускаго..." - и далее до слов: "А о главах, иже ся ключит проказа, урядимъ ся сице". Однако С. М. Каштанов не обратил внимания на то, что в составе этой клятвенной грамоты идет двусторонний текст о соблюдении и руссами, и греками договора "мира и любви". Идентичный текст находился и в греческом оригинале. Слова о писании "на двою харатью" он рассматривает как составление двух документов: одной "харатьи" - "дополненного варианта клятвенной грамоты" и другой "харатьи" - императорского хрисовула²⁸. Как мы попытались показать, речь в этой части грамоты идет о составлении двух аутентичных ее текстов на греческом и русском языках, утвержденных обеими сторонами. Сравнение окончаний грамот-хрисовулов (где, собственно, и говорится, что данный документ является императорским хрисовулом) с заключительной частью договора 911 г. также убеждает в их отличии друг от друга. В хрисовуле, выданном Генуе от имени императора в 1192 г., речь идет о том, что благодаря этому документу Генуя получила права, сформулированные в нем как обязательства Византии. Здесь же приводится и клятва императора соблюдать данный договор²⁹. Ничего подобного нет в договоре 911 г., который, как уже отмечалось, оканчивается двусторонними клятвами и обязательствами.

Текст хрисовула переводился на язык той страны, с которой заключалось соглашение; если это была западноевропейская страна, то хрисовул переводился на латинский язык. В этом случае он сохранял свою форму. Совсем иной характер носит перевод грамоты 911 г., являвшийся копией текста, идущего от русской стороны к грекам.

Рассуждения А. Димитриу и других авторов о том, что договор 911 г. не был окончательно утвержден, так как Олег не ратифицировал его перед лицом византийского посольства в Киеве, представляются нам несостоятельными, поскольку такая ратификация была проведена русским посольством в Константинополе. От лица Олега русские послы клялись на грамоте "по закону и по покону языка нашего", т. е. исполнили весь тот обряд клятвы на договорной грамоте, который был принят на Руси и который был продемонстрирован еще Олегом в 907 г. и Игорем в 945 г.

Русско-византийский договор 911 г. не являлся ни дополнением соглашения 907 г., ни формальным писаным актом по сравнению с прежним устным соглашением, ни "новым" миром по отношению к миру 907 г. Это был совершенно самостоятельный межгосударственный равноправный "мир- ряд", не только включавший основные положения "мира и любви", провозглашенные в 907 г., но и дополнивший их конкретными статьями "ряда". Оформление этого соглашения происходило по всем канонам тогдашней дипломатической практики относительно заключения договора между двумя равноправными суверенными государствами. Этот договор стал еще одним шагом вперед в развитии древнерусской дипломатии и явился ступенью на пути от устного клятвенного договора 860 г. и, возможно, договора-хрисовула 907 г. к развернутым письменным дипломатическим документам, вершинам раннефеодальной дипломатической документации.

В связи с этим основным значением русско-византийского договора 911 г. многие острые споры прошлого представляются нам не столь актуальными. К ним относятся, в частности, разногласия о том, на каком языке первоначально был создан этот акт: являлся ли текст, помещенный в летописи, переводом, или же он сразу был написан по-русски, а если и являлся переводом, то кто был переводчиком - грек, русский или болгарин? Где первоначально был создан договор - в Киеве или в Константинополе? И т. д. Прежде всего относительно языка документа. Ученые неоднократно отмечали наличие грецизмов в языке договора; обращали внимание на то, что в его тексте немало чуждых языческой Руси христианских понятий; усматривали след перевода с греческого в тяжелом, вычурном стиле акта (Г. Эверс, Н. А. Лавровский, И. И. Срезневский, С. А. Гедеонов, А. Димитриу, Д. М. Мейчик, А. Е. Пресняков, С. П. Обнорский, В. М. Истрин, С. Микуцкий и др.); указывали на стилевые отличия вступительной части, на особенности текстов заключения и статей. Сегодня невозможно точно доказать, какова была лингвистическая основа текста, помещенного в летописи. Судя по процедуре выработки договора, проходившей в Константинополе, можно предположить, что первоначально текст русской грамоты мог быть написан по-гречески, а потом уже переводился на русский язык, причем соответственно менялись вступление и заключение договора, в связи с тем что слово брала русская сторона³⁰. При этом переводчиком мог быть и русский, и болгарин (В. М. Истрин, С. П. Обнорский), и грек. Думается все же, что если документ является переводом, то осуществлял его представитель русской стороны, так как конкретные статьи соглашения имеют русскую языковую основу (Н. А. Лавровский), близкую к языку Русской Правды, а вступление и заключение несут в себе византийские дипломатические языковые и понятийные стереотипы.

В связи с этим правомерно, на наш взгляд, предположение А. В. Лонгинова о том, что проект договора, во всяком случае его "ряд", мог быть разработан в Киеве или в каком-то другом месте во время предварительных переговоров с греками.

Но можно высказать и еще одно предположение. Известная тяжеловесность изложения договора, путаница с притяжательными местоимениями "наш" и "ваш" могли быть связаны не только с переводом грамоты с греческого оригинала и соответственным изменением местоимений, поскольку текст шел уже не от греков, а от руссов, но и с "речевым" характером переговоров и "речевым" их изложением, как уже говорилось выше. Это в известной мере подтверждает и текст документа: во введении и заключении (кроме одного случая), идущих от русской стороны и выработанных не в "речевых" спорах, а взятых из формуляров, хранившихся в императорской канцелярии, такой путаницы нет: все местоимения расставлены правильно; путаница начинается при изложении конкретных статей, когда слово брали поочередно русские и византийские послы. Так, в статье о взаимной помощи потерпевшим кораблекрушение говорится, что руссы обязаны в этом случае оказать всяческую помощь греческой ладье. Текст идет здесь от первого, русского лица - "нас", "мы". А далее формулируются такие же обязанности греков: если несчастье случится с русской ладьей, то греки должны проводить ее на Русь, но текст звучит опять от первого лица: "...да проводимъю в Рускую землю". В данном случае мы сталкиваемся либо со следами греческих "речей", либо с ошибкой писца, переводчика, либо с традицией, на которую указал еще К. Нейман.

Он заметил, что с изменением формы византино-венецианских договоров от хрисовулов к грамотам с двусторонними обязательствами (после 1187 г.) и здесь появляется путаница с притяжательными местоимениями: один и тот же субъект выступает то от первого, то от третьего лица. К. Нейман анализирует первую такую известную грамоту от 1187 г. и отмечает, что во вступлении текст идет от первого лица, а в основной части договора обе стороны представляют себя в третьем лице. И еще одну важную деталь подметил К. Нейман: в ходе переговоров с византийцами были случаи, когда другая сторона настаивала из престижных соображений на том, чтобы отдельные пункты договора формулировались византийцами от первого лица, хотя это и противоречило правилам грамматики. Так, в 1198 г. венецианские послы требовали, чтобы клятвенную часть договора Алексей III Комнин изложил от первого лица, что и было сделано. Путаница (подобная той, что имела место в русско-византийском договоре 911 г.) могла возникнуть, как указывает К. Нейман, и в связи с тем, что императорская канцелярия порой не справлялась со стилистикой, особенно в тех случаях, когда традиционная форма хрисовула "оказалась взорванной" двусторонними обязательствами³¹.

Переговоры по поводу выработки договора, как известно, проводились в Константинополе, там же они закончились и завершились "подписанием" самого акта. Византийские послы не появились в Киеве, Олег не ратифицировал самолично договор. Думается, что такую практику нельзя считать случайной. Русь того времени еще не являлась для Византии государством, которое могло претендовать на полное дипломатическое равенство с мировой империей, и факт проведения процедуры выработки договора в Константинополе это подтверждает. В этом смысле равенство еще не было достигнуто и в титулатуре великого князя киевского. В тексте соглашения Олег неоднократно называется "нашей светлостью", "светлым князем нашим".

Этот титул не вызвал интереса среди ученых. Н. А. Лавровский посчитал его простым заимствованием из византийского лексикона, восходящим к римскому illustris. Об этом же писал позднее и С. А. Гедеонов. Равнодушно проходит мимо этого титула А. В. Лонгинов, считая, что понятием "светлость" греки обнимали весь состав русских князей, представленных в договоре³².

Между тем вопрос о титуле главы государства в том или ином дипломатическом соглашении древности и средневековья играл принципиальное значение. Этот вопрос был связан с престижем государства, нередко с его территориальными притязаниями. Нам представляется, что титул "светлость" в применении к великому князю киевскому - это не случайный перевод с греческого, а точное определение византийской дипломатической службой значения, государственного престижа молодой еще русской державы. В Византии, которая поддерживала дипломатические отношения со многими государствами тогдашнего мира, были точно определены значимость и в соответствии с этим титулатура правителей этих государств. В своем труде "О церемониях" Константин VII Багрянородный писал, что в документах, адресуемых правителям древней Руси, императоры Византии обращались к ним следующим образом: "Грамота Константина и Романа, христолюбивых императоров римских, к архонту Руси". Определенный титул был, как видим, закреплен и за правителем древнерусского государства. Точно так же рекомендовал обращаться Константин VII и к болгарскому царю, но там в добавление к титулу архонта фигурировал эпитет "любезный". К франкскому владыке Константин VII рекомендовал обращаться как к "светлому царю франков"³³.

Думается, что понятие "светлый" соответствовало месту, отводимому византийской "дипломатической рутиной" и русским правителям.

Ряд дипломатических стереотипов обнаруживается и в других понятиях акта 911 г., особенно в его вступительной и заключительной частях. Здесь и старинные понятия "мира и любви", "утвержения" и "неподвижения" договора, и формула о сохранении договора "во вся лета", и т. д.

Включение Руси в стереотипные дипломатические отношения с Византийской империей видно не только в процедуре выработки договора и его содержании, но и в порядке пребывания русского посольства в Константинополе. Летописец рассказывает, как император Лев VI "почтил" русских послов дарами - "златомъ, и паволоками и фофудьами", "пристави" к ним "мужи", которые показали им "церковную красоту, и полаты златыа, и в них сущаа богатество, злата много и паволокы и камьнье драгое, и страсти господня и венець, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых...". Затем он "отпусти" их на Русь "с честию великою"³⁴.

Относительно этого летописного текста в дореволюционной историографии не было особых разногласий. Ученые оценили его как свидетельство о применении к русскому посольству обычной дипломатической практики приема иностранных миссий в Константинополе. Так принимали арабов, венецианцев. Лишь Г. М. Барац, верный себе, скептически заметил: неясно, почему послы, заключившие договор, не поторопились домой, чтобы ратифицировать его, почему они ходят по палатам в сопровождении каких-то мужей, почему смотрят церкви, но не торопятся обратиться в христианство и т. д.³⁵.

В дальнейшем А. Г. Кузьмин вновь возродил недоверие к этому летописному тексту. Он посчитал, что в данном случае мы имеем дело с "оборванным продолжением рассказа" о событиях 907 г.³⁸.

А это значит, что посольство 907 г. было принято по всем канонам тогдашней византийской дипломатической традиции; посольство же, заключившее договор 911 г., достоверность которого А. Г. Кузьмин отнюдь не подвергает сомнению, было лишено такого приема. Совершенно немотивированным представляется тогда и текст о том, что послов отпустили с честью "во свою землю", что они пришли к Олегу и рассказали ему о ходе переговоров, заключении "мира" и "уряда". Ставится под сомнение вообще наличие посольства по случаю заключения договора 911 г. Реальная дипломатическая традиция зачеркивается.

Думается, что данный летописный текст, как и многое в практике заключения договора 911 г., отражает весьма стереотипную ситуацию. Сам набор этих даров, как видим, тот же, что и в 860 г.; другие иностранные посольства получали то же самое золото, дорогие ткани, драгоценные сосуды. Законы дипломатического гостеприимства, широко отмеченные в практике средневековых посольских отношений, указывают, что в данном случае мы просто имеем первое в истории свидетельство о такого рода приеме русского посольства в Византии. Оно было ознакомлено с достопримечательностями города, послы увидели гордость Византии - ее великолепные храмы, ее христианские святыни. Затем был "отпуск", т. е. официальный прощальный прием посольства, на котором император "отпускал" посольство восвояси. Традиции первого приема и последнего - "отпуска" прослеживаются в посольской службе многих европейских стран и народов средневековья. Именно так следует понимать слова летописца о том, что царь "отпусти" послов "с честию великою".

Послов сопровождали, как отмечал В. Т. Пашуто, специальные чиновники, "мужи", которые еще в 907 г. обязаны были ввести русскую, как и любую другую, миссию в город, разместить ее, переписать и т. д. В данном случае мы вторично встречаемся с дипломатической функцией "царева мужа", обращенной непосредственно к русскому посольству. Наконец, об этой же вырабатывающейся стереотипной дипломатической практике свидетельствует и прием Олегом послов в Киеве по возвращении их на родину: они поведали ему "вся речи обою царю" и рассказали, как проходило заключение "мира" и выработка "ряда" ("како сотвориша миръ, и урядъ положиша...").

Таким образом, описание времяпрепровождения русского посольства в Константинополе также указывает на включение древней Руси в орбиту международной дипломатической практики, а договор 911 г. знаменовал собой качественно новую ступень во всех отношениях: хода выработки соглашения, его содержания, процедуры заключения, практики приема и "отпуска" русского посольства в Византии.