4. О форме договора 907 г.

А. В. Лонгинов высказал интересную гипотезу, что как "заповедь" Олега, так и греческие контрпредложения, т. е. весь ход переговоров, были оформлены в виде письменных документов¹, но каких-либо подтверждений в пользу этого положения не привел. Конечно, характер изложения хода переговоров в летописи, особенно в тех случаях, когда дело касается русских предложений о контрибуции и дани, напоминает древнюю традицию устных "речей", которые послы от имени своего правителя передавали правителю другой страны. В этой дипломатической практике, наполненной духом живой разговорной речи, не ощущается четкости письменного документа. Историки обращали внимание на своеобразие языка, которым излагаются условия договора 907 г.: он почти свободен от книжных славянизмов, от не свойственного русскому языку расположения слов в предложении, что имеет место в русско-византийских договорах 911 и 944 гг.² Скорее всего, это в значительной степени разговорный язык, не стиснутый рамками письменного текста, а тем более перевода, живой речевой диалог, какой обычно и использовался в древности во время посольских переговоров. Так, в договоре 911 г. говорится, что Олеговы послы, возвратившись в Киев, передали великому князю "вся речи обою царю, како сотвориша миръ, и урядъ положиша межю Грецкою землею и Рускою и клятвы не преступити ни греком, ни руси"³.

Однако не исключено, что речи послов могли фиксироваться и письменно. И здесь следует вспомнить аналогичные случаи из практики дипломатических отношений VI - X вв. Еще от времени выработки известного греко-персидского договора 562 г. Менандр донес до нас записанные речи обоих послов - греческого и персидского⁴. Эту практику использовали греки и в дипломатических контактах с руссами. Во время переговоров в Константинополе в 944 г. по поводу нового русско-византийского договора русских послов принял император Роман I Лакапин и повелел "глаголати и псати обоихъ речи на харатье", т. е. речи-предложения были зафиксированы после обсуждения в виде "харатьи" - документа. В дальнейшем Романовы речи были переданы русскими послами Игорю, а Игоревы - византийскими послами, побывавшими в Киеве, Роману. Посредством посольских речей вел переговоры в 971 г. с Иоанном Цимисхием Святослав. Речи Святослава, переданные Иоанну через русских послов, император повелел записать "на харатью". То, что говорили руссы, вылилось в договор-обязательство 971 г.⁵. Эта практика напоминает ту, что имела место во время переговоров Романа I Лакапина с болгарским царем Симеоном после окончания болгаро-византийской войны (в начале 20-х годов X в.). Речи Романа к Симеону были записаны писцами⁶ и явились основой для заключения мира. Однако у нас нет прямых свидетельств в пользу подобной практики и в 907 г. Поэтому мы хотим обратить внимание на высказанное Д. С. Лихачевым положение о том, что на Руси задолго до зарождения письменности появилась практика дипломатических переговоров "через устные передачи послов"⁷. Думается, что содержание и форма переговоров послов Олега в Константинополе прекрасно отражают эту практику, которую Русь получила из седой древности, черпала в старинных дипломатических обычаях. В древней Греции и Риме и в сопредельных с ними странах в течение долгих столетий широко использовался порядок устных посольских "речей", при помощи которых дипломатические представители точно передавали поручения своих монархов или правительств, о чем сообщали в своих сочинениях Геродот, Тацит, Саллюстий и другие древние авторы. Позднее в Риме и Византии (в дальнейшем в Русском централизованном государстве, Речи Посполитой, Германской империи и других государствах средневековья) подобная практика уступила место письменным инструкциям, а также официальным письменным обращениям монархов и правительств друг к другу. Но наряду с этим в раннем средневековье, и в частности на Руси, как показал Д. С. Лихачев, долго еще сохранялся древний дипломатический обычай передачи устных посольских речей.

К тому времени, когда русские послы явились в Константинополь, византийская дипломатия уже детально разработала систему ведения посольских переговоров, оформления письменных договоров⁸, записывания посольских речей. Поэтому в данном случае греки, видимо, согласились на ту форму переговоров и самого договора, сформулированного в посольских речах, которой владели руссы. И не случайно позднее, в русско-византийском договоре 911 г., было подчеркнуто, что "любовь", существовавшую в течение долгих лет между Русью и "хрестьяны", решено было закрепить "писанием и клятвою твердою", "не точью просто словесемъ".

Сопоставление приведенных фактов о переговорах 907 г. с этой фразой договора 911 г., на наш взгляд, весьма недвусмысленно подтверждает в основном "речевой" характер переговоров 907 г., что и нашло отражение в стиле самой летописной записи и в характере изложения условий договора. То были требования руссов и встречные предложения греческой стороны, как они отложились в ходе обсуждения условий мирного договора.

В то же время нельзя не обратить внимание на одну существенную деталь: предложения русской и греческой сторон отложились также в форме статей письменного договора. Действительно, текст летописи от слов: "Аще приидуть Русь бес купли..." - и далее до конца текста договора является не речевым, а письменным, статейным отражением заключенного соглашения. Этот кусок текста выпадает из общего ряда живой разговорной речи. Он является частью какого-то документа. Но какого?

А. А. Шахматов и другие ученые полагали, что именно эта часть текста, отнесенного к 907 г., представляет собой отрывок договора 911 г. И. И. Срезневский, задолго до А. А. Шахматова обративший внимание на необычность стиля этой части изложения и ее сходство с документальной основой, высказал мысль, что в данном случае мы имеем дело с отрывком "особенной грамоты" и что договор 907 г., так же как и соглашения 911, 944, 971 гг., был письменным документом. Он полагал, что и заключительная часть договора 907 г. имела такое же окончание, как и в других договорах, о чем говорит указание на "роту" - клятву сторон; и начинался договор 907 г. теми же словами, что и другие договоры: "Равно другаго свещания..." и т. п.⁹

В связи с этим спором мы хотим обратить внимание на почти полную идентичность этой части договора 907 г. и одной из статей договора 944 г., посвященной статусу русских послов и гостей в Византии:

Договор 907 г.

"Аще приидуть Русь без купли, да не взимают месячины: да запретить князь словомъ своим приходящимъ Руси зде, да не творять пакости в селех в стране нашей. Приходяще Русь да витают у святого Мамы, и послеть царьство наше, и да испишут имена их, и тогда возмуть месячное свое, - первое от города Киева, и паки ис Чернигова и ис Переаславля, и прочии гради. И да входят в град одними вороты со царевымъ мужемъ, без оружьа, мужь 50, и да творят куплю, яко же имъ надобе, не платяче мыта ни в чем же"¹⁰.

Договор 944 г.

"Аще придуть Русь без купли, да не взимають месячна. Да запретить князь сломъ своимъ и приходящимъ Руси сде, да не творять бещинья в селехъ, ни въ стране нашей. И приходящимъ имъ, да витають у святаго Мамы, да послеть царство наше, да испишеть имяна ваша, тогда возмуть месячное свое, съли слебное, а гостье месячное, первое от города Киева, паки изъ Чернигова и ис Переяславля и ись прочих городовъ. Да входять в городъ одинеми вороты со царевымъ мужемъ безъ оружья, мужь 50, и да творять куплю, яко же имъ надобе, и паки да исходять"¹¹.

Как видим, статья договора 944 г. в данной части почти дословно повторяет текст соглашения 907 г. Но возможно ли, чтобы в течение почти 40 лет устная традиция почти без изменений сохранила текст этой важнейшей части соглашения 907 г., с тем чтобы включить его при возникшей необходимости в новый договор? Думается, что это исключено. К тому же воспроизведен не только смысл статьи, но и ее "бюрократический", документальный стиль, отличный от повествовательного, летописного. Несомненно, создатели договора 944 г. имели перед собой письменный текст более ранней статьи, которая в основной части, утратив пункт о праве Руси на беспошлинную торговлю, вошла в состав договора 944 г.

Но аналогичным образом в качестве документального текста можно воспринять и еще один летописный отрывок, помеченный 907 г., а именно статью, идущую от русской стороны: "Да приходяче Русь слюбное емлют, елико хотячи..." И далее по тексту до слов "и яшася греци", на что до сих пор не обращалось внимания. По своему стилю и эта статья также выпадает из общего речевого повествовательного склада всей записи; она, так же как и предложения, идущие от греков, напоминает статьи письменного договора 911 г. Интересно, что в договоре 944 г. сохранился след и этой статьи, но не в столь чистом виде, как в случае, только что рассмотренном. В договоре 944 г. говорится: "А великий князь руский и боляре его да посылають въ Греки къ великимъ царемъ гречьским корабли, елико хотять, со слы и с гостьми, яко же имь уставлено есть"¹². Прямая ссылка на текст, содержащий "русские предложения"! Тот же смысл, тот же речевой оборот "Да посылають... елико хотять", а по поводу остального просто сказано: "...яко же имъ уставлено есть". Таким образом, складывается удивительная, но закономерная картина: все общеполитические положения - о мире, контрибуции, дани - переданы в пересказе, все условия конкретного характера, как политические, так и экономические, напоминают документальные отрывки. И именно они нашли прямое отражение в последующем договоре 944 г.

Любопытно, что и в первом, идущем от Руси предположительно документальном отрывке допущена та же путаница с местоимениями, что и в договоре 911 г. В тексте 907 г. говорится: "И да творят им (русским. - а. С.) мовь, елико хотят", а далее: "...да емлют у царя вашего на путь брашно..." Итак, в одном случае Русь говорит о себе "им" вместо "нам", а в другом, напротив, точно говорит об императоре: "...царя вашего". В отрывке, идущем от греков, такой путаницы нет. Уже одно это наблюдение, во-первых, может убедить в том, что мы имеем дело с какой-то письменной статьей, занесенной в летопись; во-вторых, способно заметно поколебать версию о самостоятельности договора 907 г. и подтвердить версию А. А. Шахматова о переносе в договор 907 г. статей из договора 911 г.

Однако если взглянуть на эти тексты с точки зрения именно переговоров, речей, когда стороны излагали свои соображения по тому или иному вопросу, а писцы записывали их выступления, с тем чтобы позднее на основе этих письменных документов составить единый проект договора, то они вполне могут быть отрывками таких записанных речей, оказавшихся под рукой летописца. В пользу такого предположения говорит и то, что в тексты документального характера вошли пункты, определявшие конкретные обязательства сторон: время уплаты месячины, ее содержание, перечень предметов, которыми греки должны снабжать руссов на обратную дорогу, порядок пребывания руссов в Константинополе. В этих двух отрывках, как в диалоге, отражены предложения сначала русской, а затем греческой сторон. Переговоры оказались как бы перенесенными на пергамент. И если бы перед нами был искусственный перенос статей 911 г. в договор 907 г., то как объяснить, что летописец выбрал именно эти отрывки, представляющие собой своеобразный диалог: в ответ на предложения руссов о посольском и купеческом статусе греки выдвинули встречные требования.

Следует иметь в виду и еще один возможный вариант появления этих отрывков в летописном тексте: не исключено, что перед нами след императорского хрисовула, т. е. указа византийских императоров, подтверждавшего от их имени те привилегии, на которые греческая сторона согласилась в ходе переговоров¹³. На это, в частности, указывает и текст договора 944 г., где трижды повторяется фраза: "Яко же имъ установлено есть". Но и в этом случае хрисовул в конечном счете отражал ход переговоров, закрепленных в данном императорском документе¹⁴. В пользу того, что перед нами след хрисовула, говорит и наличие в сохранившихся текстах, идущих как от Руси, так и от Византии, лишь обязательств империи, как это и было принято в подобных греческих документах. Именно так в Византии оформляли дипломатические соглашения с государствами и правителями.

Традиционная путаница с притяжательными местоимениями в дошедших до нас письменных отрывках договора 907 г. может служить косвенным подтверждением не только практики записывания речей во время посольских переговоров, но и перевода хрисовула на русский язык, что также соответствовало правилам императорской канцелярии. Правда, допуская такую возможность, следует выяснить, имелись ли в начале X в. прецеденты подобного рода в отношениях Византии с другими государствами. Исследователи отвечают на этот вопрос совершенно определенно: первый договор в виде хрисовула был выдан византийским императором Венеции лишь в 992 г.¹⁵. Следовательно, согласившись с фактом заключения в 907 г. русско-византийского договора в форме хрисовула, мы вынуждены будем признать, что задолго до этого времени на такой путь в отношениях с Византией вступило древнерусское государство. И в любом случае - след ли это хрисовула, посольских речей, "заповеди" - мы имеем дело с дипломатическими переговорами по широкому кругу межгосударственных проблем, завершившимися заключением общеполитического русско-византийского соглашения¹⁶.

Можно высказать и еще одно предположение: договор 907 г. мог быть комбинированным. С одной стороны, он мог быть "варварским", устным, клятвенным соглашением относительно "мира и любви", уплаты контрибуции, дани, т. е. таких подверженных изменениям пунктов, как контрибуция, дань, которые греки избегали заносить в развернутые дипломатические документы, а с другой - он мог быть дополнен императорским хрисовулом относительно конкретных привилегий, дарованных русским, как это было принято в византийской дипломатии в течение долгих веков¹⁷.

В соответствии с тогдашними международными традициями переговоры завершились встречей Олега с византийскими императорами Львом и Александром. Императоры, "роте заходивше межы собою, целовавше сами крестъ". А Олег "и мужи его" "по Рускому закону" клялись своим оружием и своими богами - Перуном, Волосом. Это и было утверждение мира. Переговоры нашли в этой традиционной дипломатической процедуре свое логическое завершение. Они закончились так же, как кончались нередко и мирные переговоры правителей других государств с Византией в VI - IX и X вв. Прямые аналоги такому окончанию переговоров есть в трудах Прокопия Кесарийского, Феофана, Георгия Амартола, повествующих о войнах с готами и славянами, о болгаро-византийских войнах, о переговорах Крума с императором Михаилом I и позднее - послов Симеона Болгарского да и самого болгарского царя с византийскими вельможами и императорами. Так, во время переговоров греков с гепидами в 550 г. был заключен военный союз против склавинов. Император подтвердил договор клятвой, дали клятву и послы. О клятвенных мирных договорах империи с персами, аварами, арабами сообщают Георгий Амартол и Феофан. Во время болгаро-византийской войны в начале 20-х годов X в. император Роман I Лакапин сам явился на встречу с Симеоном, который его "искаше видети", и, "целовав же дроуг дроуга", они "о мире словеса подвигоста"¹⁸.

Достигнутые соглашения скреплялись клятвами сторон. Болгары, как и руссы, обычно клялись на оружии¹⁹. Этот старинный обычай, распространенный у славян, давно отмечен в историографии. Так же утверждался с русской стороны русско-византийский договор 911 г., а позднее и договор 944 г. Таким образом, договор 907 г. явился первым известным в истории русской внешней политики межгосударственным соглашением, утвержденным по всем дипломатическим канонам своего времени.

В связи со всем сказанным перед нами четко выявляется вполне сложившийся, цельный общеполитический договор между Русью и Византией, который по своим принципиальным направлениям напоминает общеполитические соглашения "мира и дружбы" или "мира и любви", нередко заключаемые Византийской империей с окружавшими ее "варварскими" государствами, в том числе и договор, который Русь впервые заключила с Византией после похода 860 г. Договор 907 г. отразил основные проблемы соглашений такого рода между Византией и другими "варварскими" государствами: о восстановлении мирных отношений между Русью и Византией (эти вопросы решались во время предварительных переговоров в стане Олега); о контрибуции; об уплате Византией ежегодной дани; о регулировании между двумя странами политических отношений, подразумевавшем периодические посольские обмены, статус русских послов в Византии; о торговых отношениях между странами, включавших статус торговых русских миссий на территории империи и непосредственно в Константинополе и условие о беспошлинной русской торговле в Византии (переговоры по этим вопросам проходили уже в Константинополе). Не исключено, что в этом же договоре присутствовал и пункт о союзных обязательствах Руси по отношению к Византии, который обычно тесно увязывался с вопросом об уплате Византией дани "варварам" и который и Византия, и Русь не желали, видимо, широко оглашать.

Так через 47 лет после нападения 860 г. Русь вторично вырвала у Византии общеполитическое соглашение - типичный договор "мира и дружбы" с империей. И если в 60-х годах IX в. такой договор явился своеобразным дипломатическим признанием древней Руси тогдашней мировой державой, то 40 с лишним лет спустя древняя Русь не только заставила Византию вернуться к исходным позициям 60-х годов IX в., но и вынудила ее к более серьезным уступкам.

С этих позиций можно адресовать сторонникам точки зрения об искусственно разорванном единстве договоров 907 и 911 гг., полагавшим, что статьи договора 907 г. составляли лишь часть договора 911 г., по крайней мере два вопроса. Как могло случиться, что древний автор так тонко и умело выделил из договора 911 г. лишь статьи общеполитического порядка, которые являют собой содержание стереотипного "варварского" договора о мире с Византией; что он сумел обозначить именно те конкретные статьи (шедшие от русской и греческой сторон), которые также находились в русле этого общеполитического соглашения и испокон веков были предметом притязаний других "варварских" государств? А ведь если встать на точку зрения скептиков, то придется признать, что некий опытный фальсификатор, изучив огромный предшествующий материал, типичные договоры других стран с Византией и требования самой Руси в 860 г., на основании договора 911 г. создал новый цельный документ - русско-византийский общеполитический договор 907 г. Но при этом он почему-то не заимствовал из договора 911 г. готовых, сформулированных статей по принципиальнейшим вопросам, а преподнес сведения о соглашении 907 г. в довольно странной манере - в виде диалога отрывочных проектов русской и греческой сторон относительно условий о политическом и торговом статусе русских купцов в Византии.

Нам представляется, что подлинный талант летописца состоял в том, что на основе имевшихся у него скудных материалов о походе Руси на Константинополь в 907 г., дошедших до него преданий, переложений речей русских и византийских послов, каких-то неведомых нам письменных документов, он сумел воссоздать живую картину переговоров и донес до нас сами сюжеты второго русско-византийского межгосударственного договора.