Война в Африке

Одновременно с великой битвой на Волге серьезные события происходили в Северной Африке.

Выше я рассказывал, что осенью 1940 г., сразу после падения Франции, Муссолини решил захватить Египет и тем самым нанести тяжелый удар по имперским интересам Великобритании. Обстановка как будто бы благоприятствовала итальянскому диктатору: Абиссиния, Эритрея, Сомали уже находились под его пятой, в Ливии вдоль автострады, протянувшейся по южному побережью Средиземного моря, было расположено до 200 тыс. итальянских войск, а в Египте англичане в это время имели всего лишь около 50 тыс. человек, притом сильно страдавших от недостатка вооружения. Вдобавок египетский король Фарук и все его окружение проявляли явные симпатии к фашистским державам (особенно к Италии) и по возможности саботировали защитные меры англичан.

13 сентября 1940 г. маршал Грациани, командовавший итальянскими силами в Северной Африке, начал наступление в направлении Египта и спустя четыре дня занял Сиди-Барани, находившийся на египетской территории. Однако по разным причинам, среди которых немалую роль играли разногласия между Грациани и Муссолини, этот успех не был развит дальше, и в военных операциях наступила пауза, продолжавшаяся почти три месяца. Ею воспользовались англичане. Перебросив в Египет дополнительные войска и оружие, в начале декабря 1940 г. они перешли в успешное контрнаступление и к 8 февраля 1941 г. оттеснили итальянцев до Бенгази, расположенного примерно на полпути между Александрией и Тунисом. Одновременно восстали Абиссиния, Эритрея, Солгали и при энергичной помощи со стороны Англии ликвидировали "Восточно-Африканскую империю" Муссолини.

В марте 1941 г. Гитлер для спасения своего итальянского союзника послал в Северную Африку первые подразделения немецких войск. Объединенные германо-итальянские части в свою очередь перешли в контрнаступление против англичан, вытеснили их из Бенгази и заставили отступить на восток к крепости Тобрук. Здесь военные операции вновь замерли на много месяцев.

Только в мае 1942 г. бои на Севере Африки возобновились. Значительно усиленные германо-итальянские части под командой Роммеля атаковали англичан, 20 июня взяли крепость Тобрук и стали быстро продвигаться дальше на восток. К концу июля британская армия окопалась в районе Эль-Аламейна, всего лишь в сотне километров к западу от Александрии. Ситуация создалась очень опасная, однако, к счастью для англичан, германо-итальянские войска к этому моменту оказались настолько истощенными и обескровленными, что вынуждены были остановиться для отдыха. Затишье продолжалось около трех месяцев, и англичане вторично использовали в своих интересах столь удачно создавшуюся паузу. Они подвезли в Египет войска и вооружение, а, главное, полностью реорганизовали свое командование на Ближнем Востоке. В конце августа 1942 г. на обратном пути из Москвы в Лондон Черчилль сделал остановку в Каире, лично посетил фронты, тщательно ознакомился с обстановкой и затем принял решительные меры: во главе средневосточного командования был поставлен генерал Александер, а во главе 8-й армии, оперировавшей на египетском фронте, генерал Монтгомери. Оба считались лучшими представителями британского генералитета. Результаты не замедлили сказаться.

23 октября 1942 г. 8-я армия перешла в наступление под Эль-Аламейном против германо-итальянских войск Роммеля. Оно оказалось очень успешным, и к 5 ноября враг вынужден был начать отступление. Монтгомери шел за ним по пятам, не давая ему передышки. В рядах германо-итальянских войск началось разложение; немцы захватывали имевшиеся в распоряжении армии транспортные средства и поспешно уходили на запад, бросая итальянцев на произвол судьбы. Это, естественно, облегчало задачу англичан. Монтгомери неутомимо наступал, а Роммель неудержимо отступал. 4 февраля 1943 г. 8-я армия пересекла границу Туниса с востока и заставила Роммеля раз навсегда уйти из Египта и Ливии. Отныне эти стратегически и политически важные районы окончательно перешли под контроль англичан, сильно облегчая осуществление другой большой военной операции, ставшей известной под кодовым наименованием "Факел".

Из предыдущего известно, как Черчиллю в июле 1942 г. удалось добиться принятия "Факела" (вторжения в Северную Африку) в качестве основной англо-американской операции зимой 1942/43 г. С августа началась подготовка этой операции. Она была весьма сложна и многообразна.

Надо было перебросить на судах большую современную армию из США и Англии. Часть войск должна была плыть к берегам Северной Африки прямо из Америки, другая часть с более близкого (но все-таки достаточно удаленного) расстояния - из Англии. В каком-то пункте эти две части должны были объединиться и действовать уже по одному общестратегическому плану. Надо было соблюсти секретность, по крайней мере важнейших моментов операции, что в условиях западной обстановки было нелегко. Надо было уберечь перевозивший армию флот от вражеских подводных и воздушных сил. Надо было обеспечить нейтралитет франкистской Испании. Надо было преодолеть - по возможности без пролития крови - сопротивление французских генералов и их войск, расквартированных в Тунисе, Алжире, Марокко и формально признававших власть Виши. Надо было сразу после оккупации северных берегов Африки наладить военное и административное управление в захваченных районах. Надо было, наконец, возможно быстрее завершить операцию "Факел", ибо это являлось предпосылкой для операции "Оверлорд" (вторжение во Францию), осуществление которой в 1943 г. стояло тогда в стратегической программе союзников.

К концу октября, как раз тогда, когда 8-я армия начала свое победоносное наступление под Эль-Аламейном, подготовка "Факела" в основном была закончена, и 8 ноября 1942 г. началось англо-американское вторжение в Северную Африку. Оно происходило одновременно в Алжире, Оране, Касабланке, Дакаре и некоторых других портах. Чтобы облегчить оккупацию, всей операции сознательно был придан "американский" характер, вплоть до того, что высаживавшиеся английские войска были одеты в американскую форму. Считалось, что французские военные в Африке легче примирятся с вторжением США, в отношении которых у них не было какой-либо особой враждебности. Напротив, Англии они не могли простить расстрела французского военно-морского флота в июле 1940 г.^*. Расчет этот в значительной степени оправдался, и захват важнейших портов французской Северной Африки обошелся англо-американцам, как пишет Черчилль в своих мемуарах, "дешево"^**.

^* (См. выше "Падение Франции".)

^** (W. Churchill. The Second World War, vol. IV, p. 564.)

Высадившись на северо-африканской земле, англо-американцы, естественно, попытались развернуть военные действия и возможно скорее закрепить здесь за собой позиции. В Алжире и Марокко это удалось им сравнительно легко, но в Тунисе вышло иначе. Гитлер решил дать в этой французской колонии серьезный бой. Уже 9 ноября, т. е. на другой день после начала англо-американского вторжения, в Тунис по воздуху прибыли первые германские соединения. К концу ноября численность германских сил в Тунисе увеличилась до 15 тыс. и в последующем продолжала увеличиваться, дойдя в конце концов до 100 тыс. человек. Сюда прибыло также большое число немецких самолетов и даже танков. В итоге Гитлеру удалось создать в Тунисе крупный по африканским масштабам кулак, который под командой Роммеля сильно затормозил завершение "Факела".

Англо-американский главком этой операции генерал Эйзенхауэр спасовал перед Роммелем и отказался от намерения быстрым ударом захватить Тунис, хотя англо-американские войска одно время находились всего лишь в 20 км от города Туниса. Вместо этого Эйзенхауэр занялся накоплением сил и другими подготовительными мерами длительного порядка. Это дало возможность Роммелю перейти в наступление и значительно потеснить англо-американцев, несмотря на то, что, как уже упоминалось, 8-я английская армия под командой Монтгомери 4 февраля вступила в Тунис с востока.

Операция "Факел" имела не только военное значение, - она имела также весьма важный политико-административный аспект.

Территории, занятые англо-американцами, несколько различались но своему юридическому статусу: Тунис был просто колонией Франции, Алжир являлся департаментом Франции, а Марокко - ее протекторатом. Фактически, однако, Франция была "хозяином" во всех трех государствах. Везде стояли французские гарнизоны под командой французских генералов, везде административная власть находилась в руках французов, по-преимуществу французских военных. После падения Франции в июне 1940 г. все ее африканские владения признали правительство Виши, и руководители их относились с явным недоброжелательством к Англии, разгромившей, как уже упоминалось, французский военно-морской флот, находившийся тогда в африканских водах. Одной из важнейших задач в подготовке "Факела" являлось привлечение на сторону англо-американцев или, по крайней мере, нейтрализация французских войск и французской администрации в североафриканских владениях Франции. В сложившейся обстановке разрешение такой задачи, естественно, легче поддавалось усилиям американской (а не английской) дипломатии. Действительно, осенью 1942 г. во французскую Северную Африку прибыл политический представитель США Роберт Мэрфи. Он развернул здесь широкую деятельность по "обработке" французских военных и административных лидеров и достиг в этом отношении значительных успехов: не все соглашались примириться с англо-американским вторжением, но многие склонны были рассматривать операцию "Факел" как наименьшее зло в данной ситуации.

Но, когда англо-американская высадка состоялась, остро встал вопрос, кто же будет возглавлять политико-административную машину французской Северной Африки. Не подлежало сомнению, что это должен быть француз, - но кто же именно? На горизонте в тот момент имелись две кандидатуры: Жиро и де Голль. Жиро был известный французский генерал, только что совершивший сенсационный побег из германского плена, мало смысливший в политике и ориентировавшийся в основном на США; де Голь был главой Движения свободных французов, французским патриотом старого стиля и человеком твердого и самостоятельного характера.

Рузвельт покровительствовал Жиро и хотел его видеть в качестве военного и административного главы Северной Африки. Напротив, американский президент относился с явным недоброжелательством к де Голлю, который, по его мнению, проявлял слишком много независимости и упрямства в своих мнениях и политике. Однако Жиро, которого американцы накануне вторжения даже доставили в Гибралтар, встретил среди французских генералов и политиков Северной Африки столь леденящий прием (объяснявшийся различными личными соображениями), что о его назначении главой военно-административной машины не могло быть и речи. Так как, с другой стороны, о де Голле не хотели слышать американцы, то в конце концов этот пост был отдан Дарлану, который как раз в момент вторжения случайно оказался в Алжире.

Дарлан был адмиралом французского военно-морского флота, реакционером, человеком решительного характера, пользовавшимся большим авторитетом в руководящих военных и морских кругах Франции и настроенным резко антибритански. Англичанам это мало улыбалось - левые англичане не любили Дарлана, как реакционера, а правые англичане не любили его, как антибританца, - но до поры, до времени Черчиллю пришлось примириться с создавшимся положением.

Однако демократические круги в Англии не хотели молчать. В парламенте, в прессе, на митингах и собраниях они развернули широкую агитацию против назначения Дарлана главой администрации в Северной Африке. Они не без основания аргументировали: "Союзники торжественно объявили, что ведут войну за его крушение фашистских держав, за освобождение народов и установление среди них принципов демократии, - и что же? В только что освобожденных районах Северной Африки союзники ставят у власти столь заядлого реакционера, как Дарлан! Как это совместить с их общеполитической установкой? Надо немедленно исправить допущенную ошибку!"

Кампания против Дарлана велась одновременно в США (хотя в несколько меньших размерах, чем в Англии) и, естественно, еще выше подымала волну антидарланизма на Британских островах. Вспоминая те дни, Черчилль пишет в своих мемуарах:

"В Англии страсти вокруг назначения Дарлана разгорелись очень бурно... Многие из тех, кто поддерживал со мной тесную интеллектуальную и моральную близость, были в полном отчаянии. Эти чувства еще более подогревались организацией де Голля, находившейся в нашей среде (т. е. в Англии. - И. М.). Пресса полностью отражала такие настроения"^*.

^* (W. Churchill. The Second World War, vol. IV, p. 572.)

Могу засвидетельствовать, что Черчилль не только не преувеличивает, но скорее преуменьшает силу негодования, вызванную в Англии историей с Дарланом, ибо не упоминает о реакции на нее широких демократических масс, особенно рабочих. Стоит отметить, что и в правящих кругах было немало людей, которые из-за антибританских настроений Дарлана являлись противниками его назначения главой Северной Африки и которые поэтому не только не противодействовали демократической буре, потрясавшей страну, но даже негласно поддерживали ее или, по крайней мере, соблюдали в отношении ее принцип благожелательного нейтралитета. В итоге положение Черчилля и его правительства, официально санкционировавшего сделку с Дарланом, оказалось очень трудным.

И вот в самый разгар разыгравшейся политической бури британский премьер получил мощную поддержку с самой неожиданной стороны... со стороны Сталина!

24 ноября 1942 г. Черчилль направил главе Советского правительства большое послание, касавшееся самых разнообразных вопросов. В пункте 6 этого послания он счел нужным извиниться за назначение "мошенника Дарлана" генерал-губернатором Северной Африки и успокоить Сталина (неодобрения которого он явно ожидал) на счет последствий данного шага. 28 ноября пришло ответное послание из Москвы, в котором пункт 4 гласил:

"Что же касается Дарлана, то мне кажется, что американцы умело использовали его для облегчения дела оккупации Северной и Западной Африки. Военная дипломатия должна уметь использовать для военных целей не только Дарлана, но и черта с его бабушкой"^*.

^* ("Переписка...", т. I, стр. 77, 78.)

Когда я передал послание Сталина Черчиллю, разыгралась следующая сцена. Премьер быстро и без всяких эмоций пробежал первые три пункта послания, касавшиеся Турции, конвоев и важности личных отношений между главами правительств, но, прочитав четвертый пункт, он остановился, поднял лицо, мгновенье подумал и затем, со слезами на глазах, прочувствованным голосом воскликнул:

- Ах, Сталин, как я тебе благодарен! Ты так хорошо понимаешь меня!

Я знал, что в Черчилле сидит кусочек актера, и он может в случае необходимости полусознательно, полуинстинктивно вызывать слезы на глаза, но все-таки для меня не подлежало сомнению, что сейчас он действительно сильно взволнован. Вскоре после тою, Черчилль, чтобы хоть несколько смягчить разыгравшуюся бурю, вынужден был выступить с большой речью на секретном заседании парламента. В ней он весьма эффектно процитировал пункт 4 из послания Сталина. Это произвело громадное впечатление, и протесты против назначения Дарлана вскоре после того сошли на нет.

Дарлан остался, но ход событий очень быстро по-своему разрешил возникшую перед Рузвельтом и Черчиллем проблему. 24 декабря 1942 г. Дарлан был убит выстрелом из револьвера. Виновник покушения Бонье де ла Шапель, юноша 20 лет, был арестован и два дня спустя казнен. Обстоятельства всей этой истории до сих пор остаются неясными, в частности, по каким мотивам Бонье стрелял в Дарлана, и кто стоял за его спиной. Как бы то ни было, но смерть Дарлана сняла с порядка дня острый для англо-американцев вопрос. Черчилль в своих мемуарах но этому поводу пишет:

"Как бы ни было преступно убийство Дарлана, оно избавило союзников от трудностей, вытекавших из сотрудничества с ним"^*.

^* (W. Churchill. The Second World War, vol. IV, p. 578.)

В Англии известие о смерти Дарлана вызвало всеобщий вздох облегчения, и притом не только в демократических, но и в правящих кругах. Помню разговор, который в первых числах января 1943 г. я имел с министром информации Брендон-Бракеном.

- Как вы встретили новый год? - спросил он меня.

- Великолепно, ответил я. - Я получил замечательный новогодний подарок: прорвана блокада Ленинграда.

- А как вы встретили новый год? - в свою очередь, поинтересовался я.

- Очень хорошо, - откликнулся мой собеседник. - Я тоже получил прекрасный новогодний подарок: Дарлана не стало.