Дипломатическое использование агрессором внутренних раздоров в стане противника

Использование внутренних разногласий и раздоров в той стране, на которую готовится нападение, было одной из основ дипломатической премудрости задолго до Макиавелли. Известно, что итальянский мыслитель приписывал этому средству громадное значение и всячески его рекомендовал своим ученикам и последователям.

Чтобы не уходить в глубь веков, достаточно напомнить о наиболее характерных примерах начиная с XVII столетия. Людовик XIV почти тридцать лет подряд, с 1660 г. и вплоть до второй английской революции в конце 1688 г., держал в своих руках все нити английской политики. Это объяснялось простой причиной: он давал регулярные и очень крупные денежные субсидии обоим последним королям из династии Стюартов - и Карлу II и Иакову II. Тем самым он ослаблял их зависимость от Парламента. Все эти долгие годы английская внешняя политика направлялась согласно указаниям и интересам французской дипломатии; только революция 1688 г., низвергшая Иакова II, избавила Англию от такого положения фактического вассалитета. В XVIII столетии было множество Примеров как тайного, так и открытого вмешательства дипломатии во внутренние дела чуйкой державы с целью овладения той или иной частью её территории. Так действовал Пётр I в отношении Персии в 1721-1723 гг.; так работала в Польше французская и русская дипломатия в 30-х годах XVIII столетия; такова была политика Австрии, Пруссии и России относительно Польши при Екатерине II. Все три раздела Польши были очень искусно подготовлены постоянным лавированием дипломатии трёх соседних великих держав между враждующими польскими партиями и искусным разжиганием их внутренней склоки. Любопытно отметить, что в течение и XVII и XVIII веков дипломатия обыкновенно вовсе не считала нужным прикрывать своё вмешательство во внутренние дела чужих стран какими-либо возвышенными предначертаниями и принципами. Только начиная со времени французской революции это вмешательство стало усердно маскироваться всяческими высокими "принципиальными" целями.

В XIX веке император Николай Павлович, вмешиваясь во внутренние дела Турции с целью расчленения этого государства, любил ссылаться при этом па мотив защиты христианских подданных султана. Он в этом отношении был менее откровенен, чем его отец Павел I. На докладе Растопчина о том, что греки сами охотно подойдут под скипетр русского самодержца, Павел Петрович написал: "А можно и подвести". В самом конце XIX века английский министр колоний в кабинете лорда Солсбери Джозеф Чемберлен и его пособник Сесиль Роде, настойчивым вмешательством во внутренние дела республик Трансвааля и Оранжевой и разжиганием борьбы между коренным бурским населением и иммигрантами (уитлендерами) подготовили завоевательную войну Англии против буров и присоединение обеих бурских республик к Британской империи.

Искусно использовал Бисмарк внутренние противоречия, существовавшие в политической жизни Италии, для достижения трудной и сложной дипломатической цели.

Итальянский король Гумберт взял на себя инициативу в деле, на которое коварно и последовательно наталкивал Италию князь Бисмарк. Здесь раскрывается любопытный пример того, как для достижения своих дипломатических целей Бисмарк умел пользоваться представителями итальянской политической и социальной реакции, которую воплощал в своём лице и сам король. Дело в том, что Гумберт и его придворное окружение давно уже хотели отделаться окончательно от антипатичных для них революционных традиций, от воспоминаний о Гарибальди, о народной освободительной борьбе - словом, оборвать всякие связи с недавним прошлым, когда в годы объединения Италии отцу Гумберта королю Виктору-Эммануилу приходилось скрепя сердце принимать услуги "революционеров". Поэтому, когда захват Туниса Францией создал предлог к сближению Италии с Германской империей, Гумберт с большой готовностью пошёл на соблазнительные авансы Бисмарка. Гумберт отлично знал - как и все в Европе, - что как раз тот же Бисмарк и толкнул Францию на завоевание Туниса; однако это не остановило короля. Трудность заключалась в том, что либеральные круги Италии вовсе не хотели рвать традиционные связи с Францией, так много сделавшей для объединения Италии. Они определённо боялись именно того, что так привлекало Гумберта: сближения с реакционным пруссачеством. Сам монарх вёл деятельнейшие, но строго конфиденциальные переговоры с Бисмарком, который внушал королю, что следует сначала сделать дело, а потом поставить народ перед совершившимся фактом. В конце концов Бисмарк достиг того, что Гумберт решил сделать дружественный визит наследственному врагу Италии, австрийскому императору, в Вену. Когда в газетах появились первые слухи о предстоящей поездке Гумберта в Вену, ми-нистр иностранных дел Манчини объявил, что это вздор, выдуманный венскими газетами. Итальянский посол в Вене Робилант был в полном недоумении. Он экстренно запросил своего министра, что всё это значит. Как раз в этот самый день сам Манчини тоже послал Робиланту запрос, "что всё это значит?" Обратились к королю. До поры до времени король опровергал этот слух как ложный. А когда всё уже было слажено и Бисмарк дал из Берлина сигнал, Гумберт поехал в Вену. Тотчас же после этого визита стало известно, что Италия примыкает к австро-германскому союзу и что, таким образом, этот союз становится "тройственным союзом".

Таким образом, через посредство короля Гумберта, против воли и интересов подавляющего большинства итальянской нации, даже без ведома ответственного итальянского министерства Бисмарку удалось поставить Италию на службу германскому империализму.

Как и во всех других странах, подпавших под дипломатическое влияние Германии, эта перемена внешней политики тотчас же сказалась заметным усилением реакции внутри государства и обострением агрессивных тенденций во внешней политике.