Заключение "дружественных" соглашений с целью усыпить бдительность противника

Пакты о ненападении, декларации о дружбе и т. п. являются в руках дипломатии капиталистических стран "инструментами", принадлежащими к той же категории, что и демонстративные заявления империалистических правительств о миролюбивой политике. Чаще всего они служат лишь своеобразной дымовой завесой, под покровом которой оказывается удобнее и безопаснее всего готовиться к войне или к попытке внезапного насильственного переворота в существующем международном положении.

Когда Наполеон I в декабре 1805 г. и в первые месяцы 1806 г. предлагал Пруссии союз, то он делал это с обдуманной целью усыпить её внимание, задержать её вооружения, поссорить её с Англией и, обессилив и изолировав, довести до военного столкновения и разгрома. Точно так же все договоры Германии с Польшей, заключённые Риббентропом с одной стороны и полковником Беком - с другой, были основаны со стороны гитлеровской дипломатии на использовании жадной надежды польских правителей на успешную оккупацию Советской Украины союзным германо-польским войском при нападении на Советский Союз. Напрасно более проницательные люди из поляков предостерегали тех, кто поддерживал самоубийственную политику полковника Бека. Польше пришлось понести страшную расплату за эти ошибки. Не менее характерны были происки гитлеровской дипломатии в Бразилии, Чили, Уругвае, Парагвае, Мексике, но больше всего в Аргентине в течение 1934-1941 гг. Путём заключения целой серии договоров и соглашений (одно "миролюбивее" другого) она пыталась вовлечь эти страны в орбиту германской политики и объединить государства Южной и Центральной Америки в обширный союз, враждебный Соединённым штатам. Как потом сообщалось из Мексики в Вашингтон, мексиканское правительство прельщали "возвращением" Техаса и Южной Калифорнии, Аргентину и другие южные республики - островными владениями США или всяческими экономическими посулами. Зоркая политика Франклина Рузвельта, проводимая начиная с 1937 г., а особенно с 1939 г., с чрезвычайной энергией и большим успехом отмечена борьбой против этих опасных интриг, грозивших весьма серьёзными осложнениями. В этом плане конференция держав американского континента в 1941 г. явилась блестящей победой рузвельтовской дипломатии.

Гитлеровцам нельзя было отказать в откровенности, когда сии писали не для заграницы, а для внутреннего потребления. С бесстыдным цинизмом они сами определили, что такое их пацифизм и какую цель преследуют миролюбивые заявления германского фашистского правительства. Полковник Гирл, статс-секретарь ведомства труда, издал в 1935 г. за собственной подписью в официальной пропагандистской серии "Национал-социалистская библиотека" брошюру под заглавием "Основы германской политики вооружений". Вот что, в дословном переводе, можно прочитать в этой брошюре: "Пацифизм является средством борьбы и служит делу подготовки к войне. Усыпляя противника мирными фразами, этот пацифизм стремится заставить его пренебречь своим вооружением. Усыпляющий туман, который наводится перед противником, пригоден также для того, чтобы прикрыть им свои собственные вооружения".

Все выступления Гитлера и прочих коноводов национал-социалистской партии с первых же месяцев после захвата ими власти сопровождались необычайно горячей "пацифистской" проповедью. В октябре 1933 г. Гитлер заявил о выходе Германии из Лиги наций. По поводу этого акта он издал воззвание "К германскому народу", в котором торжественно вещал: "Германское имперское правительство и германский народ едины в своём желании проводить политику мира, примирения и соглашения, которая является основой всех решений и всякого действия. Германское правительство и народ поэтому отвергают насилие как средство к улажению существующих разногласий среди европейских государств". Так было и дальше. Всякий раз, когда гитлеровцы делали новый шаг на пути к своей цели - мировому пожару, фашистская дипломатия немедленно спешила заверить Европу, а в особенности Францию, в глубочайшей своей преданности идее мира и разоружения. Эта безудержная, непрерывная, неустанная ложь повторялась так часто, что в конце концов стала производить своё действие. Не помогало даже и то, что в своей книге "Моя борьба" Гитлер открыто признал ложь самым могучим средством политического воздействия на массы. Гитлер требовал лжи и от своей дипломатии, и слова его являлись для неё обязательными директивами. "В больших размерах лжи, - заявлял Гитлер, - всегда заключается известный фактор, возбуждающий доверие... Широкая масса народа в глубочайшей основе своего сердца... при примитивной простоте своего духа легче становится жертвой большой лжи, чем лжи маленькой. Ведь сама эта масса иногда, конечно, лжёт в малом, но она слишком бы устыдилась большой лжи".

Во Франции с самого начала "большая ложь" о горячем желании Гитлера жить в дружбе и добрососедской близости с французами имела неожиданно большой успех. Войны многие во Франции страшились. Они не понимали, что льстивые и лживые речи соседа, если им поддаться, разложат, обессилят, уничтожат всякую волю к необходимой обороне от смертельного врага. Это убаюкивание повлекло за собой успокоение широких кругов мелкой и средней буржуазии. Обывательская масса с облегчением вздыхала при мысли, что наконец-то можно избавиться от постоянной тревоги о войне, о вооружениях. Крупной буржуазии казалось, что "услуга", оказываемая капиталистическому строю свирепой борьбой Гитлера против социализма и коммунизма, тоже располагает к сближению обе соседствующие страны. На этой почве и стала возможной деятельность Пьера Лаваля, Фландена, Деа, Дорио, де Бринона и других платных и бесплатных агентов и пособников гитлеровской дипломатии во Франции. Главное их дело заключалось сначала в саботировании, а затем и в фактическом уничтожении франко-советского пакта. Эта работа была проведена главным образом руками Лаваля. Он потому и принял формальное участие в заключении пакта, чтобы вернее его уничтожить.

Для предпринятого немцами дела морального разоружения и разложения французского народа национал-социалистская дипломатия пустила в ход целый арсенал средств. На первом месте и в хронологическом порядке, и по степени важности, и по размерам достигнутых результатов, конечно, следует поставить тактику миролюбивых заявлений, пропаганду борьбы за мир, приёмы усыпления национальной бдительности.

То было нелёгким делом. Будущим историкам понадобится обширная документация, и с их собственной стороны потребуется немалая аналитическая работа, чтобы установить причины рокового для Франции (и для Европы) успеха гитлеровского "пацифизма". В самом деле, клика, захватившая в январе 1933 г. власть в Германии, с чрезвычайной откровенностью изложила цели германской политики относительно Франции. Это было сделано в официальной коллективной книге немецкого фашизма, вышедшей под фирмой Гитлера и носящей наименование "Моя борьба". Никогда ни одно слово из этой книги не было взято назад: в течение всего периода гитлеровского владычества она переиздавалась в полной неприкосновенности. Что же могли прочесть французские правители и французский народ в этой книге, многократно переведённой на французский язык? "Франция - самый страшный наш враг, - провозглашали гитлеровцы. - Этот народ, всё более и более поддающийся смешению с неграми, в связи с целями еврейского мирового владычества является постоянной опасностью для белой расы в Европе... Борьба с Францией должна стать борьбой на жизнь и на смерть".

Полный разгром Франции, решительное сокрушение политической воли французского народа - такова была основная, первейшая задача Германии в той войне, к которой Гитлер призывал в своей книге. Мало того, Гитлер доказывал, что разгром Франции является основной предпосылкой всех будущих внешнеполитических успехов Германии. В полнейшем согласии с фюрером официальный орган германской военной пропаганды "Deutsche Wehr" писал о Франции 13 июня 1935 г., что народы со слабым приростом населения, если против них повести "энергичную и целеустремлённую войну, направленную на разложение и уничтожение их духовной силы, могут от такой войны получить смертельный удар... В такой войне уже не будет победителей и побеждённых, - будут оставшиеся в живых и такие, имя которых будет вычеркнуто из списка народов". Гитлеровец понимает, что его читателям может показаться неосуществимым полное истребление французского народа: он спешит их обнадёжить. "То, что ещё за два поколения до нас было невозможно, - заявляет он, - теперь уже возможно: именно, одним ударом перебить в моральном смысле спинной хребет народа, навсегда его растоптать и обратить в прах". Оказывается, это вовсе не так трудно: стоит лишь как следует поставить предварительно пропаганду. В результате - головокружительная картина немецкой победы: "Избранные (тут пускается в ход французское слово elite, ибо имеется в виду прежде всего французский народ. - Ред.) лежат отравленные и растоптанные на полях битв. А оставшиеся в живых - толпа, лишённая предводителей, деморализованная куча людей, истерзанных, душевно сломленных неистовыми ужасами и страданиями. Безоружные, безвольные, они отданы как добыча победителю, они - глина в руках горшечника". Всё это писалось и говорилось долгие годы. Так, французскому народу нагло рассказывали, что намерена сделать с Францией гитлеровская банда. И тем не менее германскому Министерству иностранных дел и его официальным и неофициальным представителям удалось добиться своего. Они систематически растлевали общественное мнение Франции. Они запугивали его изображением якобы неодолимой силы гитлеровской Германии. Они возбуждали в широких кругах французской общественности панический страх перед возможностью войны с немцами и судорожное нетерпение избавиться от этого кошмара. Этим пользовалась "пятая колонна" Гитлера во Франции. Лавали, Фландены, де Бриноны, Дорио и прочие пособники и наймиты фюрера усердствовали изо всех сил, подготовляя "мирную" сдачу ему всех французских позиций. Конечно, эти предатели не могли не понимать, какую позорную участь готовят они своей несчастной стране.

Маскировка истинных целей гитлеризма мнимыми демократическими и пацифистскими стремлениями с полной наглядностью выступила в 1934 г. Это связано было с так называемой "саарской проблемой".

В числе гарантий, которые должны были затруднить в будущем германскую военную агрессию против Франции, в Версальский мирный договор была включена особая статья. Она предусматривала, что Саарская область, временно оккупированная французами, должна будет спустя 15 лет высказаться в порядке плебисцита, желает ли она войти в состав Германской республики, или же присоединиться к Франции, или, наконец, образовать независимое государство.

В 1934 г. практически стал на очередь этот вопрос о плебисците. Гитлеровцы развили самую бешеную кампанию за присоединение Саарской области к Германии. Однако там были налицо сильные антифашистские течения. Поэтому гитлеровский?

штаб пропаганды счёл необходимым пустить в ход свой обычный арсенал: угрозы, насилия, нападения из-за угла, публичные скандалы. Большим стеснением для них оказывалось присутствие в области французских войск. Тогда гитлеровцы пустили в ход дипломатическую маскировку. Геббельс, сначала было увлёкшийся и произнёсший в Цвейбрюкене, в середине июня 1934 г., резкую антифранцузскую речь, получил указание, что необходимо действовать иначе. Ровно через три дня в Берлине, в Спорт-паласе, он произнёс на митинге новую речь, решительно опровергавшую всё, что он говорил в Цвейбрюкене. "Нам демократическая Франция больше по душе, чем Франция националистическая. Национал-социализм - это не экспортный товар, и на нём лишь немецкий патент", - восклицал Геббельс. Вскоре затем национал-социалист, депутат Рейхстага Шмельцер выступил с аналогичной речью. "После плебисцита, который отдаст Саарскую область Германии, - распинался он, - исчезнет последняя причина, мешающая соглашению между Германией и Францией. Ясно высказавшись в пользу своего отечества и своей расы, саарский народ окажет всему свету гораздо большую услугу, чем все усилия пацифистов". Всё же гитлеровцы явно беспокоились насчёт исхода плебисцита. Внезапно вице-канцлер фон Папен выступил с предложением французскому правительству отказаться от решения вопроса путём плебисцита, а вместо этого решить дело полюбовным соглашением между французским и германским правительствами. Тогда ещё фашизм не оказал окончательно растлевающего влияния в Париже. Предложение фон Папена было отклонено. Для Гитлера это было большим разочарованием. "Печально, - писал "Volkischer Beobachtcr", - что искренно произнесённое немецкое слово, честный совет о соглашении не находят во французских канцеляриях хорошего приёма, но рассматриваются как маневр или как проявление слабости". Тем не менее гитлеровская пропаганда продолжалась; в конце концов она принесла всё-таки свои плоды. Много помогало Гитлеру, что в том же 1934 г. началась усиленная обработка французских политических деятелей гитлеровскими агентами. С осени 1934 г. во Франции агитация за сближение с гитлеровской Германией приобрела неслыханные до той поры размеры. В результате французским военным властям в Саарской области велено было не вмешиваться ни во что. Гитлеровские агитаторы и погромщики получили желанную свободу. Они открыто угрожали убийством тому, кто будет голосовать за автономию Саарской области, составляли проскрипционные списки тех, кто после плебисцита подвергнется аресту, конфискации имущества, лишению гражданских прав и т. д. В парижских политических кругах беспокоились лишь очень немногие. Большинство начинало уже поддаваться иллюзии, которой суждено было спустя шесть лет погубить Францию. Говорилось о необходимости итти на уступки национал-социалистам: они истинно народная партия, и нельзя оскорблять их "законный патриотизм".

Цитировались торжественные заявления Гитлера, Геббельса, фон Папена: "Пусть только Саарская область вернётся к Германии, и оба народа обменяются крепким рукопожатием". Когда в Саарской области увидели, что ни малейшей защиты от гитлеровского террора со стороны французских военных властей нет и что всем, кто стоит за автономию области, грозит гибель, - вопрос был решён. Плебисцит отдал страну Гитлеру.

Как только саарское дело было закончено, итальянский министр барон Алоизи по явному наущению со стороны Гитлера торжественно провозгласил: "Разрешение саарской проблемы - хорошее предвестие для спокойствия и мира Европы". В то самое время, когда итальянский фашист говорил это, он уже знал о словах, сказанных председателем немецкой фашистской организации "Германский фронт": "Присоединение Саарской области будет началом новых завоеваний". Сотрудничество итальянских и германских фашистов начиналось, между прочим, именно с того, что они деятельно помогали друг другу мистифицировать Англию и Францию.

Первая маскировка гитлеровцам удалась вполне. Она оказалась не последней.

Усилия гитлеровской дипломатии усыпить самую элементарную осторожность в широких кругах французской общественности не увенчались бы таким успехом, если бы французские правители, парламентские деятели, значительная часть генералитета не содействовали утрате этой общественностью ясного представления о том, что такое государственная измена. В широких кругах французской буржуазии уже не возникал вопрос, оправдывается ли любая форма сотрудничества с гитлеровцами надеждой на будущий их поход против "большевиков". Некоторые примеры могут показать, какие поистине чудовищные факты стали на этой почве возможным и даже обыденным явлением во Франции в 1933-1939 гг.

При прямой поддержке французских властей (правда, стыдливо завуалированной) гитлеровскому посольству в Париже удалось наладить систематическую скупку наилучших орудий, самоновейших танков и пулемётов у грандиозного французского завода "Шнейдер-Крезо" и благополучную доставку всего этого вооружения в Германию. Дипломаты, посылаемые во Францию Риббентропом, хвалились впоследствии, что благодаря их усилиям на германскую армию работали не только предприятия Круппа, но и чешский завод Шкода и второй в Европе (по размерам) после Круппа французский завод "Шнейдер-Крезо". Может возникнуть вопрос: неужели можно было сохранять тайну в таком деле? Но никто тайны из этой торговли И не делал. На конгрессе правящей радикал-социалистской партии Франции в городе Виши депутат Сенак, глядя в упор на присутствующего тут первого министра (он же и военный министр) Даладье, публично заявил, что фирма "Шнейдер-Крезо" ещё летом 1933 г. продала германскому главному штабу 400 танков; вполне благополучно, только с небольшим объездом, через Голландию, они уже прибыли в Германию. Даладье что-то невразумительно пробормотал. Однако никакого правительственного опровержения не последовало. Фирма ограничилась голословным отрицанием, которому никто не поверил. Спустя несколько месяцев после этой отправки связанная с фирмой "Шнейдер-Крезо" оружейная фабрика в городе Аррасе (Северная Франция) была уличена в печати в том, что она отправила целый железнодорожный эшелон запроданных в Германию боеприпасов, новых орудий и пулемётов. Дело было проведено под тем предлогом, будто оружие заказано Латвией и пойдёт туда морем через Роттердам. В действительности Латвия была но при чём: эшелон проследовал через Бельгию в Голландию, но дальше, через пограничный пункт Ольденцааль, - в Германию, потому что оружие было заказано именно гитлеровским правительством. Разоблачения эти с исчерпывающими подробностями были опубликованы не во французской, почти сплошь закупленной гитлеровцами, прессе, а в чешской газете "Вечерне чешское слово" от 1 февраля 1934 г.

Ни малейших последствий ни эти, ни другие разоблачения для виновных не имели, и Франция продолжала снабжать Гитлера наилучшими образцами своего вооружения. Ведь предназначалось оно будто бы против "Москвы". А Риббентроп в конфиденциальных беседах и Гитлер публично не переставали твердить, что "западную свою границу Германия считает окончательной" и что "эльзас-лотарингского вопроса не существует".

Этот односторонний, обращённый только на запад, насквозь фальшивый ".пацифизм" гитлеровской дипломатии содействовал сокрушению последних остатков того "восточного фронта", который мог бы ещё помочь Франции в случае нападения на неё Германии. За ликвидацией франко-советского пакта, фактически сведённого к нулю, последовал захват Австрии, выдача Гитлеру Чехословакии, окончательное подчинение дипломатии Бека всем гитлеровским требованиям. "Где были наши глаза, когда мы исполняли покорно все желания нашего истинного, нашего единственного врага и своими руками разрушали всё, что могло оказать нам помощь на востоке, что могло помешать врагу в подготовляемом нападении на нас!" Так восклицал с отчаянием в конце 1940 г. в одной английской газете деятельный сотрудник "Petit Parisien" Буа, укрывшийся и Лондоне после разгрома Франции. Будущий историк, в руках которого окажется достаточная документация, даст, вероятно, точный ответ на этот вопрос...

Но гитлеровцам необходимо было убрать с дороги предварительно одно препятствие. Министр иностранных дел Франции Луи Барту не переставал бить тревогу. В Европе повторяли приписываемые ему слова, что враг Франции не в Москве, а в Берлине. Публицисты, выражавшие его взгляды, писали: "В будущей великой борьбе мы будем со Сталиным против Гитлера". Луи Барту обратился к Москве. Он категорически заявил, что заключит с Москвой пакт о взаимной помощи. Он провозгласил, что "восточный бастион" Франции должен быть ещё усилен соглашениями с Чехословакией и Югославией. У Барту были обширные планы сближения с Венгрией, примирения её со странами Малой Антанты, единения всех их с Францией и Советским Союзом в борьбе за всеобщую безопасность. Король Александр возвестил о своей поездке к президенту Французской республики: предвиделось сближение Югославии и Венгрии при посредничестве Барту. Гитлеровцы решили, что Луи Барту становится слишком опасен.

Осенью 1934 г. в Берлине находилась главная квартира Павелича, хорвата, за которым имелось в судебных учреждениях Югославии "досье", обильно снабжённое справками об его уголовной судимости. Павелич и его окружение (усташи) были в постоянных, открыто впоследствии ими признанных, но тогда секретных, сношениях с германским Министерством иностранных дел, которое их финансировало. Совсем уже явно Павелич и усташи поддерживали связь с Розенбергом, заведывавшим внешнеполитическим отделом президиума национал-социалистской партии. Из Берлина и отбыла во Францию группа усташей, получившая от Павелича нужные инструкции. Вечером 9 октября 1934 г. в Марсель прибыл король Югославии Александр. Когда он и встречавший его Луи Барту ехали в автомобиле от гавани, подстерегавшие усташи несколькими выстрелами убили Александра и смертельно ранили Барту; спустя несколько часов французский министр скончался.

В Берлине ликовали. "Марсельское покушение оборвало все нити игры Барту; со смертью Барту окончательно ликвидированы все его планы", - торжествовали немецкие газеты. Газета "Nachtausgabe" грозила участью Барту тем его преемникам, которые вздумали бы продолжать его политику. Убийство Барту, зловеще заявляла она, - это "грозное предупреждение тем, кто захочет сближения с Советской Россией". Органы, особенно близкие к гитлеровской дипломатии, как "Zwolf Uhr Blatt" и другие, прямо пересчитывали те пункты, по которым преемнику Барту придётся изменить политику, если только он не желает последовать за покойным; главным является "сближение Франции с СССР, которое надлежит ликвидировать".

Всё же, когда некоторые парижские газеты высказали убеждение, что марсельское покушение было организовано в Берлине и что оно было нужно только гитлеровцам и никому другому, "Rheinisch-Westfalische Zeitung" обиделась: неужели немцам нельзя порадоваться событию, если даже им самим и не пришлось принять участие в его подготовке и совершении?!

Индивидуальный террор, весьма охотно применяемый гитлеровской дипломатией, редко приносил ей такую выгоду, как марсельское злодеяние. Даже тогда, например, когда Гитлер распорядился убить австрийского канцлера Дольфуса, ликования в берлинском фашистском лагере было меньше.

После убийства Луи Барту, единственного из крупных государственных деятелей Франции, который мог стать помехой злодейским замыслам гитлеровской дипломатии, руководителем французской внешней политики стал Лаваль. При нём работа "пацифистов" из берлинского статс-секретариата иностранных дел стала протекать в такой благодатной обстановке, о которой они до той поры не могли и мечтать.

Франко-советский пакт о взаимопомощи был заключён 2 мая 1935 г.; 16 мая того же года был подписан договор между Францией и Чехословакией. Эти два дипломатических акта были как бы "посмертной" победой политики Барту, который последние годы своей жизни прожил в тяжкой тревоге, наблюдая "безумие доверчивости", обуявшее его соотечественников. Оба пакта Франции - с Советским Союзом и с Чехословакией - должны были создать преграду на пути немецкого агрессора. Гитлеровской Германии нужно было устранить это препятствие во что бы то ни стало. И вот гитлеровская дипломатия прибегает к новому маневру. Оказывается, всякие коллективные договоры о взаимопомощи только мешают делу мира: "Когда германское имперское правительство удостоверяет от имени германского народа, что оно не желает ничего другого, кроме мира, - этого заявления достаточно. Никаких подписей не требуется". Франко-советский пакт - прямая угроза миру: опираясь на него, большевики намеренно вызовут войну против Германии. Гитлеровским агентам во Франции приказано было вести агитацию на такой платформе: пока существует франко-советский пакт, прочный мир немыслим. Но как только Франция от него откажется, прочный мир, а со временем крепкий и дружественный союз между Германией и Францией не только возможны, но и обеспечены, Пользуясь растерянностью Палаты, при полном разброде сбитых с толку политических партий Лаваль фактически сводит франко-советский пакт к нулю, препятствует долгие месяцы его ратификации. Тогда, окончательно осмелев, Риббентроп советует Гитлеру решиться на ввод войск в Рейнскую демилитаризованную зону. Немецкие войска вступают туда 7 марта 1936 г. Полной уверенности у гитлеровцев нет, генералам велено, в случае если с французской стороны войска тоже войдут а зону, уклониться от боя и отступить. Но нет! "Пацифизм" Гитлера действует без отказа: французы великодушно примиряются с совершившимся фактом.

После этого гитлеровцы ускоренным темпом производят захват за захватом, насилие за насилием. И всякий раз гитлеровская дипломатия торжественно возвещает, что стоит Германии ещё только один раз получить удовлетворение, и прочный мир, вечный мир обеспечен. После захвата Чехословакии весной 1939 г. с английской стороны сделано было запоздалое и уже бесполезное заявление Невиля Чемберлена: "Доверие к мистеру Гитлеру нами утрачено". Но французское правительство промолчало и на этот раз. Гитлеровцы сделали из всего этого свой вывод. Маска "миролюбия" сыграла свою роль. Теперь за ненужностью она могла быть отброшена прочь гитлеровскими дипломатами.

Дело было сделано. "Германский народ не должен впадать в ошибку довоенного времени и весь свет делать своим врагом. Но он должен познать самого опасного из своих врагов и ударить на него, сосредоточив все свои силы", - писал Гитлер в книге "Моя борьба". Исчезновение угрозы "восточного фронта" было Гитлером достигнуто. "Умирать за Данциг?" - под таким вопросительным заглавием Марсель Деа выпустил в 1939 г. в Париже брошюру. В ней доказывалось, что французам не стоит держаться за Польщу и что ничего дурного не будет, если Гитлер окончательно овладеет Данцигом. Зато тогда на Западе водворится прочный мир: ведь "сам" фюрер это обещает! Правда, на Востоке возгорится новая война. Но её поведут против большевиков; до них же французам нет никакого дела.